Феофан (Прокопович), один из замечательнейших иерархов русской церкви XVIII века, сотрудник Петра Великого, писатель и проповедник.

Феофан Прокопович по происхождению своему был сын киевского купца и родился в Киеве 8-го июня 1681 г. (хотя биографы определяют год и день его рождения неодинаково).

Его мирское имя было Элеазар.

После смерти отца, последовавшей скоро по рождении Элеазара, последний остался на руках матери почти без всяких средств к существованию. Когда же вскоре скончалась и мать, то мальчика взял на воспитание его дядя, ректор Киевской академии и наместник Киево-Братского монастыря, Феофан Прокопович.

По другому известию, в воспитании Элеазара принимал участие и тогдашний киевской митроп. Варлаам Ясинский. С помощью дяди, Элеазар был принят в Киевскую академию, где и начал обучаться русской и латинской грамоте. Однако дядя Элеазара тоже в скором времени (в 1692 г.) скончался. Тогда в судьбе мальчика принял участие один киевский благодетель, который и дал ему возможность продолжать образование. Элеазар учился в академии до 1698 г. Среди своих сверстников он выделялся богатыми дарованиями. С живостью ума и остротою памяти в нем соединялась и природная живость характера, а также привлекательная наружность. За звонкий голос он был сделан регентом архиерейского хора.

По окончании философского курса в академии, Элеазар Прокопович, по обычаю того времени, подобно другим лучшим академическим питомцам, отправился для завершения своего образования за границу — в польские училища. Первые известия о его пребывании здесь не вполне согласны между собою. По сведению, сообщаемому митрополитом Евгением, Прокопович поступил в братство битевского базилианского монастыря; по другому известию (Шерерова биографа) Элеазар отправился сначала в Львов, а потом в Краков; по третьему (Маркелла Родышевского) — он ушел во Владимир Волынский.

Впрочем, все одинаково передают, что Прокопович за рубежом сделался униатом и принял монашество от униатов.

В монашестве его наименовали Елиссеем.

Принятие униатства составляло тогда неизбежное условие заграничного образования дли православных, потому что иначе в польские училища их не принимали. Обратив на себя внимание униатского духовного начальства, Прокопович был определен во Владимире учителем поэзии и красноречия. Через некоторое же время он был послан от базилианского ордена в Рим для усовершенствования в науках, как человек подающий большие надежды. В Риме Елиссей Прокопович поступил в коллегию Св. Афанасия, специально учрежденную папою Григорием XIII для греков и славян, с целью католической пропаганды. В коллегии

Прокопович обучался красноречию, поэзии, философии, изучал древности, творения классических писателей, христианских отцов западных и восточных, прошел полный курс схоластического богословия; классическое образование было поставлено в коллегии высоко, и молодой Елиссей им особенно увлекался. Вообще научные занятия здесь захватили его совершенно, так что за ними он иногда даже забывал о пище. Внимательно присматривался талантливый русский выходец и ко всем порядкам католической церкви. Он хорошо познакомился с католическою организацией, и здесь, надо думать, зародилось в нем-то резко отрицательное отношение к папизму, какое замечается у него впоследствии. Впрочем, само по себе пребывание в коллегии должно было оставить в нем хорошие воспоминания.

Начальник коллегии особенно полюбил талантливого ученика, и оказывал ему преимущественное покровительство. Он открыл доступ Прокоповичу в Ватиканскую и другие библиотеки, чем дал ему возможность удовлетворять свою научную любознательность. Отцы иезуиты усиленно склоняли Елиссея остаться в Италии и вступить в их ряды. Но Прокопович отклонил подобные предложенья и возвратился в Россию, воспользовавшись весьма продуктивно образовательными средствами католического запада.

Прокопович вернулся в Малороссию в 1702 году и, подобно другим питомцам православных училищ, временно позволявшим себе отступать от православия для получения заграничного образования, отрекся от униатства и принял православное пострижение с именем Самуила.

Маркелл Радышевский, враг Прокоповича, рассказывает, будто бы тот самовольно надел на себя рясу православного монаха; но этому рассказу нет основания доверять.

Воссоединенный с православною церковью, молодой образованный монах сделан был учителем поэзии в Киевской академии. Здесь именно, по свидетельству м. Евгения, Прокопович переменил в 1705 г. свое имя, назвавшись в честь своего дяди Феофаном.

С первых же шагов своей академической деятельности, начавшейся в 1704 г., Прокопович проявил свои новаторские стремления, пока в скромной области пиитики. Сам, воспитавшись на схоластической науке, Феофан Прокопович уже тогда обнаруживал свое отвращение к мертвящему схоластицизму.

В своем курсе пиитики он старался по возможности очистить теорию поэзии от различных схоластических измышлений, ввести в эту область больше естественности в противоположность искусственным схоластическим ухищрениям.

В практических опытах поэтического творчества, каковые были тогда обязательны для преподавателя этого предмета, Феофан Прокопович пробовал воплотить свои новые идеи, внося жизненный элемент даже в полумифические по сюжету произведения. Такова его известная трагикомедия "Владимир». Тоже направление проявил молодой преподаватель, перейдя в 1706 г. на класс риторики. И в курсе риторики Феофан Прокопович выступил врагом прежних схоластических риторических приемов, стараясь сообщить проповеди жизненный характер, вывести церковное красноречие из дебрей отвлеченной схоластики на широкую дорогу служения жизненным интересам. Случай доставил Феофану Прокоповичу возможность именно на проповедническом поприще обратить на себя внимание государя и выдвинуться из среды своих сотоварищей.

4-го июля 1706 г. прибыл в Киев Петр Великий для основания Печерской крепости.

На следующий день государь посетил Софийский собор, и здесь на долю Феофана Прокоповича выпало сказать ему приветственное слово. Блестящая проповедь, в которой ясно слышались новые звуки — отклик на события современности и живая речь, свободная от схоластической теории, не могла остаться незамеченной государем, столь умевшим замечать нужные ему дарования. Для Феофана Прокоповича открывалась заря его высокого будущего.

Однако оно обрисовалось по сразу. Пока Прокопович продолжал подвигаться лишь по ступеням академической службы.

В 1707 г. его назначили префектом академии и учителем философии. Последнюю Феофан Прокопович преподавал два года, занимаясь кроме того по физике, арифметике и геометрии, наукам, до тех пор в академии не преподававшимся.

Шведская война, затронувшая Малороссию, дала возможность Прокоповичу вновь заявить о себе и реальными услугами правительству и пламенным сочувствием новому государственному курсу. В чем именно состояли реальные услуги Прокоповича правительству, мы не знаем: о них только упоминает сам Феофан Прокопович, впоследствии, в одном своем доношении. Но выступления второго рода были торжественно—публичны.

Когда Петр возвращался после Полтавской битвы через Киев, Феофан Прокопович приветствовал его в том же Софийском соборе восторженным панегириком, немедленно напечатанным на русском и латинском яз.

В декабре 1709 г. посетил Киево-Братский училищный монастырь кн. Меньшиков; и петровский любимец слышал похвальное слово себе из уст того же Прокоповича. Эти выступления не остались безрезультатны. Меньшиков скоро же рекомендовал киевского проповедника новгородскому митр. Иову в архимандриты Юрьевского монастыря, как "учительного человека». Иов готов был принять к себе Феофана Прокоповича, но этот перевод почему то не состоялся. Вспомнил при первом же случае о Феофане Прокоповиче и государь.

Во время прутского похода, в 1711 г. Петр вызвал в лагерь Прокоповича, который в качестве проповедника и сопровождал государя в походе. По возвращении Феофана Прокоповича ждала награда. Он был назначен (в 1711 г.) игуменом Киево-Братского монастыря, ректором академии и профессором богословия.

С этого момента начинается расцвет академической деятельности Феофана Прокоповича. На кафедре богословия ему представился удобный случай проявить наиболее ярко свое научное новаторство.

Господствовавшая до тех пор в киевской школе схоластическая богословская система, создавшаяся по образцу католических авторитетов, его совершенно не удовлетворяла. Схоластическое богословие базировалось главным образом на силе отвлеченных логических доводов и авторитетов. В противоположность этому Прокопович выдвинул учено-исторический и критический метод, который не путем отвлеченных рассуждений доказывает истины православия, а на основании изучения Св. писания и церковной истории, причем отрицается слепое преклонение пред авторитетами, а требуется критическое к ним отношение. Естественно, что в развитии такой системы Феофану Прокоповичу приходилось искать поддержки не у католических писателей, которыми питалась прежняя киевская школьная наука, а у протестантских богословов, столь же отрицательно относившихся к католическому богословию и наиболее развивших учено-критические приемы.

В силу ли нового духа, или в силу блестящих талантов профессора, лекции Феофана Прокоповича по богословию пользовались в академии большим успехом. По свидетельству одного из биографов, Феофановские уроки казались слушателям новым светом, и они их с жадностью воспринимали. Но новаторский дух Феофановских воззрений уже тогда начал вызывать против него неудовольствие.

Старые киевские учителя, воспитанные на традициях схоластического богословия и оставшиеся верными этим традициям, увидели в Феофане Прокоповиче человека подозрительного, зараженного духом протестантским. Из этой среды не замедлили последовать и обвинения Феофана Прокоповича в неправославии.

В числе Феофановых сослуживцев по Киевской академии были, между прочим, Феофилакт Лопатинский и Гедеон Вишневский. Первый был старше Феофана Прокоповича и служил с ним недолго: в 1705 году он перешел в Москву.

Гедеон же Вишневский был учителем академии в ректорство Прокоповича.

По отзыву последнего, это был человек гордый, заносчивый, даже нахальный. Быть может, такая характеристика не совсем беспристрастна. Как бы то ни было, у Феофана Прокоповича с Гедеоном возникали частые несогласия. Гедеон часто спорил с Феофаном Прокоповичем и, по словам Родышевского, публично обвинял его в неправославии. А за спиною Вишневский распускал всякие слухи о Прокоповиче. Не симпатизировал Феофану Прокоповичу и Феофилакт.

Из Москвы он, видимо, следил за деятельностью своего бывшего сослуживца и в 1712 г., тоже публично выступил с обличениями Феофана Прокоповича в неправославии.

Поводом послужило написанное Феофаном Прокоповичем сочинение "О иге неудобоносимом».

Феофилакт, бывший уже ректором Московской академии, написал против этого сочинения опровержение, в котором назвал произведение Прокоповича "писанием противничим, вносящим в мир Российский мудрования реформатские, доселе в церкви православной неслыханный, о законе Божии и оправдании». Эта распря двух ученых положила начало их последующим неприязненным отношениям.

Впрочем, пока Феофан Прокопович был в Киеве, неприязнь его будущих врагов не проявлялась особенно остро. Ректорская служба протекала для него довольно спокойно. Феофан Прокопович деятельно занимался училищно-монастырским хозяйством, дружил с местным образованным обществом, предавался любимым занятиям в кругу близких лиц.

Хозяйство монастыря, сильно расстроенное до него, ему удалось поднять и упорядочить.

Просвещенные склонности сблизили Феофана Прокоповича с киевским губернатором, кн. Д. М. Голицыным, одним из образованнейших людей своего времени. Близок был еще более Феофан Прокопович с семейством Марковичей, в доме которых он коротал свои досуги за дружеской беседой, чтением Бэкона, Декарта, Буддея и др. писателей, сочинением виршей и т. п.

С своим начальством Прокопович был в хороших отношениях. Тогдашний киевский митрополит Иоасаф Краковский, по старости, мало занимался делами; а с его продиаконом Иоанникием Сенюковичем, фактически заправлявшим епархией, Прокопович успел сойтись, но брезгая и льстивым заискиванием.

Вообще Феофан Прокопович обнаружил уменье уживаться с людьми, от которых он находился в какой-либо зависимости или которые могли быть ему полезны.

В 1715 году Феофан Прокопович получил приказание государя приехать в Петербург.

