Камчатский губернатор Завойко писал мне от 2 июня: "По неимению судов в Петропавловске корвет должен быть возвращён немедленно, а казённое довольствие в экспедицию будет доставлено осенью на боте "Кадьяк", который прежде этого должен развезти это довольствие в Гижигу и Тигиль. Казённых судов в Петровское более не будет".

Главное правление Российско-Американской компании в ответ на депешу мою, посланную 2 ноября 1851 года, писало мне от 1 марта 1852 года: "Распространение круга действия экспедиции за пределы высочайшего повеления не соответствует намерениям Главного правления, тем более, что, включая убытки, понесённые уже Компанией вследствие гибели затонувшего барка "Шелехов", достигающие 36 000 рублей, вместе с отправленными в 1851 году товарами, достигли уже 59 000 рублей, то-есть суммы, определённой на экспедицию до 1854 года. Поэтому представление ваше об увеличении средств экспедиции товарами и жизненными запасами Правление не признаёт ныне своевременным впредь до получения от торговли прибылей, могущих покрыть издержки Компании. Но, однако, останавливаясь ныне исполнением ваших требований, Главное правление представляет оные на благоусмотрение генерал-губернатора".

4 марта 1852 года¹²² генерал-губернатор Н. Н. Муравьёв в ответ на рапорт мой от 3 ноября 1851 года писал:

"Относительно увеличения средств экспедиции от Российско-Американской компании, согласно Вашим требованиям от 2 ноября 1851 года, паровым баркасом, катером и различного рода запасами и товарами; я вместе с сим же предлагаю Главному правлению компании, не стесняясь определённою на экспедицию суммою, исполнить оное. Что же касается до присылки собственно для экспедиции парового судна из Кронштадта, то я отнёсся уже с просьбою к начальнику Главного морского штаба и с этою же почтою предлагаю к точному исполнению начальнику Аянского порта Кашеварову исполнять ваши требования и отправлять в Петровское зимовье товары, запасы и прочее и на компанейских судах, следующих из Аяна в Ситху".

В ответ на мой рапорт от 20 февраля 1852 года генерал-губернатор 19 апреля 1852 года писал:

"О посылке в экспедицию 50 человек хорошего поведения из Охотска я сделал распоряжение камчатскому губернатору; прислать же при них двух офицеров не имею возможности, ибо в них ощущается недостаток на Камчатке.

Что же касается до испрашиваемого Вами от меня разрешения о командировании офицера для поверки слухов о поселившихся около устья Сунгари русских и об исследовании реки Уссури и перехода с этой реки к заливу на берегу Татарского пролива, исследования этого берега и, наконец, занятия селения Кизи, то так как все эти места лежат за пределами земли гиляков, то я, ввиду высочайшего повеления, не имею права дать Вам от себя подобного разрешения; но, находя доводы, изложенные Вами в рапорте от 20 февраля, вполне уважительными, я вхожу ныне же с представлением об этом начальнику Главного морского штаба князю Меньшикову для доклада государю. О последующем немедленно будете уведомлены".

Начальник Аянского порта А. Ф. Кашеваров в ответ на моё предписание от 14 апреля сообщил 14 июля 1852 года следующее: "Предписание Ваше от 14 апреля я препроводил генерал-губернатору и в Главное правление Компании. Впредь до распоряжения Правления я как начальник Аянской фактории не имею права сделать, каких-либо распоряжений по этому предписанию и не могу выходить из той нормы по снабжению экспедиции запасами и товарами, какая определена Правлением. Ныне же по неприбытии еще из колоний в Аян судна ничего не могу Вам отпустить с корветом "Оливуца" и долгом своим считаю предупредить, что в нынешнем году едва ли буду иметь возможность снабдить экспедицию и тем даже количеством запасов и товаров, которое прежде было определено правительством. Запасы и товары эти вследствие строгого мне предписания Главного правления никак не могут быть отправлены на компанейском судне, а должны быть доставлены Вам на казённом. Что же касается до офицеров, то они следуют в Камчатку на корвете "Оливуца", и Вы, следовательно, сами распорядитесь"¹²³.

донесение

Кашеварова от 14 июля 1852 года. — Наше грустное положение. — Меры, предпринятые мною против голодной смерти. —

донесение

генерал-губернатору от 20 мая 1852 года. — Инструкции Воронину и Бошняку. — Их экспедиция и цель её. — Донесения Березина, Воронина и Бошняка.

Получив упомянутые в предыдущей главе предписания, уведомления и донесения, я убедился, что если не начать тотчас же энергично действовать, то мы все умрем голодною смертью, ибо казённого продовольствия в экспедиции было только до 1 октября, сахара и чая оставалось только до 1 августа, а белой муки и тому подобного совсем не было. Надежда на получение муки и крупы на боте "Кадьяк", который должен был сначала снабдить Гижигу, была весьма сомнительна, ибо вход в реку Гижигу возможен только с попутным ветром при сизигийных водах {Очень часто, если не всегда, суда принуждены были оставаться там на зимовку за невозможностью выйти обратно.}¹²⁴. Поэтому я предписал: 1) Командиру корвета "Оливуца", оставив в экспедиции мичманов Разградского и Петрова и 10 человек из команды, немедленно следовать в Аян и требовать от Кошеварова исполнения следующего предписания: "На корвете "Оливуца" немедленно отправить в Петровское муки, крупы, соли и различных запасов и товаров, какие только найдутся в Аяне, имея в виду, что в случае нужды Аянский порт может быть снабжён из Якутска; 2) по приходе в Аян компанейского судна всё остальное по моему требованию отправить на нём в Петровское; 3) прилагаемое при этом

донесение

мое генерал-губернатору немедленно отправить с нарочным".

