18 Августа.

Получил предложение Адмирала проехать вместе с ним на фронт; страшно этим обрадован, ибо получаю возможность самому увидеть то, о чем знаю только по разговорам, докладам, донесениям и слухам. [275]

Бедный Адмирал верит докладам и разговорам о том, что своими поездками на фронт он поднимает настроение войск и приносит большую пользу; он возит с собой целые горы подарков для солдат и офицеров, волнуется перед отъездом, чтобы достать всего побольше и готов даже выпрашивать то, что ему хочется повезти и чего у него нет.

Настроение Ставки очень твердое; Андогский продолжает уверять, что оздоровление армий идет очень успешно; оздоровление — это очень широкий термин и совсем не то, что понимает под ним Ставка и ее далекие от фронта деятели.

Не подлежит сомнению, что те части войск, которые удалось увезти в тыл, отдохнули, отоспались и несколько очнулись от одури непрерывного отхода в очень тяжелых условиях и в атмосфере потери веры в себя и в соседей.

Но это очень далеко от оздоровления духа, которое в таких молодых войсках приходит очень медленно и требует исключительно благоприятной для себя обстановки. Оздоровление духа — это реакция — подъем в сторону подвига, героизма, служения идее и готовности жертвовать для этой идеи всем и даже жизнью. Откуда явиться этому подъему в тех остатках прежних частей, которые мы называем армиями?

По-моему — неоткуда, и те, которые столь уверенно говорят об оздоровлении фронта, глубоко в этом ошибаются; слишком они далеки от войск, от знания, понимания и способности учитывать их качества; считать "оздоровлением" естественные результаты краткосрочного физического отдыха людей — это большая и опасная ошибка.

Те ужасные слова, которые были мне сказаны недавно видным представителем фронта: "солдаты не хотят воевать; офицеры в большинстве неспособны уже на жертвенный подвиг; армии выдохлись ..." — не выходят из моей памяти, и я знаю и чувствую, что это правда.

Армия, в ее настоящем положении, это сломанная во многих местах палка; по наружному виду ее еще можно, хотя и с большим трудом, склеить, но она разлетится вдребезги при первой попытке ею опять ударить.

Мои надежды, — правда, очень микроскопичные, — на переход атаманщины в тылу на легальное существование, с сдачей в архив прежней идеологии и приемов, оказались несбыточными; очевидно, гиен не приучишь довольствоваться сладкой травкой. Яд атаманщины и сладость беззаконного существования слишком глубоко всюду проникли и нам не суждено справиться с этим злом; нас оно, вероятно, съест, но и само должно погибнуть среди смрада, им производимого.

Сейчас Адмирал уже неспособен ни на что в отношении ликвидации атаманщины, ибо она связана с казачеством, а последнее — in corpore — сейчас является хозяином положения и, в силу солидарности интересов, не позволит уже бессильной Омской власти посягнуть на кого-либо из своих сочленов.

Адмирал заворожен радужными обещаниями казачьей конференции и Иванова-Ринова и, как ребенок, носится с порожденными ими надеждами.

Сегодня все караулы Омска заняты на половину командами из благонадежных городских обывателей; энергичный Матковский преодолел все чинимые ему по этой части затруднения и добился реального осуществления этой крайне полезной для нас меры.