Этой, вызов, несомненно, открывал Прокоповичу дорогу к архиерейству. Так поняли его и другие, и сам Феофан Прокопович. Конечно, Феофан Прокопович должен был ожидать, что рано или поздно его сделают архиереем. Но если с одной стороны архиерейство радовало его, как высшая церковная степень, открывающая доступ и к почестям и к широкой деятельности, то с другой стороны оно его и страшило. Он, видимо, понимал, что с своими убеждениями он далеко не подходит к тогдашней обычной епископской среде и что на этом поприще его неизбежно ожидают но только розы, по тернии. Такое именно настроение слышится в письме Феофана Прокоповича к Марковичу, написанном под впечатлением вызова. "Может быть, ты слышал—писал Феофан Прокопович, что меня вызывают для епископства. Эта почесть меня так же привлекает и прельщает, как если бы меня приговорили бросить на съедение диким зверям. Я люблю дело епископства и хотел бы быть епископом, если бы, вместо того, не пришлось разыгрывать комедии; ибо таково это испорченнейшее состояние, если не исправить его божественная премудрость». Предчувствие отчасти не обмануло Феофана Прокоповича.

С первых же шагов к архиерейскому сану ему пришлось встретиться с неприязнью той среды, которую он называл "испорченнейшею» и от которой не ждал особой приветливости. Феофан Прокопович прибыл в Петербург осенью 1716 г., так как болезнь задержала его в Киеве. Государь тогда был за границей и дело с назначением Прокоповича в епископы несколько задержалось. Меньшиков, к которому явился Феофан Прокопович, принял его ласково. Судя по письму Феофана Прокоповича из Петербурга к тому же Марковичу, он пробовал было, действительно, отклонить от себя ожидавшую его честь. Однако благожелатели отговорили его от такого шага, и Феофан Прокопович остался в Петербурге, занявшись до приезда государя сказыванием проповедей.

Проповеди эти обращали на себя внимание.

О них говорили, их печатали и отсылали к государю. Когда возвратился Петр, 10 октября 1717 года, то Прокоповичу же было поручено составить приветствие ему от царского семейства и народа. Феофан Прокопович составил три речи, из которых одну говорил от лица маленького царевича Петра Петровича, другую — от лица дочерей государя — царевна Анна, а третью — сам Феофан Прокопович от лица народа.

Затем Феофан Прокопович скоро же произнес еще несколько речей в честь Петра и Екатерины. В государе новый, но уже известный ему проповедник нашел полное благоволение. Дело с епископством теперь уже не могло замедлиться, и вначале 1718 г. определилось, что Феофан Прокопович назначается на освободившуюся псковскую кафедру.

Но тут то и заявили о себе недоброжелатели Феофана Прокоповича.

Те самые два Феофановых антагониста, с которыми мы уже встречались, Гедеон Вишневский и Феофилакт Лопатинский, решили теперь воспрепятствовать его производству в епископы. Гедеон тогда был в Москве вместе с Феофилактом, и руководимая последним Московская академия с опасением наблюдала за возвышением киевского ректора. И Гедеон, и Феофилакт, и другие лица их лагеря подозревали, как сказано, в Феофане Прокоповиче протестантские идеи и обличали его в неправославии.

Пока Прокопович занимал сравнительно скромный пост ректора в далеком Киеве, его, очевидно, не считали особенно опасным. Но явное возвышение Феофана Прокоповича, приближение его к государю и правящим сферам заставили встрепенуться его противников. Они предвидели опасность от этого смелого новатора и задумали помешать его дальнейшему восхождению по иерархической лестнице.

Интрига против Феофана Прокоповича зародилась в Москве, видимо, скоро после его приезда в Петербург и не осталась для него неизвестной. По крайней мере в его письме в Киев от того времени слышится особое раздражение против "латынщиков», под которыми он разумел никого иного, как людей противного ему католическо—схоластического направления. Попротив тайных подкопов Феофан Прокопович пока ничего не мог сделать. Московские ученые между тем составили целый протест с обличением Феофана Прокоповича в неправославии и ждали удобного момента выступить с ним. Они собрали из разных сочинений Феофана Прокоповича, главным образом из его богословских уроков в Киевской академии, мысли, казавшиеся им неправославными, заручились одобрением ученых греков Лихудов — столпов старого Московского образования — и привлекли на свою сторону местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского.

В мае 1718 г. государь поручил Мусину-Пушкину пригласить Стефана в Петербург для посвящения епископов на вакантные кафедры, а если Стефан приехать не может, то прислал бы сарского архиерея. Противники Феофана Прокоповича догадались, что речь идет прежде всего о его посвящении. Тогда они и уговорили Яворского дать ход доносу о неправославии Феофана Прокоповича. Стефан сам не поехал, а послал сарского епископа, с которым отправлен был и донос.

Последний шел не от лица его первоначальных авторов, а от авторитетного лица самого местоблюстителя, который в письме к епископам, коим предстояло совершать хиротонию, предостерегал их, чтобы они, в случае представления Прокоповича на какую-либо кафедру, уведомили государя, что этот иеромонах держится учения, не согласного с восточною церковью. Если бы Феофан Прокопович стал защищать свое учение, как православное, то Стефан просил обратиться за разъяснением к восточным патриархам. А если бы Феофан Прокопович сознался в неправильности своего учения, то прежде посвящения он должен отречься от него и покаяться. Таким образом, Стефан не отрицал безусловно кандидатуры Феофана Прокоповича; он только считал необходимым выяснить степень православности убеждений Феофана Прокоповича.

Но понятно, что подобное испытание угрожало восходящей киевской знаменитости, по меньшей мере, публичным унижением, роняло его авторитет и набрасывало тень на его имя. Легко предположить, как был оскорблен Феофан Прокопович этим доносом Московских недоброжелателей. Однако последние не рассчитали своей силы.

Ни Стефан Яворский, ни вся партия, которая скрывалась за его спиною, не пользовались вовсе расположением Петра. Обвинение в неправославии, основанное больше на схоластических тонкостях, мало интересовало государя, который сам знаком был хорошо с Феофаном Прокоповичем и его воззрениями. Для Петра большее значение имело заявление его кандидата, имевшего неоднократно случай засвидетельствовать царю свою преданность, чем хитроумные подозрения Московских ученых. Феофану Прокоповичу не трудно было оправдаться от взводимых на него обвинений, и донос не достиг своей цели. Феофан Прокопович представил, что Московские обвинения были несправедливы: они или основаны на неправильном толковании его учения, или же вменяют ему в вину то, что в действительности составляет учение православное и только с точки зрения латынщиков, ослепленных католическими пристрастиями, кажется неправославным. Этих объяснений было вполне достаточно для государя. Он и не подумал обращаться к авторитету восточных патриархов и приказал немедленно посвятить Феофана Прокоповича.

Посвящение состоялось 2-го июня.

Феофан Прокопович сделался епископом псковским и нарвским.

При посвящении ему дано было даже особое отличие: его облачили в саккос, что тогда предоставлялось не всем архиереям. Государь оказывал новому епископу особое благоволение. Враги Феофана Прокоповича были посрамлены. Через несколько времени прибыл в Петербург и Стефан Яворский по делу царевича Алексея Петровича и должен был перенести моральное унижение за свой неудавшийся ход против Феофана Прокоповича. Стефан читал ответы

Феофана Прокоповича на взведенные против него обвинения, где, между прочим, доказывалось, что Яворский, наверно, и не читал сочинений Феофана Прокоповича, и должен был сконфуженно сознаться, что это правда.

Смущенный Стефан всю ответственность за донос слагал на Гедеона и Феофилакта, которые, будто бы, ввели его в обман, и обещал взыскать с доносчиков за неправильный донос. При свидании с Феофаном Прокоповичем Стефан долго рассуждал с ним по поводу доноса и недоразумения окончательно выяснились. По свидетельству Феофана Прокоповича, Яворский сознался, будто не читал и самого доноса, а подписал его по доверию. Рязанскому митрополиту пришлось просить извинения у нового псковского архиерея, после чего состоялось между ними видимое примирение. Это унижение Яворскому выпало перенести не наедине, а в присутствии Мусина-Пушкина и архим. Феодосия Яновского, которые были при разговоре, Гедеону и Феофилакту пришлось испытать аналогичную участь несколько позже.

Получив сан епископа, Феофан Прокопович не поехал в Псков на епархию, а остался в Петербурге для дел общецерковного управления, в качестве ближайшего сотрудника государя в церковной сфере. Да Петр Великий, конечно, и назначал Феофана Прокоповича на псковскую кафедру не с тем, чтобы тот уехал в незначительный Псков, а чтобы иметь около себя преданного помощника, каковым уже успел заявить себя Феофан Прокопович.

В сане епископа деятельность последнего начинает все расширяться. Он исполнял всевозможные поручения государя, писал сочинения, сочинял новые церковные законы и указы, говорил проповеди на общественно политические темы в духе, желательном правительству, и т. д. Во время суда над царевичем Алексеем в 1718 году Феофан Прокопович вместе с другими архиереями участвовал в известном епископском суждении по этому делу и, надобно думать, проводил взгляды своего державного покровителя. Феофан Прокопович же писал вместе с Стефаном Яворским, по поручению государя, ответ сорбонским богословам, сделавшим Петру, в бытность его за границей, предложение о соединении церквей. Из двух ответов — Стефана и Феофана Прокоповича был предпочтен последний и отослан Сорбонским ученым за подписью рязанского, псковского архиереев и холмогорского архиеп. Варнавы.

Ответ был уклончивый, но отрицательный, под тем благовидным предлогом, что без согласия с восточными церквами русская не может обсуждать этого вопроса.

Феофану Прокоповичу поручено было Петром составление и того знаменитого законодательного акта, который окончательно ликвидировал русское патриаршество и изменял устройство высшего церковного управления на коллегиальное.

Духовный Регламент, которым учреждался "духовный коллегиум», назвавшийся Святейшим синодом, был сочинен Феофаном Прокоповичем, конечно, по мыслям и указаниям преобразователя. Над Регламентом Феофан Прокопович трудился в 1719—1720 г., как это видно из письма его к Марковичу от 10 мая 1720 г.

Когда учредилась "духовная коллегия», то Феофан Прокопович был сделан в ней вторым вице-президентом: президентом назначен был Стефан Яворский, а первым вице-президентом Феодосий Яновский, тогда архиеп. новгородский.

Оба эти лица были старше Феофана Прокоповича и естественно заняли первые места в Синоде. Но в направлении синодских дел, в деятельности духовной коллегии с первых же шагов её существования фактически руководящая роль принадлежала Феофану Прокоповичу более чем кому-либо из его старших коллег.

Стефан в Синоде почти не имел значения. Его сделали президентом скорее по тактическим соображениям, так как по своему настроению он вовсе не подходил к курсу правительственной церковной политики. Самое учреждение Синода было ему, вздыхавшему о прежнем патриаршестве, несимпатично, и он, сколько мог, ему противился; понятно, что в Синоде он чувствовал себя в фальшивом положении и должен был предоставить руководство делами своим более молодым, но подходившим к современному духу, сотоварищам. Феодосий Яновский сам был человек честолюбивый и любил играть роль. Он не был в Синоде безгласным, а, по внешности, пожалуй, давал тон всем. Но по своим талантам, уму и образованию Феодосий далеко уступал Феофану Прокоповичу. Поэтому само собою, разумеется, во всяком серьезном деле на первое место фактически должен был выступать Феофан Прокопович, хотя, не желая ссориться с Феодосием, он умел делать это так,

что не задевал самолюбия новгородского архиепископа. Впрочем, в направлении деятельности Феодосий и Феофан Прокопович были солидарны, так что трудно определить, что именно принадлежало каждому из них.

