Того, что сказано нами о боярах, никак нельзя распространять и на духовенство. Последнее было единственным классом людей, которые стремились избавиться не только от обязанности городоставления, но даже и от военной службы. На Западе церковь, исходя из божественного права, стала стремиться к абсолютной свободе, т.-е. к изъятию от всех гражданских обязанностей, в то время весьма немногочисленных; но она не отказалась, однако, от своих гражданских прав: духовенство хотело пользоваться защитою городских стен и военной сил, не принимая со своей стороны участия ни в постройке крепостей, ни в доставлении ратников. Подобные же стремления духовенства к абсолютной; свободе замечаются и на Востоке, на Руси. И как на Западе церковь, для обоснования своих претензий, ссылалась преимущественно на Ветхий Завет, который по неясности мог служить обильным источником для всякого рода доказательств; так на Руси подобную же услугу оказывало греческое (византийское) церковное законодательство, номоканон: на номоканон ссылалось псковское духовенство, когда требовало освобождения своих земель от обязанности военной службы. Но в Византии духовенство никогда не было освобождаемо от обыкновенных повинностей, а только пользовалось льготой от чрезвычайных. Поэтому в номоканоне не могло быть статей, которые бы оправдывали претензию псковского духовенства; претензии эти, следовательно, основывались не на византийском законодательстве, а на ложном толковании последнего на Руси. Однако, как на Западе идеал, начертанный духовенством, несмотря на энергичные анафематствования, остался идеалом и не мог овладеть вполне жизнью; так и на Руси абсолютные притязания духовенства удавались не вполне, хотя относительно Новгорода и Пскова и нет известий о прямом привлечении духовенства к военным обязанностям. Там встречаем мы только посредствующую ступень, на которой то, чтоб не признается обязанностью, исполняется, по крайней мере, как дар. Ибо, если духовенство и не считало себя обязанным за свои земли военною службою, тем не менее, оно принимало на себя эту обязанность добровольно. Так, подобно тому, как владыка делал ссуды из софийской казны на постройку городских стен, так точно, в качестве богатейшего землевладельца, он выставлял со своих земель особый полк, который, однако, зависел от владыки гораздо больше, чем от Великого Новгорода: полк имел своего особого начальника, особую инструкцию от владыки, определявшую с кем сражаться, с кем нет. Да и это добровольное принятие обязанности случалось редко, в самых затруднительных обстоятельствах, когда отечеству грозила серьезная опасность.

Кроме рати, составленной на основании рубежа, разрыва военной повинности и потому называвшейся рубленою, немаловажный элемент в составе древнего войска образовали нерубленые, охочие люди, охочий человек. Это не был простой сбор людей, которые на войне не могли ничего потерять, а рассчитывать на приобретение кой-чего и могли; между охочими людьми было много и измошных (состоятельных), которые имели средства на снаряжение себя даже для конной службы. Нужно также заметить, что в охочие люди шли не только жители той страны, в которой происходила война; напротив, на место действия и из других стран обильно стремился горючий материал. Охочие люди совершали обыкновенно свои походы на судах. Многоразличные названия, которыми характеризовались в древности эти суда: лодь, лодья, лойва, насад, ушкуй (ускуй, оскуй, скуй – scapha); последнее из этих судов ушуй, равнозначительное, как кажется, с насадом, вмещал в себя примерно до 12 человек и был у охочих людей самым любимым: от этого судна и молодцы, предпринимавшие отдаленные походы, носили имя ушкуйников. В то время, когда война состояла из бесконечных мелких стычек, такие не особенно значительные и удобоподвижные отряды были весьма полезны и новгородцы пользовались ими, главным образом, в отдельных походах. Воеводе, назначенному в поход, стоило только кликнуть клич по городу и под его стяг (знамя) со всех сторон начинал сбираться охочий человек, и шел то на север, на непокорных финнов, то на запад, на немцев, то на юго-восток, на Москву.

Выше уже было замечено, что в патриархальное время народ, выступая в поход, сохранял свое значение и мирную организацию: собрания войска были вместе с тем народными вечами, представители племен и родов естественно переходили в военачальников. Отголоски этого быта были слышны еще долго в течении исторической жизни. И после войско по прежнему образовало вече, которое распоряжалось своею деятельностью в качестве войска: определяло, следует ли вступать в битву и где именно, продолжать ли поход или воротиться домой; судило точно также, как и народное собрание; да и князья смотрели на войско, как на народное собрание, и предоставляли ему разные права, как народу. Вместе с тем становится понятным и то отсутствие дисциплины, которым характеризуется древнее войско: так как вече нередко не сходилось в своих стремлениях с князем, то и войско, в качестве веча, не считало себя обязанным следовать указаниям князя; временами даже образовывало отдельное от последнего вече, точь-в-точь, как это случалось в самом Новгороде, Однако к концу рассматриваемого времени понятия военного и народного собрания несколько разделяются. Войско уже не берет на себя ответственности за суд над всеми перебежчиками, а некоторых из них доставляет в народное собрание. Последнее со своей стороны вмешивается в ход войны, отправляет в войско распоряжения о возвращении назад, дает ему при выступлении определенную инструкцию, с кем сражаться, с кем нет. Еще значительнее были изменения в военачальствовании. Хотя уже в начале исторической жизни выработалась должность воеводы; тем не менее, это были только одни зачатки, долго остававшиеся без всякого развития. Только в конце рассматриваемого периода замечается стремление, особенно во Пскове, придать военачальствованию некоторую организацию: в каждый отдельный отряд там стал назначаться особенный воевода, назначаться на вече от концов, обыкновенно из посадников и считался большим воеводою. Так как концов в Пскове в XV-м столетии было шесть, то обыкновенно назначалось шесть воевод, из которых каждый предводительствовал двумя пригородными полками, составлявший военные единицы: ибо пригородов в Пскове было 12 и каждый из них выставлял особенный полк с особенным значком, стягом. Иногда, впрочем, от концов назначались и по два воеводы; тогда на долю каждого из них выпадало только по одному полку. Но если были большие воеводы, то необходимо предположить меньших; действительно, кроме воевод, выбранных из посадников, мы встречаем еще воевод, назначенных из детей посадничих, бояр и детей боярских, следовательно, меньших. Они, очевидно, находились под ведением больших воевод, ибо иначе пришлось бы признать множество совершенно независимых воевод. Даже и между большими воеводами существовало различие: шести воеводам из посадников придавался один "что набольший воевода», а двенадцати – двое, из коих роль последнего, конечно, могла принадлежать только одному; таким. образом обыкновенно случалось, что больших воевод во Пскове было семь, или же четырнадцать. Главный воевода предположительно начальствовал собственно городским полком; неизвестно только, на этом ли одном основывалось его старшинство. Во всяком случае, если даже не было прямого, отвлеченного, абстрактного подчинения больших воевод главному, то нет сомнения, что существовало подчинение косвенное, посредственное, основывавшееся на сравнительно большей величине, на сравнительно лучшем вооружении отряда, предводительствуемого первым воеводой, которым обыкновенно был степенный посадник. Подобное же замечание может быть сделано и относительно князя: и последний непосредственно предводительствовал одною дружиной, которая в походах и занимала отдельное место. Но начальство над дружиной давало ему право и на предводительство и над народным войском, в чем он был лицом совершенно незаменимым, так как боярина, назначенного в воеводы, не все слушали. князь со своей дружиной, образовавшей как бы военный класс, должен был служить остальному войску примером: ему ставилось в вину, когда он раньше других оставлял место сражения и тем причинял общее замешательство.