В донесении этом (от 20 июля 1852 года) я, во-первых, изложил важность результатов моих исследований и предполагаемые вследствие их изменения моих распоряжений для дальнейших действий; во-вторых критическое положение, в которое ставится экспедиция распоряжением Главного правления Компании, — распоряжением, совершенно противным её торжественному уверению "что она готова помогать экспедиции в достижении важной государственной цели" {Курсив Г. И. Невельского. (Прим. ред.).}, и, наконец, в-третьих, что для разъяснения всех обстоятельств, какие встречаются на месте, я вышлю к нему одного из главных моих и неутомимых сотрудников, Н. М. Чихачёва. В заключение я писал генерал-губернатору следующее:

"После всего этого остаюсь уверенным, что при ходатайстве вашего превосходительства перед государем моя экспедиция будет поставлена в самостоятельное и надлежащее положение и ей будут даны средства, о которых я уже имел честь представлять вашему превосходительству. Тогда только согласно упомянутому плану моему я буду в состоянии прочно водвориться в этом крае и фактически заявить Китаю и иностранцам о принадлежности его России".

28 июля корвет "Оливуца" возвратился из Аяна в Петровское с незначительным количеством запасов и товаров, причем Кашеваров уведомил меня, что вследствие неприбытия в Аян компанейского судна он более послать не мог. Корвет с мичманом Чихачёвым отправился сейчас же в Аян. Н. М. Чихачёву поручено было, объяснив Кашеварову о необходимости снабдить экспедицию на компанейском судне, следовать в Иркутск к генерал-губернатору, чтобы представить ему подробный отчёт о всех обстоятельствах, встречаемых на месте, и о необходимости решительных действий.

После этого согласно упомянутому плану для подготовки к занятию селения Кизи и залива Де-Кастри и удалению из края миссионеров, а равно и для обследования протоки Вияхту и залива Дуэ и наблюдения за иностранными судами, я командировал к острову Сахалину на военной шлюпке подпоручика Воронина, которому приказано было, следуя лиманом вдоль сахалинского берега, достигнуть селения Дуэ, подробно описать залив и реку Дуэ и протоку Вияхту, а равно озеро, из которого она выходит, с целью определения, в какой степени эти места представляют удобства для заселения и для подхода судов и нагрузки их каменным углём. Населению объявлять, что так как Сахалин составляет русское владение, то все его обитатели принимаются под наше покровительство. В случае появления около этих мест иностранных судов тщательно следить за их действиями, а при встрече с ними с поднятием на шлюпке военного флага объявлять от имени правительства, что как остров Сахалин, так и весь материковый берег Татарского пролива до корейской границы являются русскими владениями, а потому всякие произвольные распоряжения в этих местах допускаемы быть не могут.

Лейтенанту Бошняку, которого в Николаевске на время его отсутствия заменил мичман Разградский, приказано было, следуя вверх под левым берегом Амура и достигнув селения Ухта, осмотреть при стоявшей тогда в Амуре высокой воде местность близ селения Пяхта, в протоке Уй. Он должен был удостовериться, во-первых, не затопляется ли она водой, а во-вторых, каково вообще состояние этой местности и удобна ли она для предполагавшегося её занятия земледельческим поселением. Из протоки Уй Бошняку приказано было подняться по протоке, идущей на юг и, по словам туземцев, соединяющейся с Амуром против мыса Аур, расположенного в 40 верстах (42 км) от Кизи. Затем проследовать в Кизи и оттуда до озеру того же имени и реке Таба достигнуть водораздела между этой рекой и морем. На этом пути сделать промер озера и реки Таба и, если возможно, с помощью туземцев перетащить лодку к морю и следовать к заливу Де-Кастри. Буде это сделать представится затруднительным, то, оставив лодку на озере, достигнуть залива Де-Кастри пешком. По прибытии туда осмотреть хорошенько местность в видах основания там поста и объявить жителям, что, во-первых, мы зимой у них поселимся, а во-вторых, так как весь берег наш, то их, а равно и всё население, обитающее по этому берегу к югу и по рекам Самарге, Сейфуну и далее, мы принимаем под свою защиту и покровительство. Одному из более толковых гиляков оставить объявление на французском и английском языках о принадлежности Приамурского и Приуссурийского краев России и приказать предъявлять его каждому иностранному судну, могущему явиться в этом заливе. Этому гиляку объявить при собрании остальных жителей, что он назначается нами старшим и что все должны его слушаться.

