Церемония присяги и поздравления окончилась в два часа пополуночи, и в заключение отслужена еще панихида при теле усопшей Императрицы.

В эту же ночь князь Петр Михайлович Волконский встретил у ворот Зимнего дворца Наследника, который в сопровождении Аракчеева расставлял новые пестрые будки и часовых.

Праздные дни Александра Павловича кончились, занятия явились, но явилось вместе с тем другое зло; теперь Великому Князю предстояло терять все время на исполнение обязанностей унтер-офицера, как он сам справедливо выразился, оценивая впоследствии свою деятельность в царствование Императора Павла.

На другое утро, 7-го ноября, в девятом часу Император Павел совершил верховый выезд по городу, в сопровождении Цесаревича Александра, a в одиннадцатом часу присутствовал при первом вахтпараде или разводе; с этого дня вахтпарад приобрел на многие годы значение важного государственного дела. При пароле Государь ежедневно отдавал Цесаревич, Александру Павлович, приказы, содержание которых причиняло многим нечаянные радости, но еще чаще незаслуженную печаль.

Приказы подписывались Цесаревичем и скреплялись Аракчеевым.

Приказом от 7-го ноября Александр Павлович назначен полковником в Семеновский полк, а полковник Аракчеев — комендантом города Петербурга и в Преображенский полк.

На следующий день, 8-го ноября, Аракчеев произведен в генерал-майоры и пожалован кавалером Св. Анны 1-й степени.

Отныне гатчинский капрал, по отзыву Ростопчина, взялся смирять высокомерие екатерининских вельмож и при первом же вахтпараде гвардейцам пришлось ознакомиться с прелестями его цветистой речи, услышав из уст его незнакомое для них поощрение, выраженное гнусливым голосом в грозных словах:

- "что-же вы, ракалии, не маршируете! Вперед — марш".

С какими чувствами Аракчеев относился вообще к Екатерининским преданиям, можно судить по следующему любопытному рассказу, сохранившемуся в записках Михайловского Данилевского. Император Павел неоднократно поручал Аракчееву инспектирование войск по России. При смотре Екатеринославского гренадерского полка Аракчеев назвал громогласно знамена этого полка, прославившегося в прошлых войнах своею храбростью, "Екатерининскими юпками".

10-го ноября гатчинские войска, вызванные в Петербург, торжественно вступили в столицу. Военная церемония окончилась неожиданным распоряжением о включении их в состав полков Лейб-Гвардии.

Впечатление, произведенное среди гвардии этим повелением, было потрясающее. "На всех напало какое-то уныние, — пишет тогдашний гвардеец, граф Комаровский. — Иначе и быть не могло, ибо эти новые товарищи были не только без всякого воспитания, но многие из них развратного поведения; некоторые даже ходили по кабакам, так что гвардейские наши солдаты гнушались быть у них под командою".

Таким образом, новое царствование с первых же дней сделалось отрицанием предыдущего. Наступила новая эпоха в русской истории.

"Называли ее, — как выразился Ф. П. Лубяновский, — где как требовалось: торжественной громогласно возрождением; в приятельской беседе, осторожно и вполголоса — царством власти, силы и страха; в тайне между четырех глаз — затмением свыше". Началась беспощадная ломка всего, созданного для России гением Екатерины. "Вообще сказать можно", писал граф А. Р. Воронцов, "был хаос совершенный".

Мысль о грозящем России упадке вследствие непрестанных войн и полном беспорядке в делах внутренняя управления Империи никогда не покидала Павла во все время царствования Екатерины. Поэтому он немедленно и с превеликим усердием принялся за подвиг "исцеления" России. В одно мгновение все сразу переменилось, и чрез сутки по воцарении Павла кто бы за неделю до того уехал, по возвращении ничего бы не узнал.

