Вот каковы мои мысли, мой дорогой друг. Теперь мы посылаем к вам г. Новосильцова, чтобы получить ваше одобрение относительно всего вышесказанного и просить ваших указаний. А как бы я был счастлив, если-б явилась возможность иметь вас тогда подле себя! Сколько пользы могли бы вы принести нам — но это мечта, которой я даже не смею предаваться.

Мы будем даже достаточно счастливы и тем, если вы не откажетесь передать нам ваши советы через г. Новосильцова, который, в свою очередь, может сообщить вам множество сведений на словах. Это отличный молодой человек и притом очень образованный, и особенно хорошо знающий свое отечество; я поручаю его вашему вниманию, мой дорогой друг.

"Ему поручено, с нашей стороны, об очень многом расспросить вас, в особенности о роде того образования (le genre d’instruction), который вы считаете наиболее удобным для прививки и его дальнейшего распространения, и которое притом просветило бы умы в кратчайший промежуток времени. Вопрос этот имеет громадное значение, и без разрешения его немыслимо приступить к делу. В настоящее время мы очень заняты устройством перевода на русский язык возможно большего количества полезных книг, но предприятие наше не может подвигаться так быстро, как это было бы желательно; всего труднее подыскать людей, способных исполнить эти переводы. Я надеюсь, дорогой друг, что вы одобрите наши предположения и поможете нам вашими советами, которые будут нам крайне полезны. Я предоставляю г-ну Новосильцову сообщить вам много других подробностей на словах. Дай только Бог, чтобы мы когда-либо могли достигнуть нашей цели — даровать России свободу и сохранить ее от поползновений деспотизма и тирании. Вот мое единственное желание, и я охотно посвящу все свои труды и всю свою жизнь этой цели, столь дорогой для меня.

"Прощайте, мой дорогой и истинный друг; если бы мне пришлось вновь увидать вас, я был бы на верху блаженства. А пока верьте самой чистосердечной привязанности и преданности, которыми одушевлен в отношении к вам ваш верный друг".

Письмо от 27-го сентября не нуждается в комментариях; в этой откровенной политической исповеди уже всецело выступает образ друга человечества, того филантропического Александра, убеждения которого, впоследствии, нередко смущали не одного практического государственная деятеля. В одном только отношении рассуждения Александра резко отличаются от мечтаний его во время Екатерининского царствования. Правление отца побуждает его отказаться от высказанного им ранее намерения отречься от престола и жить частным человеком на берегах Рейна или в Швейцарии; новая обстановка, вызванная смертью Императрицы, дает его мыслям другое направление.

Близкий друг Александра, князь Адам Чарторыжский, повествуя о событиях того времени, называет незрелые политические рассуждения Великого князя: "divagations politiques" по его мнению, они соответствовали взглядам воспитанника 1789 года, который желает повсюду видеть республики и признает эту форму правления как единственную, соответствующую желаниям и правам человека. князь Адам поясняет свои рассуждения еще следующим любопытным рассказом. Вскоре после коронации Императора Павла, Цесаревич поручил Чарторижскому составить проект манифеста, который предполагалось обнародовать в день вступления Александра на престол. В этом манифесте выяснились неудобства образа правления, существовавшего дотоле в России, и выгоды, сопряженные с новым порядком вещей, который Александр намеревался ввести в Империю; выяснялись также благодеяния, связанные с водворением свободы и справедливости, которыми пользовалась бы впредь Россия, по устранении стеснений, препятствующих развитию её благоденствия; наконец объявлялась решимость Александра, по совершении этого возвышенного подвига, сложить с себя власть, дабы тот, кто будет признан наиболее её достойным, мог бы упрочить и усовершенствовать начатое им великое дело. Александр остался чрезвычайно довольным работою князя Адама, сумевшего в точности воспроизвести на бумаге мимолетную мечту своего царственного друга; Цесаревич спрятал у себя проект и находил в существовании этого документа видимое успокоение среди огорчений этой тревожной эпохи. Содержание задуманного Александром манифеста, очевидно, вполне сходно, по основной его мысли, со взглядами, выраженными им в вышеприведенном письме к Лагарпу; они в то время всецело занимали ум будущего венценосца и только позднейшее соприкосновение его с суровостями и требованиями действительной жизни побудили Александра постепенно отказаться от увлечений молодости, позабыть юношеские мечтания, и сделаться даже страстным сторонником и представителем совершенно противоположной, более здравой политической программы.