По исполнении этого Бошняку было предписано направиться к Кизи, осмотреть местность вокруг этого селения с целью основания там нашего поста, объявить об этом жителям и избрать из них, подобно как и в Де-Кастри, старшего, к которому мы могли бы обращаться с приказаниями. При этом Бошняк должен был объяснять населению, что всякая с его стороны услуга нам будет вознаграждена и что мы не только не будем делать ему каких-либо насилий, но строго накажем всех тех, которые осмелятся что-либо предпринять против него. Такие же заявления и распоряжения предписано было Бошняку делать на обратном пути в крупных селениях.

В то же время на гилякской лодке вверх по реке Амуру был отправлен в селение Кизи приказчик Березин для содействия Бошняку. Березину приказано было следовать под правым берегом реки Амура, отмечать места, удобные для заселения земледельцами, производить расторжку с местным населением и встречными маньчжурами, а по прибытии в Кизи находиться в распоряжении Бошняка.

12 августа был послан на ботике в лиман подпоручик Орлов. Ему предписано было испытать, нельзя ли на этом судне произвести промер главных фарватеров лимана.

Мичман Петров был занят тогда перевозкой на баркасе из Петровского в Николаевское продовольствия и товаров.

Таким образом, все члены моей экспедиции имели особые поручения. Последние были вызваны тем обстоятельством, что я не получил подкрепления ни командами, ни судами и поэтому не имел решительно никакой возможности распространять наши действия далее селения Кизи. В эту навигацию мне поневоле пришлось ограничиться весьма малым районом. Назначением экспедиций я имел в виду а) подготовиться к занятию Кизи и залива Де-Кастри как важных и ближайших к Николаевску пунктов, могущих служить опорными точками для дальнейших действий согласно упомянутому плану; б) распространить на этом пространстве наше влияние и гражданственность, что также необходима было для обеспечения наших действий; наконец, в) предупредить возможное покушение в навигацию этого года на этот край со стороны иностранцев.

Итак, в навигацию 1852 года я имел возможность сделать только подготовительные распоряжения для прочного нашего утверждения в северной части Приамурского края.

Отправив экспедицию 16 августа, я и сам отправился в Николаевск, где заложил флигель и казарму, в которые должны были перейти на зиму команды этого поста. В Петровском же в это время строился пакгауз.

К осени 1852 года в личном составе экспедиции числилось:

В Николаевском 25 человек

В Петровском 23 человека

В командировке с Орловым, Ворониным, Бошняком и Петровым 16 человек

ИТОГО 64 человека

При ней было: 3 пушки трехфунтового калибра, 2 пуда пороха, 2,5 пуда свинца и 60 кремнёвых ружей, из которых 20 были негодны. Затем палубный ботик в 29 футов (8,7 м) длины и 6-весельный баркас — оба выстроенные в Петровском; 5-весельный вельбот, четверка, две гилякские лодки и одна трёхместная байдарка.

Таковы были наши средства к защите и передвижениям в крае, где, с одной стороны, мы были окружены местным населением, в несколько сот крат превышавшим нас численностью и способным восстать против нас при первом сколько-нибудь смелом и разумном к тому их подстрекательстве или при первом сколько-нибудь ошибочном или трусливом с нашей стороны шаге. С другой стороны, более двух миллионов маньчжуров могли легко по рекам Сунгари и Амуру выслать против нас такие силы, которые могли бы забросать нас шапками. Всякая надежда на помощь или на отступление была для нас невозможна. Ближайший к нам пункт Аян был отрезан от нас непроходимым тысячеверстным пустынным пространством.

При таком-то положении нам пришлось действовать и брать на себя всю тяжкую за то ответственность, какую, как мы видели, не решился взять на себя и генерал-губернатор. Если бы ещё при этом случилось нам потерять часть команды или возбудить неприятные столкновения, чего можно было ожидать каждую минуту, то нетрудно себе представить, как бы мы жестоко поплатились за смелые подвиги. Между тем, мы не только не были обеспечены материально, но нам отказали даже в священнике.

В 1852 году мы были как бы всеми забыты и отданы в жертву случайностям и голодной смерти. Поэтому всякий может судить, каково было тогда наше положение. Особенно тяжело было бедной жене моей, разделявшей наравне со всеми все трудности, опасности и лишения и имевшей больного ребенка, которому угрожала голодная смерть {Это была первая моя дочь Екатерина, которая умерла в скором времени от голода}, ибо жена сама кормить не могла, а кормилиц не было. Мне как отцу и начальнику, на котором за всех и за всё лежала полная ответственность перед Отечеством, конечно, было тяжелее всех. Убеждение, что действия наши клонятся к благу Отечества, единственно поддерживало в нас крепость духа, энергию и отвагу, столь необходимые при таких обстоятельствах. 24 августа на туземной лодке был привезён в Петровское совершенно больной приказчик Березин. Он сообщил, что заболел в селении Пуль, где туземцы и маньчжуры во все время его болезни весьма внимательно ухаживали за ним.