А. С. Шишков свидетельствует, что в один час все так переменилось, что казалось настал иной век, иная жизнь, иное бытие. "Отжили мы добрые дни, кому дадут покойe" говорили в народе, когда распространилась весть о кончине Императрицы. Народное предчувствие не обманулось. "Кроткое и славное Екатеринино царствование, тридцать четыре года продолжавшееся. так всех усыпило, что, казалось, оно, как бы какому благому и бессмертному божеству порученное, никогда не кончится. Страшная весть о смерти её, не предупрежденная никакою угрожающею опасностью, вдруг разнеслась и поразила сперва столицу, а потом и всю обширную Россию". (Записки адмирала А. С. Шишкова).

Пышный, великолепный двор Екатерины преобразился в огромную кордегардию. От появления гатчинских любимцев в Зимнем дворце, по меткому замечанию Державина, "тотчас все прияло новый вид, зашумели шпоры, ботфорты, тесаки, и, будто по завоеванию города, ворвались в покои" везде военные люди с великим шумом".

Другой современник, князь Федор Николаевич Голицын, пишет, что дворец как будто обратился весь в казармы: "внутренние бекеты, беспрестанно входящие и выходящие офицеры с повелениями, с приказами, особливо по утру. Стуку их сапогов, шпор и тростей, все сие представляло совсем новую картину, к которой мы не привыкли. Тут уже тотчас было приметно, сколь Государь страстно любил все военное, а особливо точность и аккуратность в движениях, следуя отчасти правилам Фредерика, короля Прусского".

Немедленно все пружины установившегося государственного строя были вывернуты, столкнуты из своих мест, и Россия вскоре приведена в хаотическое состояние. Прежде всего была объявлена беспощадная война круглым шляпам, отложным воротникам, фракам, жилетам и сапогам с отворотами. Затем появилась новая уродливая и неудобная форма для русского воинства.

- "Эта одежда и Богу угодна, и вам хороша", говорил Павел, приветствуя вновь обмундированных по прусскому образцу чинов своей армии.

По событиям, сопровождавшим первый день воцарения Павла, можно было предугадать последующие резкие перемены в

государственном строе России и готовиться к необычайным зрелищам. Но Павел сумел даже удивить своих приверженцев утонченными проявлениями злобы против истекшего с 1762 года тридцатилетия.

19-го ноября вынуто тело "бывшего Императора" Петра III-го, погребенного в 1762 году в Александро-Невской лавре, и переложено в новый, великолепный гроб.

25-го ноября Император Павел короновал покойного родителя собственноручно, возложив на гроб Императорскую корону. Но этим загробным апофеозом чествование памяти Петра III-го не ограничилось.

2-го декабря жителям Петербурга представилось необыкновенное зрелище, которое еще недавно не приснилось бы самому смелому воображению: из Невского монастыря, при 18-ти-градусном морозе, потянулась в Зимний дворец печальная процессия с останками Петра III-го, а за гробом шествовали пешком в глубоком трауре Их Величества и Их Высочества. По прибытии во дворец, гроб Петра III-го был внесен в залу и поставлен на катафалке в особо устроенном великолепном Castrum doloris, рядом с гробом Императрицы Екатерины. Затем, 5-го декабря, оба гроба одновременно перевезены в Петропавловск собор, где в тот же день последовало отпевание. Останки Петра III-го и Екатерины II-й были преданы земле в Петропавловском соборе только 18-го декабря 1796 года, после панихиды, в присутствии Их Величеств и всей Императорской Фамилии.

Тревожно и грустно взирал Александр на эту церемонию двойных похорон.

Мечтатель, юноша с романическими идеями, одушевленный какою-то неопределенною филантропией, сознательно уклонившийся от активной политической роли, предназначенной ему Екатериною, очутился подавленный ужасом у подножия трона, бессильный помочь и лишенный возможности отойти. Началась трагическая пора его истинно многострадальной жизни.

Перемены продолжали идти с неимоверной быстротой; они совершались не годами, не месяцами, а часами. Всякий мог почитать себя ежеминутно накануне гибели или быстрого возвышения. Более тридцати лет продолжавшееся славное царствование Екатерины приучило русских почитать себя в Европе.