Руководимый Феодосием и Феофаном Прокоповичем, Синод энергично занялся упорядочением разных сторон церковного быта. Стали издаваться строгие указы против самовольно сочиненных служб, молитв, суеверных обычаев, ханжей, мнимых затворников, торговли реликвиями, размножения часовен, разглашения ложных чудес и т. п. Во всех этих указах ясно проглядывает свойственное Феофану Прокоповичу отвращение от показной, лицемерно обрядовой религиозности, дававшей простор эксплуатации народных масс со стороны своекорыстных людей, под предлогом благочестия. Такое начало мало предвещало хорошего для старого церковного уклада. С грустью должен был смотреть Яворский на деятельность нового учреждения, во главе которого он стоял, но ничего не мог сделать, Он пробовал было протестовать по одному поводу — по вопросу о возношении имен восточных патриархов, но протест закончился выговором для него, а Феофану Прокопову дал повод написать целое сочинение в оправдание нового распоряжения.

Не долго, впрочем, президентствовал Стефан, в конце 1722 г. он скончался.

После его смерти президента совсем не было назначено, а во главе Синода остались два прежние вице-президента.

Феофан Прокопович между тем продолжал с тою же ревностью проводить правительственные взгляды в церковном управлении и не только исполнять, а даже иногда предвосхищать предначертания монарха. Петр Великий задумал изменить порядок наследования престола и издал в феврале 1722 г. указ о престолонаследии, которым монарху предоставлялось самому назначать себе преемника. Феофан Прокопович написал в идейное оправдание этого акта целую книгу — "Правда воли монаршей». Государь не любил ханжей и лицемеров. Феофан Прокопович, вполне разделявший эту нелюбовь, в подкрепление к административным распоряжениям, написал против ханжей особое рассуждение о "блаженствах».

Новая церковно-правительственная система слишком ярко подчеркнула преобладание светской власти над духовной, что возбуждало разные толки в обществе. Феофан Прокопович и здесь пришел на помощь со своим трактатом, который доказывал, что государям принадлежит почти полная власть в церковном управлении: они не могут только священнодействовать.

Наплыв иноземцев в Россию вызвал вопрос о браках православных с иноверцами. Такие браки прежде у нас не разрешались. Синод их разрешил, и Феофан Прокопович для этого случая написал особое рассуждение.

При Петре же возник вопрос о разводах, в связи с колебанием прежних семейных прав. Феофан Прокопович выступил со своим мнением и по этому поводу.

Против раскольников, занимавших петровское правительство, Феофан Прокопович писал увещания и обличения.

С церковной кафедры он восхвалял мероприятия правительства, славословил гений и дела Петра, разъяснял правительственные распоряжения, громил врагов отечества и противников петровских новшеств. Последнее время петровского правления ознаменовалось крупными правительственными мероприятиями по отношению к тому духовному классу, которого Петр особенно недолюбливал — монашеству.

31-го января 1724 г. было издано знаменитое "Объявление» о монашестве. Как в нем, так и в других подобных распоряжениях Феофан Прокопович принимал ближайшее участие: не даром монахи считали Прокоповича виновником своих зол.

Феофан Прокопович, по поручению государя, занимался составлением духовных штатов, которые, однако, так и не были закончены, за исключением общей части штатов монастырских, изданных в 1724 г.

Вообще псковский архиерей действительно занял при Петре в церковном управлении то положение, какого, по всем признакам, опасались Феофановы недоброжелатели. Он стал в полном смысле правою рукою преобразователя в его церковных реформах. Нет основания думать, чтобы Прокоповичем руководило простое честолюбие, заискивание пред царем и т. п. эгоистические побуждения. Все, что известно об убеждениях Феофана Прокоповича, говорит за то, что он совершенно искренне сочувствовал взглядам Петра на задачи церковного управления и на идеал церковной жизни и являлся убежденным сторонником новой церковно-правительственной системы, не чуждой некоторых элементов протестантской идеологии и прямо противоположной папско-католическим тенденциям, заявлявшим себя в некоторых представителях русской иерархии, преимущественно малороссийского происхождения и образования. Почему именно Феофан Прокопович разошелся с общим духом малороссиян, духом, впоследствии самим правительством, признававшимся за их специфическую особенность, это определить трудно. Тут, несомненно, играли роль личные особенности, потому что по своему воспитанию Прокопович не отличался от таких лиц, как тот же Гедеон Вишневский, Стефан Яворский и проч. выходцы киевских школ. Но разошедшись с людьми своей среды, Феофан Прокопович сделался нелицемерным адептом того нового настроения, какое породило новую петровскую Россию с её новыми государственными и церковными отношениями. И Петр Великий вполне ценил своего ревностного, незаменимого сотрудника. Он часто приглашать к себе Феофана Прокоповича, бывал и у него в доме, не только для деловых разговоров о близких им церковных делах, но и для отдохновения в часы досуга. Благоволение это сопровождалось обильными милостями.

В 1720 г. уже Феофан Прокопович получил звание архиепископа. Петр делал нередко Феофану Прокоповичу подарки, между прочим, лично ему подарил несколько деревень, дарил и значительные денежный суммы. Материальная помощь Прокоповичу была даже необходима. Феофан Прокопович в Петербурге обзаводился своим хозяйством, строил дом, принимал у себя общество, в том числе и монарха; собирал библиотеку, как любитель книг и человек, имевший постоянно нужду к ним обращаться. Между тем доходы псковского архиерейского дома были незначительны и, за покрытием расходов по домовому управлению, архиерею мало что оставалось. Стесненное материальное положение заставляло Феофана Прокоповича прибегать к займам; так в 1722 г. он занял из синодальных сумм 3200 р. Но иногда положение становилось совсем плачевным, особенно когда происходила задержка в выдаче синодального жалованья, которое для Прокоповича в это время служило главным средством содержания. Об этом свидетельствуют жалостные письма Феофана Прокоповича к государю с просьбами о пособии и с изложением своих критических обстоятельств.

В довершение неприятностей, синодальный обер-прокурор требовал с псковского архиерея синодский долг, и Феофану Прокоповичу приходилось заявлять о своей несостоятельности и просить отсрочки или сложения долга. Но пока жив был Петр, его любимец не мог, конечно, слишком нуждаться и не без основания рассчитывал на монаршую милость.

В своей епархии Феофан Прокопович, как сказано, не жил. Он посетил ее на другой год по назначении и вернулся в Петербург. Псков мало интересовал его. Зато у себя, в Петербурге он постарался приложить на деле всю энергию для практического осуществления образовательных идей Регламента, что стало поставляться в первую обязанность архиерея.

Уже в 1721 г. Феофан Прокопович хотел хлопотать об открытии в Петербурге семинарии с высшим курсом, своего рода академии. Он нашел для нее подходящее место и начал постройку, испросивши средства у государя. Но это дело подвигалось медленно. Не дождавшись его окончания, Феофан Прокопович завел пока в 1721 г. школу при своем петербургском подворье на Карповке, вдали от городского шума, как то считал лучшим для школы и Регламент.

В школе преподавались Закон Божий, славянский, русский, латинский и греческий языки, грамматика, риторика, логика, римские древности, арифметика, геометрия, география, история и рисование.

Учителями в школу Феофан Прокопович пригласил иностранцев, как людей более сведущих, держась на счет их того либерального для тогдашних церковных кругов взгляда, что не "надобно опасаться, дабы оные детей наших не совратили к своей богословии, ибо мощно им артикулами определить, чего оные должны будут учить, и подсматривать, не учат ли нечто, нашему исповеданию противное».

Учениками школы были сироты и дети бедных родителей. Для школы Феофан Прокопович написал инструкцию, устанавливающую порядки, похожие на порядки в католических училищах.

Феофанова школа уже при Петре начала достигать процветания, постепенно развиваясь с внешней и внутренней стороны.

27-го января 1725 г. скончался великий преобразователь России.

В лице почившего монарха Феофан Прокопович лишился главной своей опоры.

Пока жив был Петр, его правая рука в церковной сфере — Прокопович мог не опасаться происков своих не

доброжелателей, которых у него было не мало. Со смертью государя на горизонте Феофановой жизни начинают появляться уже и тучи. Впрочем, они сгустились не сразу, и перемена в положении вещей могла сказаться только постепенно.

В первое время после кончины монарха Феофан Прокопович продолжал играть ту-же роль, какую играл при Петре, тем более, что он успел оказать на первых же шагах новому правительству незаменимую услугу.

Петр не оставить по себе прямого наследника престола. Его внук, сын несчастного Алексея Петровича, после судьбы отца и акта о престолонаследии, не казался бесспорным кандидатом на престол.

Сам Петр, между тем, не воспользовался новым законом о назначении наследника и умер, не объявив официально своей воли. Образовавшаяся при дворе партия Екатерины задумала воспользоваться этим и возвести на престол супругу императора, так как от внука его приближенные Петра не могли ждать себе ничего хорошего: все они, так или иначе, были причастны к делу царевича Алексея. Во главе сторонников Екатерины стал Меншиков. К этой группе примкнул, и Феофан Прокопович и со всею присущею ему энергию взялся содействовать плану воцарения императрицы, которую он за год перед тем (7-го мая 1724 г.) короновал своими руками.

Когда собрались на совещание о наследовании престола высшие государственные чины и была выставлена кандидатура Екатерины, как предназначенной самим Петром в акте коронования ее, его преемницы, то Феофан Прокопович горячо поддерживал эти представление. На разногласия сановников он, во имя верности клятве, призывал их исполнить волю монарха, а что действительно такова была его воля, псковский архиепископ подтверждал одним известным ему обстоятельством.

Накануне коронования Екатерины Петр зашел в гости к одному английскому купцу, где присутствовали многие знатные духовные и светские лица, в том числе Феофан Прокопович. Здесь, среди разговоров, государь, между прочим, заявил, что он коронует свою супругу, чтобы дать ей право управления государством. Эти слова слышал Феофан Прокопович и на них теперь сослался, как на доказательство петровского намерения назначить Екатерину своей преемницей.

Некоторые из присутствовавших сановников подтвердили описанный случай. Тогда Меньшиков провозгласил Екатерину императрицей и положил конец нерешительности.

Так Прокоповичу выпало сыграть активную роль в этом государственном акте, и, конечно, новая государыня должна была быть ему признательна. Феофан Прокопович проводил в могилу тело своего державного покровителя знаменитым надгробным словом: "Что се есть? что видим и делаем, о, Россияне! Петра Великого погребаем».

Когда восшествие на престол женщины все-таки вызвало некоторое смущение и в народе начали подбрасываться разные безымянные письма, направленные против нового правительства, то церковная власть опять пришла на помощь последнему. На крамольников, авторов писем, было сочинено церковное проклятие. Сочинял его тот же Феофан Прокопович.

Казалось бы, положение Феофана Прокоповича было вполне упрочено на время правления преемницы преобразователя. Но в действительности было не так.

Хотя по естественной логике Екатерина и должна бы быть твердою продолжательницею политики своего покойного супруга, однако в правительственном курсе произошла заметная перемена, в частности и в области церковной. Сама императрица, по меткому выражению С. М. Соловьева, была женщиною, которая казалась способною править, пока не правила. В ней не было достаточно данных для той высокой роли, какая выпала ей на долю, и править государством вместо неё стали, скорее люди, окружавшие её трон, во главе с Меньшиковым, которые образовали и сплоченную власть в лице Верхового Тайного Совета.

Люди эти, хотя и прошедшие петровскую школу, во многом отказались от широких заданий Петра, отчасти потому, что не вполне искренне прониклись идеями Великого монарха, отчасти потому, что были неспособны к проведению в жизнь всех замыслов гения. Поэтому в правление Екатерины во всех сферах государственной жизни замечается некоторый поворот в сторону прежних допетровских начал.

В сфере церковной это не замедлило сказаться смягчением строгой последовательности некоторых мероприятий прежнего царствования и, главное, выступлением на церковно-правительственное поприще лиц, тяготевших больше к русской церковной старине и косо смотревших на петровские новшества, столь усердно проводимые Феофаном Прокоповичем.