Вслед за Березиным прибыл с Сахалина Воронин; он сообщил, что бухты Дуэ и Вияхту открыты для южных, северных, северо- и юго-западных ветров, но что стоянку судов в бухте Дуэ можно сделать удобной, стоит лишь воспользоваться рифами, идущими от берега, именно провести по этим рифам насыпи, которые защищали бы бухту от упомянутых ветров. Широта мыса Дуэ, по наблюдению Воронина, оказалась та же самая, как и у Бошняка. Грунт в бухте вообще надёжный, берега приглубы и изобилуют каменным углём. Местность по речке Дуэ, которая имеет глубину на баре до 2 футов (0,6 м), а далее от 8 до 10 футов (от 2,4 до 3 м) удобна для заселения. "Чтобы воспользоваться минеральным топливом, — рассказал Воронин, — необходимо прежде всего обратить внимание на то, чтобы сделать удобную гавань для нагрузки судов". Кроме Дуэ, особое внимание надобно обратить на местность около селения Мгач как в отношении добычи каменного угля, так и в отношении удобства поселения. Она расположена между речками Мгач, Чернай и Мычнай, протекающими в небольшом расстоянии друг от друга. Недалеко от этих мест отсюда течет река Тымь. Затем заслуживает внимания бухта Уанды, в которую впадают две речки: Большая и Малая Уанды. Эта бухта защищена гораздо лучше Дуэ: с северо-запада её ограждает увалистый мыс Уанды, а с юга — остров и идущий от него к берегу риф. Пользуясь этим, здесь при небольшой затрате труда легко будет сделать для судов прикрытие и хорошую, спокойную стоянку. Речка Большая Уанды имеет глубину на баре 3 фута (0,9 м), а далее до 12 футов (3,6 м). Долина этой бухты представляет все удобства для заселения; берег бухты приглубый и чистый и каменного угля огромное количество. Эта местность, по мнению Воронина, одна из лучших на всем виденном им пространстве.

Устье протоки Вияхту расположено на 51°36 42" северной широты; вход в нее с моря, между лайдами, идет на юго-восток 79° и потом, по самой протоке, на юго-восток 12°. Глубина при устье в малую воду до 5 футов (1,5 м), а в прибылую до 9 и 10 (2,7–3 м); в самой же протоке глубина от 12 до 14 футов (от 3,6 до 4,2 м). Эта протока выходит из небольшого того же названия озера, имеющего 1 1/2 мили длины и 3/4 мили ширины; оно вообще заполнено лайдами и имеет глубину не более 10 футов (3 м). С востока в него впадает речка Вияхту. Берега озера вообще низменные, луговые, но есть и местности возвышенные, удобные для заселения, в особенности долина и берега речки и протоки. Здесь также много каменного угля. Сильное течение в протоке — от 3,5 до 5 узлов (от 6,5 до 9,3 км) — и банки, между которыми идет в неё узкий и довольно извилистый фарватер, делают вход в неё затруднительным и опасным.

По словам туземцев, на всем западном берегу острова нет ни одной сколько-нибудь закрытой бухты. Они говорили также Воронину, что суда плавают около этих мест вообще раннею весною, т. е. в то время, когда в лимане еще стоят льды, и что люди, съезжающие к ним с этих судов, делают насилия и буйства.

В то же время возвратился на ботике подпоручик Орлов и сообщил, что после некоторых попыток, сделанных им для определения лиманских фарватеров, он убедился, что без надлежащих паровых средств достижение этой цели невозможно.

Между тем, 20 августа гиляки привели в Петровское трех матросов, высаженных с китобойных судов в Тугурской губе. Они пришли едва живые и благословляли судьбу, что нашли, наконец, жильё, где можно есть по-человечески, ибо более полутора месяцев они питались кореньями, ягодами и юколой. В это время на петровском рейде стояли два китобойных судна: одно американское, другое из Бремена; я попросил к себе шкиперов этих судов, передал им людей и объявил, что они не имеют права бить китов и учинять бесчинства в наших водах, которые простираются до корейской границы.

