Битва, называвшаяся в древности сступом, сступлением, соймом, снятием, совкупом и т. д., считалась, как и поединок, судом божиим, почему и заменялась нередко поединком предводителей или богатырей: вспомним о борьбе Мстислава с Редедей, о поединке отрока с печенегом. Но с течением времени, поединки вышли из употребления и уступили место битве. Последняя обыкновенно открывалась не прямо по встрече противников; враждебные войска долго медлили, иногда по нескольку дней, даже по нескольку недель, особенно если их разделяла река, и старались вывести друг друга из терпения бранью. Предметом брани обыкновенно  служили как физические, так и нравственные особенности борющихся, равно как и особа предводителя. Так, с одной стороны поляки, при столкновении с русскими в 1249 году, поддразнивали последних, говоря: "ударим на большие бороды»; с другой – киевляне в борьбе с новгородцами в 1016 году бранили последних "плотниками» и грозили заставить их рубить для себя хоромы: в новгородском войске ремесленников было не мало. Особа предводителя давала также не малый простор для остроумия; так, в 1018 году воевода Ярослава Будый задел Болеслава польского, сказавши: "мы проткнем тебе твое толстое чрево трескою» (палкою, не оружием даже!); так, Ярослава новгородского киевляне назвали в насмешку "хромцом», указывая тем на негодность его в военному делу. Не всегда однако перебранка эта совершалась в такой благообразной форме; пред Шелонской битвой новгородцы издевались, кажется, очень резво над московскими воеводами и над самим великим князем: ибо летописец противоположного лагеря говорит, что они "как псы лаяли». В этой умственной перестрелке какая-либо из воюющих сторон задевалась так метко, что считала позором оставаться в дальнейшем бездействии. Предварительный бой на юго-востоке открывался обыкновенно стрелками; на северо-западе же, где стрелков не знали, бой начинался сторожевым полком. Иногда дело тем и кончалось, и обе рати расходились. Но обыкновенно за первыми столкновениями наступала настоящая битва, схватывались между собою главные силы. Борьба шла по преимуществу в рукопашную; борцы даже брали друг друга за руки. Сначала вступала в свалку пешая рать, пролагавшая себе дорогу тяжелыми метательными орудиями, остроконечными молотами (киями) и топорами (streitaxt), и приводившая этим путем неприятеля в смятение еще до столкновения; за нею следовали князья с конными полками и дружинами, врезывались несколько раз в ряды неприятелей, пока не досекались товаров; считая дело проигранным, противник тогда "вдавал, показывал плечи», т.-е. обращался в бегство. Для последнего, каждое поражение, должно было, по характеру древней войны, близко граничить с абсолютным поражением; ибо древнерусское войско, будучи стремительным в наступлении, не умело менять последнего на оборону, не умело пользоваться лагерем, под которым бы смело можно было вступать в бой, в надежде скрыться в него, как в верную крепость, в случае если-бы постигла неудача. Однако этого никогда не случалось, потому что победители скоро позабывали о неприятеле, бросались грабить обоз и иногда начинали драться между собою из-за добычи, особенно когда в походе участвовало несколько союзников. Пользуясь этою слабостью, немцы иногда выходили невредимыми из затруднительного положения: если столкновение с русским войском не обещало ничего хорошего, они выставляли вперед обоз, который русские и бросались грабить, а сами тем временем спешили убраться восвояси. Не все, впрочем, русские были одинаково падки на грабеж обоза: летописец отличает смольнян, предававшихся при первой возможности грабежу, от новгородцев, неуклонно продолжавших бой до конца. Приобретению победы много содействовали военные хитрости, устройство подсад, засад, употребление западной рати, полка: при помощи этих средств не редко и с слабейшими силами удавалось одерживать победы. Победители, на древнем языке, становились "на костех» и ударяли в трубы.