Уже эта общая перемена настроения должна была неблагоприятно сказаться на Прокоповиче, который был наиболее ярким представителем тех начал, какие проводились в петровской церковной политике. К довершению его несчастья, обстоятельства поставили его в натянутые отношения и к тем лицам, которые могли бы быть ему поддержкой.

Прежде всего, как мы сейчас увидим, с началом нового царствования у Феофана Прокоповича возникает антагонизм с первым Синодальным вице-президентом Феодосием новгородским. Что разъединило их теперь, тогда как прежде Феофан Прокопович, видимо, с Феодосием ладил, неизвестно. Всего вероятнее, со смертью Петра честолюбие новгородского архиерея разыгралось, он дал волю своим природным склонностям и захотел властвовать в Синоде нераздельно, а псковский архиепископ был ему помехой. Впрочем, в конфликте с Феодосием Феофан Прокопович вышел полным победителем. Гораздо опаснее было для него недоброжелательство Меньшикова. Происхождение этого недоброжелательства еще более темно. В начале Феофановой карьеры Меньшиков покровительствовал Феофану Прокоповичу. При воцарении Екатерины Прокопович поддерживать Меньшикова, и стало быть последнему не было причины менять свое прежнее расположение к псковскому архиепископу. Однако в силу, каких то причин, у Феофана Прокоповича отношения с Меньшиковым, очевидно, испортились. Доказательством этого служить то обстоятельство, что к церковной власти привлекаются иерархи, явно анти-феофановского настроения и против Феофана Прокоповича предпринимаются разные шаги в то время, когда Меньшиков был у власти. Этого не могло бы быть, если-б Меньшиков по-прежнему благоволил к Прокоповичу. Что-то между ними произошло. Быть может, просто теперь Меньшиков разными нитями связал себя с кругом людей, настроенных реакционно; поэтому он охладел и к ревностному стороннику петровских новшеств. Как бы то ни было, но все указанные обстоятельства вызвали на Феофановом горизонте темные пятна и заставили Прокоповича стать в боевое положение для долгой и упорной борьбы с своими не малочисленными врагами, что наложило своеобразный колорит на после—петровский период его жизни.

События доказывают, что еще в самом начале 1725 года Феодосий новгородский начал против Феофана Прокоповича интригу. Именно, обер-прокурору Синода Болтину был сделан псковским провинциал-инквизитором иеромонахом Савватием донос, что в Печерском псковском монастыре на полу лежать около 70-ти образов со снятыми и ободранными окладами и драгоценными украшениями. Оклады и украшения сняты были по распоряжению архим. Маркелла. Маркелл, по фамилии Родышевский, был ставленник Феофана Прокоповича. Когда-то он был младшим сослуживцем Феофана Прокоповича по Киевской академии, где вместе с Гедеоном Вишневским выступал противником Феофановского новаторства.

Как видно, по своему настроению это был человек не феофановского направления. Однако в первое время их связывала даже дружба, и хотя потом выяснилась их принципиальная рознь, Прокопович по старой памяти, будучи псковским архиереем, взял к себе Маркелла в судии архиерейского дома и сделал настоятелем Печерского псковского монастыря. Нет сомнения, что относительно икон Маркелл мог действовать только по приказанию своего епархиального епископа. Ясно, таким образом, куда метил донос Савватия и кто за ним скрывался. Доношение косвенно привлекало к делу Феофана Прокоповича, а послать такое доношение на видного синодального члена инквизитор осмелился, разумеется, потому, что его поддерживала и наверно подстрекала другая сильная рука. В последней не трудно узнать Феодосия, действовавшего в Синоде за одно с Болтиным. Он один мог делать вызов псковскому архиерею и один мог заступиться за доносчика. Дело это получило ход как раз после смерти Петра и с большою вероятностью можно угадать их внутренние пружины.

Феодосий задумал воспользоваться переменою обстоятельств и свалить своего соперника в Синоде, который оспаривал его первенство. Каков-бы был исход дела, неизвестно, но на Феофана Прокоповича оно набрасывало тень и давало повод вести подкоп под его положение.

Феофан Прокопович так, очевидно, и понял это и постарался с своей стороны оградить себя от тайного удара. По докладу дела в Синоде (9 апр. 1720 г.), он, по праву епархиального архиерея, потребовал донос себе для исследования. А тем временем случай представил ему возможность отразить удар тем же оружием и сбросить своего соперника в ту яму, какую тот ему готовил.

Новгородский архиепископ, уже при Петре проявлявший свой заносчивый и дерзкий характер, с воцарением Екатерины совсем дал волю указанным своим склонностям. Он позволял себе дерзкие выходки, открыто высказывал недовольство некоторыми новыми порядками, вел себя вызывающе. Оскорбленный за недостаточное, как ему казалось, внимание к нему государыни, он в апреле 1725 г. допустил несколько грубо нетактичных поступков и даже произносил угрозы по адресу императрицы.

Подробное изложение Феодосьева поведения относится к истории собственно его жизни, и мы не будем его здесь делать.

Как бы то ни было, но соперник Феофана Прокоповича сам давал ему против себя оружие. Прокопович не замедлил им воспользоваться.

После одной выходки Феодосия 21 апреля 1725 г. Феофан Прокопович донес государыне обо всем поведении новгородского архиерея и допущенных им оскорбительных для монархини несдержанностях. Над Феодосием был наряжен суд, и сам он был арестован.

Так как Феодосий своим несдержанным нравом ни в ком не сыскал симпатии, то его никто не поддержал. Остальные синодальные члены приняли большею частью сторону Феофана Прокоповича или молчали. Участь Феодосия была печальна: его решено было сослать в заключение в далекий монастырь, а через некоторое время, кроме того, и расстригли.

Таким образом, вместо низложенья соперника новгородский архиерей сам потерял все. С ним пал и Болтин, удаленный из Синода.

Победа Феофана Прокоповича была полная на этот раз. Но за то в моральном отношении дело Феодосия впервые набрасывает темную тень на Феофаново имя. Феофану Прокоповичу принадлежат инициатива доноса, он затем заправлял и всем следствием над низложенным врагом. Впервые его имя тесно связывается с Тайной Канцелярией, каковая связь затем уже не прерывается.

Но если Феофана Прокоповича нельзя тут вполне оправдать, то его можно понять: он действовал в целях самозащиты. Вызов был сделан не им, на его врагами, которые не брезговали аналогичными же средствами. Этого не надо забывать при оценке Феофановых поступков и теперь и в дальнейшем.

После падения Феодосия Феофан Прокопович достиг, естественно, первенства в Синоде и наследовал здесь официальное положение своего соперника. Затем наследовал и его кафедру.

25-го июня 1725 г. в Синоде был получен указ о перемещении на новгородскую кафедру, освободившуюся за низложением Феодосия, псковского архиепископа Феофана Прокоповича. Новгородская кафедра была богатейшей среди русских епархий. Феофану Прокоповичу, жаловавшемуся постоянно в Пскове на бедность и нуждавшемуся в средствах для своей широкой жизни, новое назначение должно было бы быть приятно. Между тем мы наблюдаем странное явление: Феофан Прокопович настойчиво отказывается от лестного перемещения. По объявлении указа в Синоде он просил Синод ходатайствовать перед государыней, чтобы его оставили на прежнем месте, так как он к нему привык, а знакомиться с делами новой епархии, при синодальных занятиях, ему было бы трудно. В ответ на это ходатайство императрица, однако, подтвердила свое прежнее распоряжение. Тогда Феофан Прокопович подал второе прошение, чтобы ему остаться в прежней епархии, или же, если государыня этого не соизволит, то быть бы ему в одном месте: в новгородской епархии или в Псковском монастыре. Но государыня твердо стояла на своем и 10-го июня, в бытность в Троицком соборе приказала всенародно объявить о бытии Феофану Прокоповичу архиепископом новгородским.

Феофан Прокопович покорился.

Но почему он так упорно отрицался? Каких либо тактических соображений тут подозревать трудно. Одно только разве может быть предположение: Феофан Прокопович находил неудобным занять кафедру низложенного соперника, впадении которого он принимал такое деятельное участие, как будто нарочно добиваясь его места. С другой стороны, такое соображение, допустимое для Феофана Прокоповича, представляется не совсем свойственным нравам того времени. Другое объяснение то, что Феофан Прокопович действительно находил для себя затруднительным знакомиться с новой, обширной епархией при массе своих занятий и, предпочитая интересы дела, готов был отказаться во имя последних от лестного и выгодного назначения. Такое предположение подтверждается как будто тем обстоятельством, что Феофан Прокопович во втором прошении предлагает вышеозначенную комбинацию. Но какое бы из двух побуждений ни руководило Прокоповичем, оба одинаково лестны для его чести.

В первом случае, значит, в нем была не заурядная нравственная щепетильность, хотя бы в известном отношении. Во втором случае он, стало быть, не был особенно ни честолюбив, ни корыстен: многие ли бы сделали тоже на его месте?

В первое время после победы над Феодосием Феофан Прокопович пожинал её плоды.

Донос Савватия был обращен против доносителя, признан неуважительным, и доносчик подвергнуть взысканию. Затем Феофан Прокопович попросил освободить его от числящегося на нем синодального долга, который прежде Болтин с Феодосием требовали с надоедливой настойчивостью. Но на место низложенного врага у Феофана Прокоповича не замедлили появиться на сцену другие.

Новые веяния царствования, о которых мы упоминали, в связи с охлаждением между временщиком Меньшиковым и Феофаном Прокоповичем, сказались в том, что в Синод были назначены на свободные места члены совсем не Феофановского направления.

В Синоде уже и так заседал Феофилакт Лопатинский, который после падения Феодосия был назначен вторым вице-президентом. Теперь здесь появились еще ростовский епископ Георгий Дашков и горицкий архимандрит Лев Юрлов.

Георгий Дашков, выдвинувшийся в петровское время из старцев Троицкого астраханского монастыря, за участие в укрощении стрелецкого бунта в Астрахани в 1706 г., до ростовской кафедры (1718 г.), был человек старорусского направления. Он примыкал к группе людей, не сочувствовавших петровским церковным мероприятиям, в тайне их осуждавших, хотя и не, столь резко, чтобы стать в явную оппозицию правительству. Разумеется, это уже создавало антагонизм между Дашковым и вдохновителем и исполнителем петровских церковных реформ, Прокоповичем.

Сюда присоединялась и рознь умственных интересов.

В противоположность Феофану Прокоповичу, Георгий, будучи сам не из ученых (хотя и с большим природным умом), не любил последних и ненавидел малороссиян, из среды которых выдвигались ученые люди в духовенстве. Лев Юрлов был личностью менее определенно выраженной, но и он был Дашкова, а не Феофанова направления. Обоих их, по всем признакам, выдвинул Меньшиков, который Дашкову явно покровительствовал.

У Дашкова, кроме того, вообще были большие связи с русскою аристократиею, которая начала задавать тон при Екатерине, обнаруживая тяготение к реакции, если не полной, что было невозможно, то частичной, в смысле отступления от последовательности политики Петра.

Появление в Синоде этих лиц, будучи весьма симптоматичным, предвещало Феофану Прокоповичу новую борьбу, далее более трудную, чем с Феодосием.

Борьба скоро и началась.

Дашков, видимо, не замедлил начать против Феофана Прокоповича интригу, подобную той, какую повел Феодосий. Он воспользовался для этого тем же делом Маркелла Родышевского. Донос Савватия был замят, но не разрешен окончательно: Феофан Прокопович не дал по нему подробного объяснения.

И вот в феврале 1726 г. противники Прокоповича снова поднимают вопрос об этом доносе, напомнивши, что Феофан Прокопович до с их пор на него не ответил, а между тем перевел Маркелла из псковской епархии к себе в Новгород.