- "Вдруг, — пишет очевидец эпохи возрождения России, — мы переброшены в самую глубину Азии и должны трепетать перед восточным владыкой, одетым, однако же, в мундир прусского покроя, с претензиями на новейшую французскую любезность и рыцарский дух средних веков: Версаль, Иерусалим и Берлин были его девизом, и таким образом всю строгость военной дисциплины и феодальное самоуправиe умел он соединить в себе с необузданною властью ханскою и прихотливым деспотизмом французского дореволюционного правительства". (Записки Вигеля — "Русский Архив" 1891 года).

Император Павел чрезвычайно спешил своею коронацией; вероятно, он вспомнил совет, некогда данный Фридрихом Великим Петру III-му, не откладывать коронование, как средство более упрочить себя на престоле, но совет, недостаточно оцененный в то время его другом и почитателем. Поэтому Павел выбрал для этого торжества самое неблагоприятное время года, весеннюю распутицу, и заранее возвестил о предстоящем торжестве верноподданных манифестом, последовавшим 18-го декабря 1796 года, в день окончательного погребения Екатерины II и Петра III.

28-го марта 1797 года, в Вербное воскресенье, последовал торжественный въезд Императора Павла в Москву, по улицам, покрытым еще снегом. Мороз был настолько чувствителен, что многих из придворных чинов, ехавших согласно церемониалу верхом, приходилось снимать с лошадей совершенно окоченевшими. Император ехал один, a несколько позади его следовали Великие Князья Александр и Константин.

Государь почти постоянно держал в руке шляпу, чтобы приветствовать ею толпу, видимо этим довольную; но особенное внимание обращал на себя Цесаревич Александр, которого красота и приветливое лицо всех пленили.

Коронация совершилась 5-го апреля в день Светлого Воскресения.

По окончании священнодействия, Император, стоя, во всеуслышание прочитал фамильный акт о престолонаследии. По прочтении акта, Император через царские врата вошел в алтарь и положил его на Св. престол в нарочно устроенный серебряный ковчег и повелел хранить его там на все будущая времена.

Торжество коронации ознаменовано было щедрою раздачею чинов, орденов и крестьян (более 82.000 душ). Но вместе с тем в тот же день появился манифест, свидетельствующий о заботливом отношении Императора Павла к крестьянскому сословию; в нем возвещалось о трехдневной работе крестьян в пользу помещика и о не принуждении крестьян к работе в воскресные дни. Кроме того, 5-го апреля изданы были еще два важные узаконения: учреждение об Императорской фамилии и установление о российских Императорских орденах.

Император Павел расстался с Москвой 3-го мая и предпринял поездку по России, в которой участвовали также Цесаревич Александр и Великий князь Константин.

На этот раз осчастливлены были царским посещением: Смоленск, Могилев, Минск, Вильно, Гродно, Митава, Рига и Нарва.

2-го июня Павел Петрович возвратился через Гатчину в Павловск.

В следующем 1798 году Цесаревич с братом также сопровождали Императора Павла в новом путешествии по России, предпринятом 5-го мая. Сперва остановились в Москве, где происходили большие маневры войск, собранных здесь под начальством фельдмаршала графа И. П. Салтыкова, о которых один из участников этих военных упражнений отозвался следующим образом:

- "Они были скудны в стратегии, жалки в тактике и никуда негодны в практике".

16-го мая Государь с Великими Князьями выехал из Москвы и чрез Владимир, Нижний Новгород прибыл 24-го мая в Казань, где оставался шесть дней. Полковник Л. Н. Энгельгард, командовавший Уфимским полком, пишет в своих записках по поводу "ревю", назначенная в Казани: "все шли с трепетом; я более ужасался, чем идя на штурм Праги".

Из Казани Император Павел возвратился в Петербург кратчайшим путем, на Ярославль, минуя Москву.

Любопытно проследить теперь, какие мысли возбудило в Цесаревиче Александре Павловиче новое царствование.