Здесь нужно отметить еще одно событие из жизни Александра, имевшее место в царствование Павла. Брак Наследника оставался дотоле бездетным. Наконец, 18-го мая 1799 года родилась в Павловске Великая Княжна Мария Александровна.

29-го мая происходило крещение новорожденной; восприемниками были Император Павел с Великою Княжною Александрой Павловной и Их Величества Римский Император и Король Великобританский. Но Великая Княжна прожила недолго; она скончалась 27-го июня в Царском Селе и 31-го числа погребена в Невском монастыре.

Хотя в царствование Павла Цесаревич Александр Павлович, по собственному признанию, терял все свое время на исполнение обязанностей унтер-офицера, но если перечислить занимаемые им тогда высокие должности, то список их выходит довольно длинным.

Цесаревич был первым Санкт-Петербургским военным губернатором. Должность второго Санкт-Петербургского военного губернатора в царствование Павла занимали последовательно: генерал-от-инфантерии Архаров, генерал-лейтенант граф Буксгевден и генерал-от кавалерии фон-дер Пален. Затем Александр состоял еще членом совета и сената, шефом Лейб-Гвардии Семеновского полка, инспектором по кавалерии и пехоте в Петербургской и Финляндской дивизиях и председателем в военном департаменте.

Эта последняя должность объявлена в Высочайшем приказе от 1-го января 1798 года в следующих выражениях: "Е. И. В. Наследнику всероссийскому председательствовать в военном департаменте. Сие делается за труды его в благодарность".

Но в действительности все эти многосложные занятия сводились, по большей части, к точному и строгому исполнению совершенно не имеющих значения мелочей службы и не могли приготовить Великого князя для предстоящего ему в будущем высокого назначения. Стоить вникнуть в переписку Александра с Аракчеевым, относящуюся к царствованию Павла, чтобы воспроизвести отчетливую картину тех мучительных забот и тревог, которыми преисполнена была жизнь Цесаревича, независимо от нескончаемых и никогда не прерывавшихся вахт-парадов и смотров.

Остановимся здесь несколько на той непостижимой дружбе, которая связывала ученика и почитателя Лагарпа с гатчинским капралом Алексеем Андреевичем Аракчеевым, любимцем Павла Петровича. Массон, близко знавший Александра, как бывший его наставник, предсказал это печальное явление, основываясь на верной оценке характера Великого князя. Отзываясь, вообще, в своих записках с похвалою о характере Александра, Массон жалуется, однако, на то, что он склонен поддаваться чужому влиянию, и потому выражает опасение, что какой-нибудь наглый, невежественный и злой человек овладеет им и подчинить его себе.

Дружба, связывавшая Александра с Аракчеевым, не есть плод времён Павловского возрождения России; она началась уже в конце царствования Екатерины.

- "Без блистательных подвигов, без особенных дарований от природы, не учившись ничему, кроме русского языка и математики, даже без тех наружных приятностей, которые иногда невольно привлекают к человеку, Аракчеев умел, однако-же, один из пятидесяти миллионов подданных приобрести неограниченное доверие такого Государя, который имел ум образованнейший, и которого свойства состояли преимущественно в скрытности и проницательности". (Рукописный журнал Михайловского-Данилевского).

Какое-то таинственное дело, может быть относящееся к вопросу о престолонаследии, связало их неразрывными узами.

- "У меня только и есть, что Бог да вы, — сказал однажды Аракчеев Цесаревич, Павлу Петрович, в Гатчине. — "Со временем я сделаю из тебя человека", — отвечал ему его покровитель.

Император Павел не забыл своего обещания и с воцарением его открылось для Аракчеева обширное поприще для его экзерцирмейстерских дарований.

Вместе с тем он сделался неоценённым и необходимым советником Александра Павловича в сложных порядках тогдашней службы, усеянной на каждом шагу бесчисленными подводными камнями. По настоятельной просьбе Цесаревича, Аракчеев с предупредительною готовностью муштровал "хорошенько и вверенные Александру войска и не оставлял полезными советами неопытного еще молодого командира. "Я получил бездну дел, — писал ему Александр, — "из которых те, на которые я не знаю, какие делать решения, к тебе посылаю, почитая лучше спросить хорошего совета, нежели наделать вздору. — "Прости мне, друг мой, что я тебя беспокою, но я молод и мне нужны весьма еще советы, и так я надеюсь, что ты ими меня не оставишьe Прощай, друг мой, не забудь меня и будь здоров".