Битве в чистом поле соответствовало взятие городов (крепостей) приступом. Взятие приступом, называвшееся в древности взятием на копье, копьем, открывалось пальбой из луков и нраков, пороков (прати). Посредством первых старались затруднить деятельность осажденных, которые защищались с городских стен также пороками и стрелами, да сверх того каменьем, колодами, горячей водой и тому подобным: пальба из луков мешала им выходить из-за заборол, за которыми они обыкновенно скрывались. Пороки же принадлежали к разряду метательных машин, и камни, бросаемые этими машинами, достигали иногда столь значительной величины, что один камень едва поднимали четыре, да и то сильных человека; но действие пороков не всегда могло быть успешным: в случае противного ветра бросаемые ими камни не достигали своего назначения и обращались на самих осаждающих. Пороки обыкновенно заготовлялись пред начатием войны, в Новгороде на владычном дворе, и возились в товарах, в сопровождении порочного мастера. Деятельность пороков обращена была главным образом на городские стены, на людей же только временами; посредством их старались разбить крепостные стены или, по крайней мере, сбить с города заборола и таким образом лишить осажденных возможности прикрытия. Вообще пороки собственно только расчищали дорогу для настоящего приступа, который производился с помощью примета. Примет был не иное что, как масса бревен и соломы или же леса, воздвигнутое кругом осажденного города, и имел двоякое назначение. Он служил или массою горючего материала, посредством которой старались зажечь город: на древнем языке это обозначалось словами: зажечь город приметом; или же мостом, по которому осаждающие взбирались на городские стены. Взятие городов приступом случалось впрочем редко, особенно в позднейшее время, когда значительно ослабела страсть в войне, когда увидели, что приступ не обходится дешево, что при нем "головы станут падать с обеих сторон». Поэтому стали отдавать предпочтение пассивной осаде городов, которая называлась остоем, стоянием, облежанием, и заключалась в том, что неприятель, окружив город и выжегши окрестности (посад), не допускал в город съестных припасов, не дозволял осажденным выходить в зажитье и старался лишить их воды. Осаждающие "стояли стояньем» около города в ожидании того времени, когда осажденные явятся в ним с челобитьем; последние же сидели в городе в надежде, что враг постоит-постоит, да и пойдет прочь, заключивши мир по старине. Но как бы неприятель ни овладевал городом, посредством ли приступа, или же облежания, за овладеванием обыкновенно следовало, особенно в древнейшее время, взятие на щит, т.-е., обращение в пользу победителя городского имущества, равно как и пленение, порабощение населения, особенно женщин и детей: мужчин же временами не брали на щит, а предавали избиению. Нередко взятие на щит касалось не одного только города, но и распространялось на целую область. Для избежание подобной участи, осажденные не ожидали исхода осады, а сдавались добровольно, стараясь только выговорить в предварительных условиях, чтобы неприятель не брал их на щит; с этою целью они давали последнему откуп, например драгоценными металлами. Вообще взятие на щит в военном быту было тем же самым, что в гражданском – поток и разграбление, поэтому взятие, дача на щит встречалось и в последней области; имущество бояр в Новгороде, например, отдавалось иногда на щит в собственность остальных горожан.

Условия, при которых приходилось в древности вести войну, вообще не благоприятствовали ни большим битвам, ни приступам. С одной стороны дурное состояние путей сообщения, с другой трудность добывать продовольствие, препятствовали собирать значительные массы войск, которые поэтому были немногочисленны; псковичи при сильном наборе выставляли в XV-м столетии только 10 тысяч ратников; новгородцы в последние критические минуты своего существования имели в поле 30 – 40 тысяч, а обыкновенное количество войск колебалось между 5 и 20 тысячами. Поэтому война ограничивалась большею частью мелкими стычками, и имела главнейшею целью разорение неприятельской земли: старались опустошить как можно большее пространство враждебной области, побывать там, где не бывали ни отцы, ни деды, и притом в данных пределах совершенно опустошить страну. Опустошить полосу земли, длиною верст в триста, а шириною пятьдесят, или же разорить до восьмидесяти волостей, тогда было ни почем. Князья, заходившие с огнем и мечем глубоко в неприятельскую землю, пользовались особенной славой в отдаленном потомстве: как на юге Даниилу ставилось в особенную честь, что он первый воевал Чешскую землю, так на северо-западе отважностью и отдаленностью походов славились князья Довмонт и Давид (XIII и XIV веков). Относительно окончательности опустошения неприятельской земли стоит только припомнить обширный словарь имен, обозначавших обыкновенный акт опустошения: тереть, терять, истратить, потравить, положить пусту, выжечь землю, волость, села, обилье. Выжечь селения, погубить хлеб, а скота не оставить "ни рога», ни "куряти», составляло славу похода; в противном же случае, когда не удавалось погулять в неприятельской земле, поход возбуждал насмешки как со стороны своих, так и противников: говорили, что рати ничего не удалось взять, разве только "земли копытом», что, вместо неприятельского города, "едва взяли пешком свои собственные дома», т.-е. едва возвратились домой. С целью полнейшего опустошения неприятельской земли, войско нередко пускалось "в разгон», т.-е. разделялось на мелкие отдельные отряды, разорявшие страну по разным направлениям и нередко подвергавшиеся печальной участи; особенною деятельностыо при этом отличались охочие люди, из которых то и дело что составлялись новые и новые отряды и вторгались в вражеские пределы. Кроме того, вслед за войском, в неприятельскую страну стекались с порубежных мест все те, которых соблазнял грабеж, и которые доканчивали то, что начато было войском.