Это всего лучше видно из письма к Лагарпу из Гатчины, от 27-го сентября 1797 года, которое должен был передать знаменитому швейцарцу один из друзей Цесаревича, Николай Николаевич Новосильцов. Вместе с тем он должен был воспользоваться при личном свидании советами Лагарпа по вопросу, который в то время особенно озабочивал Цесаревича. В этом письме Александр выражает надежду со временем устроить судьбу России на новых основаниях и уже по достижении этой великой цели кончить жизнь частным человеком. Этот исторический документ имеет первостепенную важность и несомненное значение для характеристики будущего Императора, и, в виду не появления его доселе в печати, должен быть воспроизведен здесь в переводе в полном объёме:

"Наконец-то я могу свободно насладиться возможностью побеседовать с вами, мой дорогой друг", — пишет Александр — "Как уже давно не пользовался я этим счастьем. Письмо это вам передаст Новосильцов; он едет с исключительною целью повидать вас и спросить ваших советов и указаний в деле чрезвычайной важности — об обеспечении блага России при условии введения в ней свободной конституции (constitution libre). Не устрашайтесь теми опасностями, к которым может повести подобная попытка; способ, которым мы хотим осуществить ее, значительно устраняет их. Чтобы вы могли лучше понять меня, я должен возвратиться назад.

"Вам известны различные злоупотребления, царившие при покойной Императрице; они лишь увеличивались по мере того, как её здоровье и силы нравственные и физические стали слабеть. Наконец, в минувшем ноябре она покончила свое земное поприще. Я не буду распространяться о всеобщей скорби и сожалениях, вызванных её кончиною, и которые, к несчастию, усиливаются теперь ежедневно. Мой отец, по вступлении на престол, захотел преобразовать все решительно. Его первые шаги были блестящи, но последующие события не соответствовали им. Все сразу перевернуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился еще более.

"Военные почти все свое время теряют исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено. Доводов никаких не допускается, разве уж тогда, когда все зло совершилось. Наконец, чтоб сказать одним словом, благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершились здесь; прибавьте к этому строгость, лишенную малейшей справедливости, не малую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь не причем. Одним словом, моя несчастная родина находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России и судите по ней, насколько должно страдать мое сердце. Я сам, обязанный подчиняться всем мелочам военной службы, теряю все свое время на выполнение обязанностей унтер-офицера, решительно не имея никакой возможности отдаться своим научным занятиям, составлявшим мое любимое времяпрепровождение; я сделался теперь самым несчастным человеком.

"Вам известны мои мысли, клонившиеся к тому, чтобы покинуть свою родину. В настоящее время я не предвижу ни малейшей возможности к приведению их в исполнение, и затем несчастное положение моего отечества заставляет меня придать своим мыслям иное направление. Мне думалось, что если когда-либо придет и мой черед царствовать, то, вместо добровольного изгнания себя, я сделаю несравненно лучше, посвятив себя задаче даровать стране свободу и тем не допустить ее сделаться в будущем игрушкою в руках каких-либо безумцев. Это заставило меня передумать о многом, и мне кажется, что это было бы лучшим образцом революции, так как она была бы произведена законною властью, которая перестала бы существовать, как только конституция была бы закончена, и нация избрала бы своих представителей. Вот в чем заключается моя мысль.

"Я поделился ею с людьми просвещенными, с своей стороны много думавшими об этом. Всего-на-всего нас только четверо, а именно: Новосильцов, граф Строганов, молодой князь Чарторыжский, мой адъютант, выдающийся молодой человек, и я.

"Мы намереваемся в течение настоящего царствования поручить перевести на русский язык столько полезных книг, как это только окажется возможным, но выходить в печати будут только те из них, печатание которых окажется возможным, а остальные мы прибережем для будущего; таким образом, по мере возможности, положим начало распространею знания и просвещению умов. Но когда придет мой черед, тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно, образовать народное представительство, которое, должным образом руководимое, составило бы свободную конституцию (constitution libre), после чего моя власть совершенно прекратилась бы, и я, если Провидение покровительствовало бы нашей работе, удалился бы куда-либо и жил бы счастливый и довольный, видя процветание своей родины и наслаждаясь им.