Когда Александр, в ожидании путешествия с Государем по России после коронации, узнал, что Аракчеев будет с ними, он тотчас ему написал: "Это будет для меня великое утешение и загладить некоторым образом печаль разлуки с женою, которую мне, признаюсь, жаль покинуть. Одно у меня беспокойство, это твое здоровье. Побереги себя ради меня"!

Всякая разлука с Аракчеевым вызывала сожаление и сетования Александра.

"Когда тебе совсем свободно будет, то приезжай сюда. Я жду тебя с крайним нетерпением и пребываю на весь век искренний и усердный Александр".— "Мне всегда грустно без тебя", пишет Александр другой раз.— "Ты мне крайне недостаешь, друг мой, и я жду с большим нетерпением той минуты, когда мы увидимся". — "Друг мой, Алексей Андреевич, как я рад, что ты приехал, с отменным нетерпением жду ту минуту, в которую с тобой увижусь".

Не легко было, впрочем, в то время Александру удовлетворять строгим требованиям своего родителя. Взаимные неудовольствия дошли до того, что однажды Цесаревич заговорил даже в 1797 году об отставке и поверил эту тайну Аракчееву в письме, относящемся, вероятно, к августу месяцу: "Теперь я должен твое желание исполнить и сказать тебе, что меня очень хорошо сегодня приняли и ничего о прошедшем не упоминали: еще вчерась мне милостивые отзывы были чрез мою жену, так, как например, чтобы я не сердился на него и тому подобные. Впрочем, сие не переменяет моего желания идтить в отставку, но к несчастью мудрено, чтобы оно сбылось"... "прощай друг мой, будь здоров и не забывай меня. Твой верный друг".

В другом письме, без числа и года, читаем следующий рассказ о мучениях, которым подвергался Александр: "Я хромой. В проклятой фальшивой тревоге помял опять ту ногу, которая была уже помята в Москве, и только что могу на лошади сидеть, а ходить способу нет; и так я с постели на лошадь, а с лошади на постель".

В заключение представленных выдержек из переписки Александра с Аракчеевым, приведем еще следующие характерные строки из одного письма: "Твоя дружба" — пишет Александр, — "всегда для меня будет приятна, и поверь, что моя не перестанет на век". Это признание заключало в себе не одни слова и свидетельствует об искренности дружеских чувств писавшего эти строки.

Щедрые милости, которыми Павел осыпал Аракчеева, не спасли его, однако, от неизбежной опалы. К несчастию для Аракчеева, кроме муштрования войск, ему была поручена должность генерал-квартирмейстера всей армии.

В сведениях об Аракчееве, собранных, В. Ратчем, говорится: "О размерах и направлении его деятельности по этому званию сведения очень скудны. Зная, однако, его корпусное образование и его службу, сомневаемся, чтобы дальнейшие разыскания указали на какую-либо самостоятельную деятельность, тем более что Аракчеев не был из числа людей, которые чтением расширяют свои познания".

Граф Толь называет службу офицеров по квартирмейстерской части, под начальством Аракчеева, "преисполненною отчаяния". Занятия их заключались в нескончаемом перечерчивании прежних планов, большею частью бесполезных, но на скорую работу которых налегал, со свойственною ему неукротимостью, Аракчеев. Он жил над залою, в которой производилось черчение, и раза по два или по три в день являлся среди офицеров. При малейшем поводе, под самыми ничтожными предлогами, он ругался позорнейшими словами, и раз одному молодому колонновожатому Фитингофу дал пощечину.

В другой раз, в январе 1798 года, гнев его разразился над подполковником Леном сподвижником Суворова и георгиевским кавалером. Он обругал Лена самыми площадными словами; тот молча выслушал брань и, возвратившись домой, написал письмо Аракчееву и затем застрелился. Подполковник Лен был лично известен Государю и рекомендован ему графом Румянцевым Задунайским и трагическая кончина его наделала много шуму в городе Император потребовал письмо Лена. Сверх того, еще ранее, в январе того же года, Аракчеев публично обругал в строю преображенцев и щедрою рукою рассыпал, обходя по рядам, удары своей трости; чаша переполнилась — на этот раз Павел внял общему воплю и временно расстался с своим любимцем.

29-го января 1798 года подполковник Лен был исключен из списков умершим; 1-го же февраля генерал-майор Аракчеев уволен в отпуск до излечения, с сохранением только звания генерал-квартирмейстера. Он немедленно удалился в Грузино (пожалованное ему 12-го декабря 1796 года, в день рождения Цесаревича Александра).

Здесь Аракчеева застал новый приказ от 18-го марта, по которому он без прошения был отставлен от службы, с награждением, однако, чином генерал-лейтенанта.