Если уже между отдельными частями Руси взаимная ненависть достигала иногда значительных размеров; если новгородцы, памятуя разорение Торжка тверичами, шли в 1375 году под Тверь "скрегчюще зубы своими на тверичь»: то нет ничего удивительного в том, что эта ненависть разыгрывалась особенно тогда, когда вражда обусловливалась национальными и религиозными различиями. Религиозный отпечаток ярко выступает в борьбе русского северо-запада с немцами и шведами, борьбе, отголоски которой раздаются и по настоящее время. Последние, утвердившись на восточных берегах Балтийского моря, начали теснить оттуда русских и сопровождали свое движение на восток не только христианизированием языческих финнов, но и крестовыми походами против самих русских. Если на Руси и не находилось охотников вступать в теоретические прения о вере с рьяными свейскими философами; если последним и предлагалось в подобных случаях ехать в Константинополь для состязания с патриархом, которого считали за лучшего судью в деле о преимуществах вероисповеданий; за то русские практически очень усердно защищали свою религию, свою землю. Борьба с немцами и шведами получила преимущественное значение стояния за дома св. Софьи и св. Троицы. В битвах с ними псковичи обыкновенно взывали в лицам, особенно содействовавшим самостоятельности Пскова, обращались в Всеволоду-Гавриилу и Довмонту-Тимофею; у них образовалась даже особенная стереотипная фраза для возбуждения в ревностному стоянию за отечество: "братья-мужи псковичи, кто стар, то отец, а кто млад, той брат, потягнете за св. Троицу». Самое выступление в поход совершалось иногда с особенною религиозною церемониальностью. Так Довмонт, пред отправлением в поход на немцев, вошел в храм св. Троицы, снял свой меч и положил пред алтарем; затем совершил молитву, после которой игумен с священным чином опоясал его мечем и благословил в путь. В этой борьбе тягчайшая масса зол обрушилась не на голову одного из противников, а на третье лице, помещенное между ними, на финнов. При своем распространении по восточной Европе, и русские и немцы успели подчинить своей власти некоторые части финского племени и стремились, каждый за себя, распространить это господство и на остальные. Вследствие такого положения между двумя могущественными соседями, финнам приходилось колебаться между ними, нередко прибегать в перевету, в измене; но измена только ухудшала их дела. С одной стороны их нисколько не щадили противники в их взаимных войнах: в одном случае целая пещера с финнами была затоплена русскими, а в другом зажжен остров, откуда финнам пришлось бежать с горящими волосами; с другой же стороны, и меры, которыми хотели искоренить между финнами измену, принадлежали к числу самых радикальных: в договоре новгородцев со шведами 1340 года положено было, и той и другой стороне избивать и вешать финнов, в случае их передачи. При таких обстоятельствах исчезновение финнов с лица земли было явлением совершенно естественным. В самом деле, было что-то роковое в судьбе племени, против которого один из новгородских князей хотел послать войско, приведенное с Низу на немцев, на том единственном основании, что войску нужно же где-либо поживиться: если не у немцев, которые успели уже примириться, то по крайней мере у Корелы.