Преемник Болтина на обер-прокурорском месте Баскаков, поднявший дело, очевидно, был сторонником Дашкова и его круга, что, впрочем, для того времени и вполне понятно, так как сила явно была на стороне последних. Поднимая дело, недоброжелатели Феофана Прокоповича, несомненно, рассчитывали на Маркелла, что он окажется не на стороне своего патрона и поможет им свалить его. Феофану Прокоповичу было поставлено на вид, что он ничего не ответил по доносу Савватия, и затем решено было самое дело взять в Синод для расследования, в виду перемещения Маркелла в Новгород, вытребовав в Петербург, и Маркелла и Савватия. Здесь-то Феофановы противники и хотели воспользоваться Маркеллом.

Но Феофан Прокопович постарался парализовать их ухищрения.

Он не надеялся на синодский суд, потому что в Синоде руководящая роль от него ускользнула; зато у него были хорошие отношения с Тайной (Преображенской) Канцелярией, с помощью которой он сокрушил и Феодосия. Поэтому через несколько же дней после прибытия Маркелла в Петербурга. Феофан Прокопович сделал на него

донесение

такого рода, по которому его взяли в Тайную, и ведение следствия ускользнуло из рук врагов Прокоповича. Впрочем, самого следствия Феофану Прокоповичу не удалось избегнуть.

В Тайной Канцелярии Маркелл выступил теперь уже сам в роли Феофанова обличителя, причем донос Савватия отошел на задний план, и против Феофана Прокоповича были направлены удары другого рода.

На основании некоторых Феофановых разговоров, Маркелл, во-первых, обвинил его, будто бы, в недоброжелательстве к государыне; во-вторых же, и это главное, он подал обширное, в 47-ми пунктах, обличение Феофана Прокоповича в церковных противностях.

В последнем обличении вылилась вся давняя принципиальная вражда Родышевского и его партии к Прокоповичу, подозреваемому ими в лютеранских симпатиях. Это было продолжением доноса Феофилакта и Гедеона, с которого Маркелл и начинал речь, заявивши, что Феофан Прокопович от упомянутого доноса не оправдался.

Маркелл обвинял Феофана Прокоповича в неправильном учении об оправдании, будто бы человек оправдывается одною верою, в отвержении Св. предания, в лютеранском отношении к Св. иконам и почитанию святых, в отрицании монашества, в восхвалении вообще лютеранства и похулении православия и т. п.

От Феофана Прокоповича потребовали объяснений по всем Маркелловым обвинениям. Ему не трудно было, конечно, реабилитировать свою политическую благонадежность, так как слишком нелепо было его, оказавшего такие услуги правительству, заподазривать в недоброжелательстве к государыне, при его деятельном участии возведенной на престол. На обвинения в церковных противностях Феофан Прокопович объяснял их несправедливость почти так же, как в ответах на донос Гедеона с Феофилактом, — что они основаны на невежественности обвинителей и непонимании ими ни его учения, ни православия.

Между прочим, в заключение Феофан Прокопович делал вескую ссылку на то, что инкриминируемые ему "противности» относятся к прошлому периоду его жизни и, если бы они были справедливы, то чего же его обличители молчали раньше, и как же государь Петр Великий сам одобрял всегда и его сочинения и его деятельность. Наконец Феофан Прокопович даже клятвою подтверждать свою верность православному учению.

Объяснения Феофана Прокоповича были признаны государыней, по докладу Тайной Канцелярии, удовлетворительными, и она приказала доносчика Маркелла за дерзостные его слова держать в крепости. Но все-таки торжество Прокоповича на этот раз не было уже полным. На него, видимо, пала известная тень. По крайней мере, государыня приказала объявить ему выговор, чтобы, хотя обвинения Маркелла, и признаны не заслуживающими доверия, впредь, однако ему Феофану Прокоповичу "противностей св. церкви никаких не чинить, и иметь чистое бессоблазненное житие, как все великороссийские православные архиереи живут; также чтобы и в служении и в прочих церковных порядках ни мало отмены не чинил пред великороссийскими архиереями; а если он в противности Св. церкви, по чьему изобличению, явится виновен, и в том ему от её императорского величества милости показано не будет».

Значит, Феофан Прокопович остался под некоторым подозрением. Этот обидный выговор не только оскорблял его самолюбие, но и давал его противниками повод к новым проискам. Прокопович отлично знал, откуда направляется против него интрига. Он открыто высказывал Тайной Канцелярии, что сколь бы ни был "скуден в рассуждении» Маркелл, однако он сам собою никогда бы на, такое дело не отважился. "Отчего, несомненно, является, что были некие прилежные наустители, которые плута сего к тому привели». Кто были эти наустители, догадаться не трудно.

Враги, действительно, не оставили в покое Феофана Прокоповича.

Кончина императрицы Екатерины I и воцарение Петра II еще более поколебали почву под Прокоповичем. Екатерина все-таки знала и ценила Феофана Прокоповича, как сотрудника Петра. А у Петра II имя новгородского архиерея могло лишь вызвать неприятное воспоминание о судьбе его несчастного отца, в которой Феофан Прокопович принимал известное участие. Да достаточно

было уже того, что Прокопович был автором "Правды воли монаршей», отстранившей в свое время от престола Петрова внука и подвергнутой гонению с его воцарением. Затем и старорусская партия, выдвинувшаяся при Екатерине, при Петре II еще более укрепилась.

В первое время нового правления всесильным человеком был Меньшиков, у которого с Феофаном Прокоповичем отношения были натянутые. Естественно, при подобных комбинациях, Прокоповичу нельзя было ждать ничего хорошего.

Число его недоброжелателей в Синоде все увеличивалось и положение их укреплялось.

В 1727 г. Лев Юрлов получил сан епископа воронежского. В Синоде же был назначен новый член анти-Феофановского направления — Игнатий Смола, митрополит коломенский. Этот Игнатий был митрополитом крутицким при Петре и при Петре же был уволен на обещание в Нилову пустынь за участие в деле бывшей царицы Евдокии Феодоровны Лопухиной. При Екатерине, почувствовав новые веяния, Игнатий просил, чтобы ему снова дали кафедру. Между прочим, он обращался за поддержкой к Феофану Прокоповичу, не предчувствуя, видимо, в нем недоброжелателя. Но Феофан Прокопович не мог сочувствовать таким лицам, как Игнатий, и не только не поддержал его просьбы, а, напротив, постарался, чтобы Игнатия оставили на покое. Конечно, Игнатий за подобную услугу не мог в свою очередь питать благодарности, и легко понять его отношения с этого времени к Прокоповичу. С воцарением Петра II Игнатий скоро же был восстановлен в правах, будучи назначен митрополитом коломенским, а 13-го июня 1727 г. было объявлено о назначении его и синодальным членом. Этот сюрприз для Феофана Прокоповича должен был быть весьма неприятен, и он обязан был им, наверно, Дашкову и его партии.

Интрига против Прокоповича продолжалась. Официально Феофан Прокопович занимал первое место в Синоде. Как первый архиерей, он обручал молодого государя с дочерью Меньшикова, сочинял манифеста, о коронации, совершал самое коронование Петра II. Но положение его не было обеспечено, и каждый момент он мог ожидать падения. В Синоде было противное ему большинство, при дворе действовала партия этого большинства и, где только было возможно, Феофана Прокоповича оттирали и под него подкапывались.

При обсуждении в Верховном Тайном Совете вопроса о воспитании молодого государя Феофана Прокоповича не пригласили, а пригласили его коллег—антагонистов. Честь коронования государя у него упорно хотели отнять. В реакционно церковных кругах замышляли удар против самого детища Петра и Феофана Прокоповича — синодальной формы управления, агитируя в пользу восстановления патриаршества, причем на патриаршую шапку с наибольшею уверенностью претендовал Георгий Дашков.

Главное же, враги Феофана Прокоповича опять выдвинули против него обвинения в "церковных противностях», теперь еще более опасные по духу времени, воспользовавшись старым оружием — Маркеллом.

Первый новый удар в этом направлении был направлен, кажется, рукою Меньшикова, о котором, судя по прежним показаниям Родышевского, позволял себе невыгодно отзываться Феофан Прокопович. По крайней мере, дело поднято было в Верховном Совете, где 21-го 1727 г. постановлено было, призвав Феофана Прокоповича, объявить ему, что он в своих прежних объяснениях против доноса Маркелла многого не объяснил, и, хотя Его Императорское Величество ему то прощает, но знал бы он, что это делается по государевой милости, а не по правде. Вместе с тем с Феофана Прокоповича требовали возвратить жемчуг, который, как выяснилось по делу Маркелла, был действительно взят им с архиерейской епитрахили и пелены. Нанося этот моральный удар Феофану Прокоповичу, Верховный Тайный Совет приказал в то же время освободить из под караула Родышевского и послать его в братство Невского монастыря. Выпуская на свободу Маркелла, Феофановы противники хотели, очевидно, снова свести его с Феофаном Прокоповичем, для своих целей. Это не замедлило обнаружиться.

Незадолго перед коронацией Петра II, в декабре 1727 г. Маркелл подал новое доношение на Феофана Прокоповича, в Верховный Тайный Совет, с обвинениями в неправославии. Здесь предметом своего нападения Родышевский избрал некоторые сочинения Феофана Прокоповича, изданные в петровское царствование, без обозначения имени автора, а именно: "О блаженствах», "Об обливательном крещении», Букварь с десятословием и разные поучения. Маркелл писал, что книги эти неизвестно кем изданы, а в них есть много учения лютеранских и кальвинских и их изданием порочится имя Петра Великого, с одобрения которого они значатся изданными. Маркелл, конечно, прекрасно знал их автора и против последнего то направлял обвинение.

Феофан Прокопович узнал о новом доносе Маркелла еще прежде, чем он получил движение, и поспешил парировать удар противников. Он представил сам Маркеллов донос Синоду и охарактеризовал его, как преступное сочинение. Дать такую характеристику было и не трудно. Те Феофановы сочинения, которые осуждал Маркелл, были написаны в свое время по поручению государя, изданы с одобрения последнего и Синода. Стало быть, всякая ответственность, за их содержание ложилась и на покойного монарха и на церковную власть, и обвинения Маркелла задевали последних. Феофан Прокопович так и представил дело, что Родышевский бесчестит Синод и государя, сеет губительные плевелы к мятежу простого народа, который не понимает, в чем дело. Делая логические выводы из обличений Маркелла, например, на обливательное крещение, которое Маркелл признавал недействительным, Феофан Прокопович доводил их до естественного абсурда. Обливательное крещение было тогда в обычае и в Малороссии, а многие русские архиереи были из малороссиян или поставлены малороссиянами. Раз обливательное крещение не действительно, то эти архиереи будут незаконными архиереями, посвященные ими священники — не священниками и т. д.

Уничтожая доводы своего обличителя, Прокопович неоднократно делал весьма прозрачные намеки на то, что он знает, кто скрывается за спиною Маркелла. Маркелл, по его предположению, пост с чужого голоса, у него есть наустители; он не отважился бы отнюдь действовать самолично, "но некто един или некии суть, которые для интересов своих, им душепагубных, церкви же и государству зловредительных, сего злодея употребляют к таковому возмущению, и его в предерзостях беспечальна творят и великими обещаниями дурака обнадеживают». Доводы Феофана Прокоповича были настолько убедительны, что даже нерасположенные к нему сочлены должны были с ними согласиться. Синод постановил содержать Родышевского в Невском монастыре под крепким арестом, пока дело будет исследовано. Но Феофану Прокоповичу, видимо, не прочь был померяться открыто силами и с самим Дашковым, чувствуя в данном случае под собою твердую почву.

Через короткое время, 20-го декабря 1727 г., он донес Синоду, что по показаниям двух его служителей, имевших сношения с Маркеллом, последний прямо говорил, что он действует не по собственной инициативе, а им руководить "вышняя власть, преосвященный Ростовский, который вскоре будет патриархом, да превысокие господа и милостивцы». Однако прямо привлечь Дашкова и вывести его на свежую воду Феофану Прокоповичу не удалось. Ему удалось только отстранить Дашкова от участия в разборе этого деда в Синоде, как заинтересованного лица. Враги Феофана Прокоповича всячески помогали Маркеллу. Когда Синод выехал в Москву на коронацию, Маркелл убежал из Александро-Невского монастыря, из под караула, то же в Москву. Когда его здесь арестовали и дело его начало клониться в неблагоприятную для него сторону, то он объявил за собою государево слово и был взять в Преображенский приказ.