Прибывший 8 октября лейтенант Бошняк сообщил, что, достигнув селения Ухта, он нашёл вою местность около него затопленною: вода в Амуре была выше весенней и только небольшое место около селения Пяхта оставалось открытым. Из селения Ухта он пошёл по протоке к югу; протока эта на всём своём пространстве, то-есть на протяжении 25 миль (46 км) на StO и потом около 20 миль (37 км) на юг, идёт между обрывистыми, возвышенными и частью низменными, затопляющимися водою луговыми берегами; она имеет ширину от 15 до 30 сажен (27–54 м), а глубину от 20 до 35 футов (от 6 до 10,5 м), и на параллели 51°41'N, против Кизи, соединяется с главным фарватером Амура. Между этим фарватером и протокою лежит огромная равнина, покрытая в некоторых местах березняком и тальником и изрезанная различной ширины каналами, соединяющимися с главным фарватером Амура. По одному из этих каналов, имеющему глубину от 10 до 20 футов (от 3 до 6 м), он вышел против Кизи на главный фарватер, где обнаружил глубины от 30 до 110 футов (от 10 до 34 м). Упомянутая протока идёт под левым берегом Амура, и недалеко от неё тянутся горы, покрытые строевыми лесами из кедров, ели и частью клёна и дуба. С этих гор по низменным долинам текут несколько речек. Река Амур между берегами в этом месте имеет огромную ширину, более 26 вёрст. Главный фарватер, имеющий ширину более 2 вёрст, идёт посредине реки. По прибытии в Кизи Н. К. Бошняк нанял у туземцев лодку с двумя проводниками и приступил к промеру озера и реки Таба до водораздела между нею и морем. Глубина фарватера на озере, по которому вели его гиляки, оказалась от 15 до 25 футов (от 4,5 до 7,5 м); вода была выше ординара на 9 футов (2,7 м). Глубина в реке Таба от 6 до 10 футов (1,8–3 м); по словам туземцев, эта глубина не бывает менее 3 футов (0,9 м). Оставив лодку в озере, Н. К. Бошняк с казаком Парфентьевым и мангуном отправился пешком в залив Де-Кастри. По прибытии в залив он выбрал место для основания поста и нанял туземцев для заготовки леса. В Де-Кастри Бошняк назначил гиляка Ничкуна старшиной и вручил ему объявление на французском и английском языках для предъявления иностранным судам, буде таковые явятся в залив. В этом объявлении согласно данной ему мною инструкции от имени русского правительства заявлялось, что весь этот край до Кореи принадлежит России. В это же время Бошняк объявил туземцам, чтобы они слушали Ничкуна, и сказал им, чтобы они дали знать жителям окрестных деревень, расположенных по берегам Татарского пролива, что так как весь этот берег и река Суйфун принадлежат России, то всех его обитателей мы принимаем под свое покровительство. В селении Кизи Бошняк назначил старостой мангуна Ледена и объявил жителям, чтобы они его слушали и что все народы по берегам рек Уссури и Амура до Хинганских гор включительно мы принимаем под свою защиту и покровительство, так как вся эта страна русская. Затем Бошняк, спускаясь по Амуру, сделал подобные же распоряжения и объявления в селениях Лур, Пуль, Тымь и Кола.

Прибытие в Петровское бота "Кадьяк" и компанейского корабля. — Экспедиция Бошняка в Приамгуньский край 5 ноября 1852 года. —

донесение

генерал-губернатору от 7 ноября 1852 года. — Письмо к нему. — Высочайшее повеление от 20 июня 1852 года. —

донесение

генерал-губернатору от 4 декабря 1852 года о намерении занять Кизи и Де-Кастри. —

донесение

Березина, Разградского и Бошняка. — Окончательное разрешение пограничного вопроса. — Исследование озер Самагиров и Чукчагиров. — Конец 1852 года.

В половине сентября прибыл в Петровское с казённым провиантом бот "Кадьяк". Командир его Шарыпов заявил мне, что вследствие ненадёжного состояния бота он итти в Петропавловск не может, почему и остается на зимовку в Петровском. Вслед за ботом 23 сентября пришел из Аяна на петровский рейд с товарами и запасами компанейский корабль. А. Ф. Кашеваров уведомлял меня, что присылает всего в весьма недостаточном количестве по той причине, что сам ныне получил весьма мало, и объяснял, что посылает компанейский корабль на свой страх только ввиду того, что после корвета "Оливуца" в Аян не приходило ни одно военное судно. Вместе с тем Кашеваров предупреждал меня, что командиру корабля не приказано оставаться на петровском рейде более двух суток. Итак, единственно по милости и добросердечию А. Ф. Кашеварова мы получили, хотя в ничтожном количестве, провизии.

По приведении всего, что у нас было, в известность оказалось, что чая, сахара и тому подобных, столь необходимых в пустыне запасов было до такой степени мало, что я оказался вынужденным разделить все это по числу лиц, находившихся в экспедиции. Водки и круп вовсе привезено не было, а товаров, потребных для туземцев, было так мало, что о выгодной торговле, которая могла бы возместить расходы казны на экспедицию (как указывало мне Главное правление Компании), и думать было нечего: их едва хватало только для командировок, то-есть для вымена от туземцев корма для собак и рыбы для людей и на приобретение от маньчжуров проса и водки. Медикаментов почти никаких не было прислано.

Такая экономия имела самое неблагоприятное влияние на здоровье команд: между людьми появились болезни и в особенности скорбут. Они задержали нас в Петровском настолько, что только к исходу ноября мы могли перебраться в Николаевск. Там наши помещения были хотя и сырые, но более удобные и просторные, нежели в Петровском. Наступившая холодная и ненастная зима более и более усиливала эти болезни и к 1 декабря трое людей не выдержали и сделались её жертвой.

Сношения наши с местным населением становились всё более и более дружественными благодаря тому, что мы не позволяли себе благодетельствовать их нововведениями, противными складу их жизни и укоренившимся обычаям, а соблюдали во всём должную справедливость и не только не производили каких-либо насилий, но и не оставляли ни малейшей их услуги без вознаграждения. Местное население по видимому понимало всё это и ценило, что отчётливо выразилось в участии, которое оно выказало при открывшихся между командами скорбутных болезнях. Местные жители охотно доставляли черемшу и другие коренья, которые, по их понятиям, помогают от этой болезни.