Здесь он пробовал выступить с новыми обличениями Прокоповича и в церковных противностях и в политической неблагонадежности, напомнив о "Правде воли монаршей». Однако все эти обвинения были слишком вздорны, и, в конце концов, по указу Верховного Тайного Совета, в марте 1729 г. Маркелла велено было отослать в Симонов монастырь и быть ему там неисходно.

Феофан Прокопович вышел победителем в борьбе с интригой, хотя и его подлинные противники — Георгий и прочие — то же не пострадали. Расплата с ними для Прокоповича была делом будущего, долее благоприятного, чем царствование Петра II.

Таким образом, и в самое благоприятное для них время враги Феофана Прокоповича не могли свалить ненавистного им архиерея, которого они считали виновником почти всех новшеств, нарушивших прежний, до-петровский уклад церковной жизни.

Что спасло Прокоповича от участи, подобной Феодосиевой, какую готовили ему противники? Конечно, главным образом то, что он держал себя осторожно и к нему трудно было придраться, а главное — за ним стоял авторитет преславного монарха, волю которого он исполнял.

Некоторую поддержку, несомненно, оказали Прокоповичу и его прежние связи с деятелями Петрова времени, сохранившими влияние и в переходное после - петровское время.

Так Тайная Канцелярия с своим начальником князем Ромодановским была к Феофану Прокоповичу весьма предупредительна. Затем его поддерживал Остерман, хитрый немец, сумевший быть нужным и влиятельным и при Екатерине и при Петре II. С кончиною юного Петра II, неожиданно умершего в расцвете надежд, на него возлагавшихся, склонившаяся было Феофанова звезда вновь стала подниматься. У Феофана Прокоповича были давние связи с Анной, герцогиней Курляндской, которой судьба отдала русский престол. Он пользовался её милостями, когда она еще и не мечтала о своем будущем высоком жребии. Но, главное, Феофану Прокоповичу удалось новой государыне оказать услугу при самом её восшествии на престол гораздо большую, чем Екатерине.

После смерти Петра II, когда на престол была избрана членами Верховного Тайного Совета Анна Иоанновна, как известно, среди верховников возникла мысль ограничить самодержавие новой государыни.

Герцогине курляндской было предложено принять престол на известных условиях, ограничивающих ел власть в пользу Верховного Тайного Совета. Эту попытку верховников расстроила противная им группа лиц, опиравшихся на мелкое дворянство, тогда как верховники опирались на крупную родовую знать, и в этой группе одно из первых мест занимал Феофан Прокопович.

Сам он был всецело настроен в пользу самодержавия, что и неудивительно, если вникнуть в обстоятельства того времени. Феофана Прокоповича выдвинула самодержавная рука монарха и только ею он держался при Петре, а после него — её авторитетом.

Та среда, из которой исходила ограничительная попытка, была как раз и враждебна Феофану Прокоповичу и его идеям. Это были те самые русские вельможи, которые давали тоy при Петре II и поддерживали консервативные веяния, дававшие возможность мечтать Дашкову о Патриаршестве, и наполнили Синод людьми анти-Феофановского направления. Чего же хорошего мог ожидать Феофан Прокопович от успеха их замысла? Напротив, для него было естественно противодействовать верховникам, что он и сделал с присущими ему осторожностью и искусством.

Можно думать, что и Феофан Прокопович, вместе с некоторыми сановниками, как Ягужинский и Остерман, еще заранее предлагал Анне свои услуги против верховнического замысла; а сам действовал, как мог.

Анна сначала приняла предложенные ей условия.

Надеясь скоро их уничтожить, сторонники самодержавия желали, чтобы дело об условиях не разглашалось, чтобы по внешности не произошло никаких изменений во власти государыни. Этого искусно и достиг Феофан Прокопович. Благодарственное молебствие о вступлении на престол новой императрицы было совершено с возношением прежнего императорского титула. Когда стали присягать и верховники составили новую форму присяги, то, благодаря предусмотрительности Феофана Прокоповича, в присягу не удалось включить ничего, противоречащего самодержавию. Когда Анна приехала, то Феофан Прокопович тайно известил ее о заговоре в её пользу и научил, как надо действовать.

Заговор вполне удался, ограничительные условия были разорваны, и императрица сделалась самодержавной государыней, с правами прежних государей. Феофан Прокопович стихами приветствовал это событие. Само собою, разумеется, государыня должна была быть благодарна новгородскому архиепископу за его горячее содействие во всем этом деле, и благоволение императрицы к Феофану Прокоповичу было упрочено.

Благоволение это уже не оставляло Прокоповича до конца его жизни. Сам Бирон выражался о Феофане Прокоповиче, что он "был в Великом уважении у императрицы». Ему удавалось достигать у ней иногда больше, чем могли достигнуть её близкие министры, — настолько велико было влияние новгородского архиерея.

Так, по словам Бирона же, через Прокоповича действовали Остерман и Левенвольдт в вопросе о престолонаследии, и Феофан Прокопович успел там, где бесплодно домогались Остерман с Левенвольдтом.

По отношению к всемогущему фавориту — Бирону новгородский архиепископ и оставил себя так искусно, что и здесь снискал благосклонное расположение.

Другие иностранцы, окружавшие трон, все принадлежали к дружескому кругу Прокоповича, как истинно образованного, просвещеннейшего человека своего времени.

Общая политика царствования императрицы Анны тоже вполне благоприятствовала Феофановскому направлению. Правительство Анны вело твердую, даже жестоко - последовательную политику в духе петровского царствования; не даром государыня сразу же по вступлении на престол объявила, что она будет следовать по стопам своего Великого дяди. Лица, стоявшие у власти при Петре II, скоро совершенно сошли со сцены.

Верховников большею частью постигла печальная участь, потому что императрица не могла простить им смелого покушения на её самодержавие. Во главе правления стали иностранцы, искренно преданные петровским политическим идеалам, которые и были навеяны западною культурою. Для такого правительства Прокопович был столь же незаменимым сотрудником в области церковного управления, как и для Петра Великого, не говоря уже о вышеотмеченных личных связях его с членами нового правительства. Подобное благоприятное стечение обстоятельств открывало для Феофана Прокоповича эру полного торжества его над своими врагами и наибольшего его влияния на церковные дела. Он, можно сказать, сделался церковным временщиком. Синод, в котором он первенствовал, нераздельно был в его руках и покорно исполнял его волю.

Дружественная государственная власть была к его услугам, потому что он всегда умел представить даже и свои личные интересы интересами государственными.

К сожалению, Феофан Прокопович именно иногда пользовался своим влиянием для борьбы с своими собственными противниками, борьбы жестокой и беспощадной, как, впрочем, упорна была нередко и их ненависть к Прокоповичу.

В синоде Феофан Прокопович, при Анне Иоанновне, как сказано, первенствовал нераздельно.

Несколько ниже мы увидим, как удалось ему устранить отсюда своих противников. Здесь же заметим лишь, что с самого воцарения Анны, в виду перемены правительственного курса, Феофановы антагонисты должны были стушеваться. Скоро их постигло и полное низложение. Уже указом 21-го июля 1730 г. недоброжелатели Феофана Прокоповича: Феофилакт Лопатинский, Игнатий Смола и Георгий Дашков удалены были из Синода, и Синод был сформировать вновь, несомненно, согласно желаниям новгородского архиепископа, ни без влияния которого последовал упомянутый указ.

Новые синодальные члены, конечно, не могли и думать противодействовать всемогущему теперь Прокоповичу. Новгородский архиепископ затем до конца своей жизни получает доминирующее влияние на своих сотоварищей по присутствию. Из знакомства с течением синодальных дел того времени выносится твердое убеждение, что по существу дела весь Синод сосредоточивался в личности Феофана Прокоповича.

Пользуясь милостью государыни и своею близостью к ней, Феофан Прокопович стал почти постоянным объявителем её воли в Синоде. Он словесно представлял в синодских заседаниях, что государыня указала то-то; остальные члены лишь выслушивали эти высочайшие указы и постановляли чинить по ним исполнение. Почти все важнейшие императорские повеления, за шесть лет жизни Прокоповича при Анне Иоанновны, были получены в Синоде таким образом. Озабоченный борьбой с врагами и преследованием противников, Феофан Прокопович пользовался для этих целей всею властью Синода с полною беззастенчивостью, как и средствами Тайной Канцелярии, заваленной делами, поднятыми по инициативе Феофана Прокоповича.

Много полицейских талантов пришлось проявить синодальным членам в угоду новгородскому архиерею; еще хорошо, что в большинстве случаев он лично вел запуганную нить допросов и розысков, требуя от своих синодских коллег только подтверждения своих предначертаний. Имея такое влияние в Синоде.

Феофан Прокопович, конечно, был и вдохновителем всех важнейших церковных мероприятий того времени.

Впрочем, в данном случае он действовал обычно не непосредственно от себя, а от лица светского правительства, которое было вполне солидарно с его убеждениями. Это обстоятельств, между прочим, не дает возможности точно определить степень феофановского участия в аннинских церковных мероприятиях. Однако участие это, несомненно. Феофанов дух чувствуется в строгих указах того времени о поднятии нравственного и умственного уровня духовенства, об учреждении всюду семинарий, в ограничительных постановлениях о монашестве, которое при императрице Анне пережило тяжёлые стеснения. Недаром и монахи считали опять Прокоповича виновником своих бед.

Что касается своих епархиальных дел по новгородской епархии, то они, видимо, не особенно занимали Феофана Прокоповича.

По крайней мере за синодскими его делами и громкими процессами епархиальная его деятельность мало заметна. Больше его интересовала его карповская школа, к которой он был чрезвычайно внимателен.

Как школьный попечитель, Феофан Прокопович был передовым человеком своего времени.

Он завел в своей школе обучение музыке, сценические представления, что для многих казалось неслыханным новшеством. Маркелл Родышевский, например, видел в обучении музыке противоречие учению церкви Христовой.

Учеников своей школы Феофан Прокопович посылал, для усовершенствования их в науках, в гимназию при Академии Наук.

О питомцах школы Прокопович заботился, как о своих детях, и не забыл их даже в предсмертные дни.

Но не церковно-административная и епархиальная деятельность поглощала Феофана Прокоповича в это царствование, столь благоприятное ему по своему настроению и личным комбинациям. Его занимали главным образом счеты с своими противниками. Отчасти это была расплата за прежнее; отчасти же они вызывались и новыми подпольными интригами против Феофана Прокоповича, в центре которых стоит знакомый нам Маркелл Родышенский, опиравшийся опять на разных более значительных лиц. Как ни был влиятелен Феофан Прокопович, он не мог оставлять без внимания направленный против него интриги, потому что в то изменчивое и суровое время никакое высокое положение не было прочным. Эти то обстоятельства и заставили Феофана Прокоповича истощать свою энергию на розыски и следствия, превратив его в постоянного сотрудника Тайной Канцелярии, уничтоженной было в конце правления Петра II, но вновь восстановленной в начале царствования Анны.

По наступлении благоприятных обстоятельств Феофан Прокопович первым делом постарался покончить с своими главными недоброжелателями, сидевшими вместе с ним в Синоде, а на стороне интриговавшими против него.

Случай представил ему и прекрасный повод нанести роковые удары своим противникам. Дело было в той попытке ограничения самодержавия, какую предприняли верховники и которая была разрушена стараниями, между прочим, и Прокоповича. С партией верховников имели различные связи Феофановы противники из иерархии, особенно Георгий Дашков и примыкавшие к нему лица.