Несмотря на все невзгоды, дух в командах и в особенности в офицерах не ослабевал. Мы надеялись, что после важных результатов наших исследований правительство даст, наконец, экспедиции надлежащие средства для достижения поставленной цели.

Нам, во-первых, предстояло окончательно разрешить пограничной вопрос, то-есть определить истоки рек Амгуни и Горина, обследовать озёра Самагиров и Чукчагиров и реку Бичи. Вместе с тем мы должны были прекратить злонамеренные слухи, распускавшиеся о нас на Амуре, и, наконец, приобрести от маньчжуров необходимые запасы для того, чтобы обеспечить дальнейшие командировки и исследовать Амур до реки Хунгари.

В этих видах были сделаны мною новые командировки в Приамгуньский край. Лейтенанту Бошняку я дал казака и 5 ноября отправил его с приказанием следовать на собаках по берегу реки Амгунь и стараться достигнуть её истоков из Хинганского хребта, а оттуда проехать по направлению хребта к югу, до истока реки Горин. Затем, поднимаясь по этой реке, перевалить на озера Самагиров и Чукчагиров, осмотреть их и возвратиться по Амгуни в Петровское. Если слухи о появлявшихся в этих местах миссионерах, распускающих о нас злонамеренные басни, справедливы, то стараться внушить населению, чтобы оно подобных людей доставляло в Николаевск, за что все будут вознаграждены.

Мичману Разградскому и приказчику Березину поручалось, следуя вверх по Амуру и производя расторжку с местным населением и маньчжурами, стараться приобретать у них спирт, чай и просо; достигнув селения Кизи, Разградскому отправиться далее до устья реки Хунгари, а Березину в Кизи ожидать прибытия Разградского. Березин должен был в это время основать склад наших товаров ввиду занятия нами этого пункта, а Разградский, достигнув устья Хунгари, — осмотреть местность в его окрестностях и войти в сношения с туземцами селения Хунгари в связи с предполагаемым основанием там нашего поста; собрать сведения о пути от этого пункта к заливу Хаджи и вообще о путях, ведущих из долины Амура к побережью Татарского пролива; наконец, осмотреть правый берег Амура между устьями рек Горин и Хунгари, возвратиться в Кизи и оттуда вместе с Березиным следовать в Петровское.

На время отсутствия из Николаевского поста Бошняка и Разградского начальником поста оставался мичман А. И. Петров.

7 ноября с почтой, отправленной с тунгусом в Аян, я сообщил генерал-губернатору Н. Н. Муравьёву: а) о результатах исследований Бошняка, Воронина и Орлова; б) о положительной невозможности при наших ничтожных средствах без присылки в экспедицию надлежащего судна с паровым двигателем определить лиманские фарватеры; в) об инструкциях, данных мной Бошняку, Воронину, Орлову и Разградскому; г) о несомненном присутствии золотых россыпей в верховье реки Б. Иска и в особенности в узле гор на истоках рек Амгуни, Немилена, Зеи и Буреи; д) о сделанных уже мной приготовлениях, чтобы к весне 1853 года окончательно занять постами залив Де-Кастри и ближайшее к нему на Амуре селение Кизи как первоначальные и опорные пункты, из которых согласно представленному уже мной плану начать исследование прибрежий Татарского пролива до корейской границы и рек Амура и Уссури; е) о намерении в ту же навигацию занять военным постом на Сахалине залив Уанды и, наконец, ж) в заключение объяснил настоящее положение экспедиции.

В частном письме от того же числа я писал, между прочим, Н. Н. Муравьёву: "Посланный к Вам Н. М. Чихачёв с объяснениями о необходимости представляемых мной решительных здесь действий и обстоятельства, изложенные в предшествовавшем и настоящем донесении моём, дают всем нам надежду, что при ходатайстве Вашего превосходительства обратят, наконец, на этот край серьёзное внимание, а равно н на нас, горсть людей, как бы забытую всеми и брошенную на жертву в пустыне. Не теряю надежды, что мне дадут надлежащие разрешения не к паллиативным, вредным и гибельным для края действиям, а к действиям решительным, вызываемым важными обстоятельствами, встречаемыми на месте, и сообразно с этим дадут, наконец, средства для достижения важной государственной цели, которую неуклонно преследует вверенная мне экспедиция, не страшась ни тяжкой ответственности, ни опасностей, ни лишений. Только эта надежда одушевляет меня и моих неутомимых благородных сотрудников, которые с твёрдостью духа переносили все трудности и опасности; но всему на свете есть предел, переступать который не следует".