При воцарении Анны они держались осторожно. Но некоторые из них допустили поступки, дававшие повод подозревать в них сочувствие верховникам и недоброжелательство к новой императрице.

Последнее подозрение имело под собою и ту общую подкладку, что вместе с кандидатурой Анны на престол выставлялась еще кандидатура бывшей царицы Евдокии Феодоровны Лопухиной, и несомненно, что эта кандидатура имела сторонников в иерархическом кругу, естественно предпочитавшем царицу Евдокию неизвестной им Анне.

Во время споров об избрании на престол некоторое время господствовало неопределенное настроение: многие не знали, чем спор разрешится и вели себя более сообразно с своими симпатиями.

Такую именно оплошность допустил один из сторонников анти-Феофановской партии, Лев Юрлов, епископ воронежский. Это и дало Феофану Прокоповичу в руки оружие против его недругов.

Когда в Воронеже был получен манифест об избрании на престол Анны, то епископ Лев, неизвестно по каким побуждениям, но, по-видимому, вследствие неуверенности еще, что дело о воцарении Анны решилось бесповоротно, не отслужил тотчас же благодарственного молебствия, и даже на другой день по получении манифеста за литургией на первом месте поминал "государыню царицу и великую княгиню Евдокию Феодоровну», не произнося отдельно имени Анны Иоанновны.

Затем он еще несколько дней медлил служить молебен, несмотря на заявления воронежского вице-губернатора, все ожидая синодского указа и рассуждая "не будет-ли какой отмены»; и только после некоторого ожидания и настойчивого требования вице-губернатора молебен, наконец, отслужил.

Когда выяснилось положение, и Анна утвердилась на престоле и возвратила себе самодержавие, то Лев сам испугался своего поступка. Видимо, он чувствовал, что его могут заподозрить в политической неблагонадежности, и поспешил уведомить о всем происшедшем Синод, предупреждая вице-губернаторское доношение и оправдывая себя. Предчувствие Льва оправдалось.

В Синоде сразу делу не было дано хода, быть может потому, что там еще заседали благоприятели Льва — Георгии и Игнатий. Но Феофан Прокопович не упустил случая погубить своих противников. По всем признакам, он донес государынь о бывшем в Воронеже случае и осветил его с самой неблагоприятной стороны. Он дал понять, какие побуждения могли руководить Львом и почему в Синоде сначала дело было замято.

15-го июля 1730 г. последовал указ, объявленный Синоду Феофаном Прокоповичем, произвести следствие по делу Льва Воронежского.

Затем через несколько дней последовал указ об удалении из Синода Феофилакта, Георгие и Игнатия, которые, очевидно, были представлены Феофаном Прокоповичем в глазах правительства, как сторонники и укрыватели Льва. Таким образом, Прокопович нанес уже крупный удар своим недоброжелателям и освободил себя от их неприятного и стеснительного сотоварищества. Но этого Феофану Прокоповичу было мало, да дело этим и не могло ограничиться, раз ему придан был политический характер. Набросивши на своих врагов тень политической неблагонадежности, Прокопович уже должен был поддерживать эту точку зрения и ревностно выискивать политические преступления заподозренных иерархов. Руководимый Феофаном Прокоповичем и вполне послушный ему новый Синод так и сделал.

То обстоятельство, что Лев не служил долго молебна и не поминал новой императрицы, было сочтено признаком его симпатий к Евдокии или, во всяком случае, к попытке верховников, почему он и не хотел поминать самодержавной государыни. Сомнения и колебания Льва показывали, что он имел сношения с Москвою и знал о происходивших там событиях из осведомленных источников. Таковыми источниками подозревались Георгий, Игнатий и прочие лица их партии, которая по политическим симпатиям была, видимо, солидарна со Львом: недаром благожелатели последнего старались затушить его дело в Синоде. В таком свете, по всему видно, представлено было Феофаном Прокоповичем дело правительству и в таком направлении велось следствие.

Лев не мог оправдаться от предъявленных ему обвинений, потому что факт был налицо, а объяснения этого факта одною "простотою» были слишком наивны. Поэтому ему пришлось испытать горькую участь.

По синодальному приговору, вдохновляемому, должно быть, Феофаном Прокоповичем, воронежский епископ был осужден на лишение епископского и монашеского сана.

2-го декабря 1730 г. он превратился в расстригу Лаврентия и местом его ссылки и заточения государыня назначила Крестный монастырь. Вместе с ним это дело погубило и Георгия Дашкова с Игнатием Смолой.

Фактических доказательств их виновности следствие не открыло, несмотря на все усилия следователей. Но Феофан Прокопович сумел, должно быть, представить правительству, что политическая преступность ростовского и коломенского архиереев несомненная. Их нашли возможным осудить по одному подозрению, за "укрывательство» Льва, и осудить почти столь же жестоко.

Георгий был лишен епископского сана и простым монахом сослан в Каменный Вологодский монастырь, а Игнатий, по лишении архиерейства, сослан был в Свияжский Богородицын монастырь.

Главные враги Феофана Прокоповича пали окончательно, в первый же год правления новой государыни. Но на этом не остановились Феофановы счеты с ними. Раз вступив на путь преследования своих противников, как вместе и преступников политических, Феофан Прокопович уже по инерции шел по этому пути и влек к гибели одного за другим разных лиц, причастных к кругу его недоброжелателей.

На сцену появились новые жертвы. Игнатий, сосланный в Казань, нашел здесь покровительство у казанского архиерея Сильвестра. Последний видался и сносился с ссыльным бывшим епископом; держали Игнатия в монастыре свободно. Об этом узнали в Петербурге, и известие встревожило Феофана Прокоповича и правительство.

Первый боялся, как бы низложенные враги не подняли голову и не строили против него тайные ковы.

Второе опасалось политического заговора, тем более что прекрасно чувствовало свое не совсем прочное положение.

Враги Феофана Прокоповича в глазах власти государственной уже представлены была политическими крамольниками, и совместные действия против них духовного и светского правительства были обеспечены. Над Сильвестром казанским было назначено следствие, которое, между прочим, подтвердило Феофану Прокоповичу, что Сильвестр — из лагеря его противников.

В одном найденном у Сильвестра письме новгородский архиерей прямо обвинялся в неправославии.

Это не могло не усилить досаду Прокоповича против нового недоброжелателя и не подвигнуть его еще более сгустить политические краски над всем этим делом. Игнатия коломенского перевели из Свияжска в архангельский Никольский Корельский монастырь под самый крепкий караул. Сильвестра казанского сначала государыня велела послать "на обещание» в Александро-Невский монастырь (31 декабря 1731 г.), а потом скорой его участь отягчилась: в марте 1732 г. его перевели в псковский Крыпецкий монастырь, а когда здесь он объявил за собою "слово и дело», то в конце концов в декабре того же года его лишили архиерейства и священства и простым монахам сослали в Выборг.

Не оставил Феофан Прокопович в покое и своего главного недруга Георгие, теперь простого монаха Гедеона.

В декабре 1731 г. об нем завязалось новое дело.

Казанское дело натолкнуло Феофана Прокоповича на предположение, что не все обстоять благополучно и в Каменном монастыре, где коротал дни ссыльный Дашков.

Он поручил разведать о житии-бытии последнего, и оказалось, действительно, что Дашков содержится довольно слабо, что ему оказывают в монастыре почет и главное, позволяют сноситься с посторонними. Тотчас же было наряжено следствие, в результате которого надзор за Георгием—Гедеоном был усилен, вологодский архиерей Афанасий получил строгий выговор, а архимандрит Каменного монастыря Иессей даже умер во время следственных мытарств от пережитых волнений.

Печальную роль злого гения сыграл Феофан Прокопович в первые годы аннинского правления в участи и еще одного иерарха русской церкви—киевского архиепископа Варлаама Вонатовича.

С ним случилось нечто, подобное истории со Львом воронежским. Он тоже медлил отслужить молебствие по получении манифеста о восшествии на престол Анны Иоанновны и медлил, по-видимому, из за тех же причин, как и Лев воронежский, т. е. в силу неопределенности положения, о которой он был осведомлен из каких то неизвестных источников. Когда в высших инстанциях узнали об этом, то против Варлаама возбуждено было дело, аналогичное делу Льва. Какую роль сыграл здесь Прокопович, точно определить трудно. С Варлаамом у него не было личных счетов. Тем не менее, Феофан Прокопович знал, что Варлаам по своим взглядам принадлежать к противной ему партии.

Главное же, раз набросивши на своих врагов тень политической неблагонадежности, новгородский архиепископ уже поневоле должен был выдерживать эту линию и аналогичный поступок Вонатовича представить в таком же освещении. Как бы то ни было, Феофан Прокопович и руководимый им Синод ревностно взялись за следствие и вели его так же энергичной и том же направлении, как и дело Льва воронежского. Судьба Варлаама была не лучше участи его коллеги.

По приговору суда и государыни, в ноябре 1730 г., Варлаам был лишен сана и священства и сослан простым монахом в Кирилло-Белозерский монастырь.

Так один за другим падали сильные противники или просто недоброжелатели Феофана Прокоповича. Но, как это ни странно, больше хлопот и беспокойства доставили ему не они, а другие, менее значительные, но более назойливые и подпольные враги, служившие когда-то орудием в руках первых. Первое место здесь занимаете Маркелл Родышевский.

Сосланный, по приговору Верховного Тайного Совета, в Симонов монастырь, Маркелл здесь замышлял против Феофана Прокоповича новые удары.

Он сошелся с духовником императрицы, Троицким архимандритом Варлаамом и с некоторыми другими лицами, как например бывший директор типографии Мих. Петр. Аврамов, — людьми то-же анти-Феофановского направления.

С помощью первого Маркелл и задумал начать новое нападение на новгородского архиерея "еретика».

Уже в апреле 1730 г. Родышевский подал на Высочайшее имя через Варлаама доношение о церковных противностях Феофана Прокоповича, повторив свои прежние обвинения и сославшись на то, что по этим обвинениям до сих пор суда не произведено, а только его всячески преследовали. Маркелл требовал очной ставки с Прокоповичем. Вместе с тем он ходатайствовал, чтобы еретические руки Феофана Прокоповича не допускались до коронования её величества; недаром Петра II короновал Прокопович, и Петр скоро скончался.

Представления эти, как и следовало ожидать, не имели никакого последствия.

Не теперь Маркеллу было тягаться с Прокоповичем!

Феофан Прокопович короновал императрицу, и никто не смел оспаривать у него этой чести. Однако спокойствие его было возмущено. Его фанатичный противник не унимался, и в то время, как Феофан Прокопович торжествовав над своими сильными врагами, в Москве, в кругу, в котором вращался Маркелл, зрели новые планы подкопов под положение всесильного иерарха. Маркелл, в дополнение к своим прежним обличениям, написал новое обличительное произведете — "Житие новгородского архиепископа, еретика Феофана Прокоповича».