1 декабря 1852 года я получил из Аяна с нарочным тунгусом предписание и письмо от генерал-губернатора от 28 июля 1852 года с приложенным при нём повелением государя от 20 июня, объявленным Н. Н. Муравьёву в письме начальника Главного морского штаба князя А. С. Меньшикова. Вот сущность этого письма: "Содержание отношения Вашего ко мне от 28 апреля 1852 года, — пишет князь Меньшиков, — последовавшего, вследствие донесения Вам начальника Амурской экспедиции капитана 1-го ранга Невельского, я докладывал государю. Государь, вследствие объяснения канцлера графа Нессельроде, остается при желании соблюдать крайнюю осторожность и неспешность при установлении мирных и прочных сношений наших с гиляками и другими племенами, обитающими только лишь около устья Амура, о чем было уже сообщено Вам графом Нессельроде. Ныне и мне поручено повторить Вам, чтобы неспешность и осторожность были на первом плане. Государь поэтому не изволил утвердить занятие селения Кизи, лежащего на правом берегу реки Амура и залива Де-Кастри, а также отправления экспедиции для исследования побережья Татарского пролива и рек Амура и Уссури; что же касается до вступления в сношения с русскими, о поселении которых выше устья Сунгари имеются сведения, то государь в отклонение вреда, который они могут принести нашим предприятиям, приказал не возбранять вступать с ними в сношения, но не иначе, как через гиляков или тунгусов, как признается удобным, но отнюдь не через команды офицеров, или кого-либо из приказчиков, посланных по реке Амуру или берегом. При этом предоставляется объявлять им прощение за услуги, которые будут ими оказываемы". Препровождая при предписании это повеление государя, генерал-губернатор требовал его точного и непременного с моей стороны исполнения и писал, что в отношении русских беглых следует стараться сколь возможно скорее исполнить желание государя чрез верных нашим интересам гиляков и поспешить сообщить ему верные об этих беглых сведения.

В письме ко мне от того же числа (28 июля 1852 года) Николай Николаевич, между прочим, писал, что ожидает от меня дальнейших сведений о состоянии края, на основании которых он поспешит лично ходатайствовать в С.-Петербурге об осуществлении лишь некоторых из моих представлений, учитывая, что граница наша с Китаем должна итти по левому берегу Амура и что главный наш порт на востоке должен быть Петропавловск (на Камчатке), для которого, собственно, и полезно обладание Амуром.

Таковы были повеления, полученные мной в то время. Ясно, что в С.-Петербурге чего-то опасались, а в Иркутске придавали главное значение на отдалённом нашем востоке Петропавловску; важнейшие же вопросы, как пограничный и в особенности вопрос морской, обусловливавший важное значение для России этого края в политическом отношении, — вопросы, к разрешению которых напрягала все усилия Амурская экспедиция, были как в С.-Петербурге, так равно и в Иркутске совершенно упущены из вида. На моей совести лежало навести на них высшее правительство; а чтобы достигнуть этого, надобно было действовать решительно, то-есть несогласно с инструкциями, которые не соответствовали ни этой главной цели, ни местным, встречаемым нами обстоятельствам, ни положению и состоянию края и его обитателей. Весьма естественно, что на подобные распоряжения я не мог ничего отвечать, кроме того, что предписание получил и действую так-то.

Подобный ответ я послал с нарочным из Петровского и на эти распоряжения. Препровождая при нем генерал-губернатору инструкции, данные мной Бошняку и Разградскому, я вместе с тем представлял Н. Н. Муравьёву: а) о непременном моем намерении в феврале наступающего 1853 года занять залив Де-Кастри и обосноваться в соседнем с ним селении Кизи; б) послать из залива Де-Кастри с открытием в нем навигации экспедицию для изучения побережья к югу от Де-Кастри с целью отыскания на нём гавани и наблюдения за появлявшимися с ранней весной в Татарский пролив иностранными судами и в) сообщил генерал-губернатору о сделанных мною капитанам иностранных судов заверениях о принадлежности этого края до корейской границы включительно России. В заключение я писал Николаю-Николаевичу: "Только этими решительными мерами при ничтожных у нас здесь средствах представляется возможность предупредить могущие быть на этот край покушения. Здесь нет и быть не может каких-либо земель или владений гиляков, мангунов, нейдальцев и других народов в том смысле, как то понимается между образованными нациями. Эти народы не имеют ни малейшего понятия о территориальном разграничении. Что же касается до того, возможно ли исполнить высочайшую волю о вступлении в сношение с беглыми русскими без посылки на Амур офицера, то я, собрав более подробные сведения, не премину довести их до Вашего превосходительства".

Препровождая это в Аян, я просил начальника Аянского порта и иркутского губернатора К. К. Вейцеля доставить это

донесение

и письмо Н. Н. Муравьёву сколь возможно поспешнее.

18 декабря возвратились из командировки Разградский и Березин. Разградский донёс мне, что 20 ноября он достиг селения Сусу (до которого раньше доезжал Чихачёв). Оттуда он поехал вверх по реке, к правому её берегу, и через 40 вёрст (42,6 км) достиг селения Хальво. Отсюда он проехал до устья реки Хунгари и селения того же имени. Прибыв в Хунгари 25 ноября, он остановился для отдыха, сделав всего 270 вёрст (288 км). Широта устья реки Хунгари 50°2'N, а долгота примерная около 137°O от Гринвича.

Жители селения Хунгари, гольды¹²⁵, приняли Разградского радушно. Он объявил им, что вся страна по реке Амуру до гор по реке Уссури принадлежит России, что мы принимаем их под свою защиту и покровительство и намерены около них поселиться. Всё это гольдами принято было с удовлетворением. Местность около селения возвышенная и, повидимому, удобная для заселения. Туземцы объяснили Разградскому, что река Хунгари на небольшом пространстве от устья имеет значительную глубину и медленное течение, далее же она довольно мелка и быстра. Поднимаясь вверх по реке около 60 вёрст, они из селения Удли переваливают на реку Адли, впадающую в Хунгари с правой стороны; проехав по перевалу и по этой речке около 20 вёрст, или полдня езды на собаках, гольды переваливают через хребет в истоки речки Мули, правого притока реки Тумнин; по ней до устья её едут 4 дня на собаках (около 120 вёрст). От устья реки Мули по реке Тумнин до моря, а дальше по берегу моря до залива Хаджи едут два дня (то-есть 70 вёрст); следовательно, этим путём до залива Хаджи из селения Хунгари туземцы ездят от 7 до 8 дней (то-есть расстояние около 300 вёрст). Путь этот, по их словам, весьма удобен, ибо здесь не встречается крутых и высоких гор. Кроме того, гольды сообщили, что с реки Уссури есть много путей в закрытые бухты, что гольды каждый год ездят на морские промыслы, видели на море большие суда, а на них приезжают какие-то люди, которые бранят лоча (русских).

Приказчик Березин сообщил, что он основал в Кизи временный склад у мангуна Ледена; что жители ожидают нашего здесь, окончательного водворения и, наконец, что у маньчжуров, встреченных им на пути в Кизи, а равно и приезжавших в это селение, он выменял саки (маньчжурской водки)¹²⁶, чаю и проса.

Вслед за Разградским возвратился в Петровское и Н. К. Бошняк. 24 декабря он сообщил мне, что, прибыв 20 ноября в селение Самари на реке Амгуни, до которого доезжал Н. М. Чихачёв, он с проводниками отправился к Хинганскому хребту вверх по реке Ами, впадающей у этого селения с левой стороны в реку Амгунь. Поднявшись по этой речке на SW1/2W около 70 вёрст, он достиг подошвы Хингана и стойбища (груды камней), от которого местные жители ходят в горы на промысел. Широта этого пункта по полуденной высоте оказалась 52°18'N, а приблизительная долгота 134°32'O. От этого пункта он поехал в юго-западном направлении к Хингану на StW1/2W и, проехав около 40 вёрст, прибыл ко второму стойбищу Пильнан-Ами. Отсюда он поехал вдоль Хингана в том же направлении и через 35 вёрст (36 км) прибыл в стойбище, находящееся близ главного истока реки Амгуни и состоящее из большой юрты. Отсюда гиляки и мангуны на лыжах переваливают через хребет и выходят к истокам притока Буреи, речки Ляшани, при устье которой, по словам их, находится русская юрта с крестом (то-есть часовня). В этом месте гиляки, мангуны и другие с Буреи, Горина, Амгуни и с озёр Чукчагирского и Самагирского сходятся для меновой торговли. На вопрос, заданный Бошняком проводникам и встреченным им здесь трём туземцам с Буреи, нельзя ли на собаках или оленях перевалить здесь через Хинганский хребет, они отвечали: а) на собаках ехать нельзя, оленей же здесь совсем нет, за неимением для них пастбищ; б) о селении русских около Амура они слышали, но добраться до этого селения иначе нельзя, как на лодке. Н. К. Бошняк продолжал свое путешествие вдоль Хингана, по румбу SSW1/2W и, проехав по этому пути 35 вёрст, достиг другого стойбища у главного истока реки Горин; широта его по меридиональной высоте солнца оказалась 51°10'N, долгота 133°50'О. Отсюда, по показанию гиляков и мангунов, Хинганский хребет до реки Амура и амурских щёк тянется в том же юго-юго-западном направлении и затем, переходя реку Сунгари, направляется к югу до Полуденного Большого моря¹²⁷.

Итак, Орлов и Бошняк были первыми и единственными лицами, которые астрономически определили истоки рек Уды, Тугура, Немилена, Амгуни и Горина, а также направление Хинганского хребта между 51 и 64° параллелями — хребта, который по трактату 1689 года принят за направление границы нашей с Китаем. Они первые, таким образом, фактически доказали, что граница России с Китаем от верховья реки Уды идет не на восток-северо-восток к Охотскому морю, как до этого предполагали и как показывалось на всех картах и в географиях, но на юго-юго-запад. Хребет, пересекая Амур выше устья Сунгари, направляется между этой рекой и Уссури до Японского моря и Кореи¹²⁸; следовательно, согласно точному смыслу первого пункта Нерчинского трактата 1689 года весь Нижнеамурский и Уссурийский бассейны до моря принадлежат России, а не Китаю, как, к несчастью, было тогда убеждено и старалось убедить других наше Министерство иностранных дел. Итак, в 1852 году Амурской экспедицией был положительно разрешён пограничный вопрос.