Самое заглавие показываешь, что это было за житие. Родышевский рисовал здесь в самых мрачных красках всю жизнь Феофана Прокоповича, начиная с киевского её периода, и не находил слов, чтобы заклеймить Феофаново еретичество. По словам Маркелла, уже из-за границы Прокопович вернулся еретиком и только выказывал вид благочестия, а на самом деле "начал киевских и малороссийских жителей, детей и возрастных людей, приглашать к себе и учить своему еретичеству, и многие ереси в народ всевать, и бесчисленные хулы на святую православную церковь говорить и на обитель Печерскую, и на мощи святых угодников, и на мироточивые главы, и на освященную воду еретический свой яд блевал, и сващеннический и монашеский чин злохулить и ругать... И не словесным токмо учением, но и писаньми начал в Киеве учить еретичеству, подобно кальвинскому и люторскому и прочих ересей, и того его еретического учения книги и ныне у учеников его и у прочих на латинском языке в Киеве: и тем его еретическим учениен тамо многие прельстилися... А когда он, Феофан, в епископы поставлен... был, тогда... начал еретические книги составлять и писать, содружася с Феодосом. Сой учением, а тот смелостью и дерзновением великим начали явно всю святую церковь бороть, и вся её догматы и предания разрушать и превращать, и бесбожное лютеранство и прочее еретичество вводить и вкоренять: и тогда весьма от них было в народе плачевное время. Учали быть везде противу благочестия бесопасный беседы, и кто каковое хотел на церковь поношение говорить, а всякое развратное и слабое житие имети учили смело..; чуть не весь монашеский чин превратили в самое бесстрашие и слабость таковую, что многие и до ныне пьянствуют и мясо сплошь едят, и вместо книг в кельях и в церквах табакерки в руках держать и непрестанно порошок нюхают. Да его ж, Феофана, и товарищей его... тщанием в новоизданных печатных книгах на святую церковь нестерпимые хулы и многие ереси обретаются... Во всем государстве часовни разорили, иконы святыя из них бесчестно вынесть велели... Чудотворные иконы, отовсюду забрав, на гнойных телегах, под скверными рогожами, в Синод, явно во весь народ, привозили; гробы святых разбивать велели, телеса святых... ложными мощьми называли; а кто какие на себе явшияся чудеса прославлял, тех жестоко наказывали; всецелые монастыри разорять, из них монахов в другие монастыри жить переводить; молодым монахам жениться и молодым монахиням замуж посягать благословляли, музыки и разные игры и комедии у себя завели». Таковы были обвинения, возводимые Маркеллом на Феофана Прокоповича и лично, и как руководителя синодской деятельности при Петре, вдохновителя петровских церковных мероприятий. Приведенная выдержки ясно показывают, как смотрела противная Феофану Прокоповичу партия на его деятельность и чего она не могла ему простить. Один из благоприятелей Маркелла, иеродиакон Иона, служивший келейником у духовника императрицы Варлаама, еще с своей стороны прибавил к Маркеллову "Житию» несколько обличительные выходок против Прокоповича.

В таком виде, стараниями того же Ионы, "Житие» начало ходить в кругу близких к Маркеллу лиц, а также и в народе.

Кроме обличительного "Жития» тот же Маркелл написал еще частные обличения на разные произведения, принадлежащие или приписываемые Феофану Прокоповичу.

Именно, это были "Возражения» на "Объявление о монашестве», на "Регламент Духовный» и на книгу "О блаженствах». Здесь Родышевский доказывал, что все это противные церкви, еретические сочинения.

Духовный Регламент, по его словам, сочинен Прокоповичем, без ведома государя, который доверился еретику; доверились ему и другие знатные лица и архиереи. По содержанию же своему Регламент вызывает со стороны Маркелла самые грубые ругательства по адресу его автора. Разбирая "Объявление» о монашестве, то-же как произведение Феофана Прокоповича, Маркелл защищает монашество против нападений на него "Объявления» и выставляет правила последнего, как плод ненависти к монашескому институту и анти-православного настроения. Книга о блаженстве, по Маркеллу, была пропитана также еретическим духом.

Свои "Возражения», написанные в 1730 г., Маркелл сам представил на Высочайшее имя.

"Житие» же Феофана Прокоповича попало случайно в руки Прокоповича в феврале 1731г.

Новгородский архиепископ, конечно, был жестоко оскорблен этой пасквильной выходкой и донес о ней Кабинету, как о возмутительном произведении. При этом он постарался представить авторов "Жития», именно как преступников политических, а не только оскорбителей его чести. Повод же тому заключался в приписках Ионы, в которых были сделаны намеки на окружающих государыню иностранцев, как покровителей еретиков и противников церкви православной. В бумагах одного из знакомцев Ионы и Родышевского, подьячего Константинова, был найден намек и на саму государыню. При таких условиях Феофану Прокоповичу не трудно было обрисовать всю причастную "Житию» группу, как политических изменников, противников правительства, что для подозрительного правительства было достаточно. Родышевский, Аврамов, Иона, Константинов были арестованы и попали в Тайную Канцелярию. Иону расстригли и пытали, Родышевского допрашивали, не имеет ли он какой личной обиды от новгородского архиерея. Однако и он, и его сообщники заявляли, что лично против Феофана Прокоповича они ничего не имеют, а пекутся лишь о пользе церковной.

Феофан Прокопович, от которого потребованы были объяснения по поводу обвинений в церковных противностях, конечно, ответил то-жо, что отвечал раньше: что все инкриминируемые ему произведения написаны с одобрения Петра Великого и церковной власти, по непосредственным указаниям государя, а "Объявление» о монашестве даже написано почти всецело Петром. Но напрасно предъявляли эти доводы Родышевскому: он упорно стоял на том, что Феофан Прокопович обманул государя и других. Неосновательность обвинений на Прокоповича была, конечно, очевидна, и фанатичные обличители понесли наказание. Их всех отправили в ссылку в разные монастыри, причем Маркелла сослали в Белозерский монастырь. Кроме Родышевского, Ионы (расстриги Осипа), Аврамова и Константинова к делу о распространены "Жития» было привлечено еще множество лиц, которым пришлось познакомиться с Тайной Канцелярией, так как все дело получило характер политического розыска.

Расправа с главными авторами нового выпада против Феофана Прокоповича была, однако, только началом длинного ряда розысков, исковеркавших жизни сотен людей. Чем дальше шло следствие, тем оно запутывало все больше лиц. Пред глазами Феофана Прокоповича вставали новые и новые противники, теперь уже большею частью тайные, анонимные, которых приходилось ему еще выводит на свет прежде, чем нанести им окончательный удар. Едва Феофан Прокопович докончил, по крайней мере на время, с Маркеллом, как явился новый повод для беспокойства. Еще Стефан Яворский написал резкую книгу против протестанства, под заглавием "Камень веры», которая косвенно метила в Прокоповича. Петр Великий не позволил напечатать это сочинение, но при Петре II, в период реакции, Стефаново произведение было издано, причем издателем его был Феофилакт Лопатинский.

Издание "Камня» вызвало довольно оживленную полемику между западными богословами. Протестантские ученые подвергли его суровой критике, наиболее ярко выразившейся в сочинении известного протестантского ученого Буддея. Напротив, католики взяли Стефана под свою защиту, и против Буддея католический пастор Рибейра написал подробное опровержение. Полемика эта грозила перейти и в Россию, к крайнему неудовольствию Феофана Прокоповича, затронутого "Камнем» и служившего тайною мишенью его защитников. Тот же Феофилакт Лопатинский задумал написать тоже против Буддея, в защиту Яворского, и действительно в 1730 г. написал "Апокрисис или "Возражение на письмо Буддея». Уже Феофилакту почти удалось получить и разрешение на издание своего "Апокрисиса», как вдруг все переменилось. Феофан Прокопович поспешил принять свои меры, и Лопатинскому не только не разрешили издать его сочинения, но строжайше запретили и писать его, хотя оно было уже написано. Прокопович, очевидно, представил затею Феофилакта тайным ударом против немцев — правителей, приближенных Анны. Но к досаде Феофана Прокоповича неожиданным образом появился на русском языке перевод книги Рибейры, как бы взамен не удавшейся апологии Феофилакта. Новгородский архиепископ прекрасно понимал, что это дело рук лиц, ему противных, и энергично принялся за розыски авторов перевода. В глазах правительства это издание было представлено, как возмутительное покушение на спокойствие государства, подстрекательство против иностранцев—лютеран, а люди, причастные изданию, очевидно, рисовались, как члены преступной "факции». На основании перевода Феофан Прокопович построил подозрение целого заговора. "Ищут враги России, — писал Прокопович в доношении о книге Рибейры, — и внутренней болезни и внешнего бедствия… Иностранных в России мужей… (Рибейра) ругательно нарицает человечками и людишками и придает, что русское государство их питает, а церковный закон оными гнушается. Видно, на кого он за пропитание иностранных в Российском государстве нарекает!.. Всех сплошь протестантов, из которых многое число честные особы и при дворе, и в воинском и гражданском чинах, рангами высокими почтены служат, неправдою и неверностью помарал, из чего великопочтенным особам не малое учинил огорчение». Оказалось, что книгу Рибейры переводил синодальный член архимандрит Евфимий Коллети. Его арестовали. Арестовали также и другого синодального члена архим. Платона Малиновского, заподозренного в сообщничестве с Евфимием.

После двухлетнего процесса, в 1734 г. Евфимий и Платон были уволены из Синода и лишены архимандритства; в июне 1735 г. Евфимий был лишен священства и монашества, а Платона держали в заключении и подвергли той же участи уже после смерти Феофана Прокоповича в 1738 г.

Не кончилось, а скорее только началось дело Рибейры, а уже для Феофана Прокоповича была новая тревога.

В половине 1732 г. появилось подметное анонимное письмо с пасквилем на Феофана Прокоповича. Письмо было написано от лица римского папы к Прокоповичу.

Автор пасквиля принадлежал, судя по его произведению, к партии коренных врагов новгородского архиерея, приверженцев русской старины и противников петровских реформ, иноземных обычаев, нововведении. Феофан Прокопович обвинялся в лютеранстве. Особенно сожалел автор об уничтожении патриаршества. Вся петровская реформа подвергалась явному и косвенному осуждению. Пасквиль задевал и правительство, говоря о крайнем разорении народа, скрываемом от государыни льстивыми министрами, призывая гнев Божий на виновников печальной судьбы ссыльных иерархов, потерпевших "неправедное озлобление за благочестие». Феофан Прокопович ревностно принялся за розыски творца пасквиля и письма, напрягая всю гибкость своего полицейского таланта. Он внушал правительству, что пасквиль — произведение не только его личных врагов, но и политических заговорщиков, смущающих народ своими кознями.

Тайная Канцелярия принялась за следствие, которое затронуло множество лиц. Между прочим, по этому делу был привлечен еще один видный противник Прокоповича — Феофилакт Лопатинский, архиеп. тверской. Разыскивая автора пасквиля, Феофан Прокопович остановился мыслью на одном иеромонахе, Иосифе Решилове, который был в близких отношениях с Феофилактом. Решилов был арестован, а затем, по ходу следствия, добрались и до Лопатинского. Решилов, со своими друзьями, в роде калязинского архимандрита Иоасафа Маевского, группировались около тверского архиерея, который по своему добродушию и откровенности позволял себе в их кругу свободно беседовать о современном положении вещей, причем их отношение и к Феофану Прокоповичу и ко всем петровским церковным нововведениям было, конечно, неблагоприятное. Так как всю эту группу Прокопович представлял преступной "факцией», ищущей государству смятения, то тень подозрения пала и на Лопатинского. Вполне вероятно, что Феофан Прокопович воспользовался случаем свести старые счеты и особо направил Тайную Канцелярию по этому следу.

В 1735 г. Феофилакта потребовали в Петербург и здесь арестовали. Дело его тянулось до конца 1738 г., когда его лишили сана и монашества и послали в заточение в Выборг.

Но пока Феофана Прокоповича разыскивали автора одного пасквиля, в 1733 г. появился другой, сфабрикованный, по-видимому, в Новгороде и задевавший государыню и Феофана Прокоповича. По этому поводу следовали новые розыски и аресты. Тем временем, среди множества затеянных процессов открылось, что и творения Маркелла Родышевского делают свое дело. Тетради Маркелла о монашестве ходили в монашеской среде и поддерживали здесь общее, недовольство. Предметом монашеской ненависти был все тот же Прокопович; но и правительство не могло рассчитывать на популярность среди монашества, так как его суровые мероприятия отнюдь не располагали монашествующих в его пользу. Узнавши, что монахи почитывают обличительные произведения его врага, новгородский архиепископ поспешил донести о том светской власти. Он взял на себя труд специально разобрать Маркелловы тетради о монашестве, написанные в защиту монашества против стеснительных петровских мероприятий, и представил, что это произведете ость ни что иное, как "только готовый и нарочитый факел к зажжению смуты, мятежа и бунта», потому что "наполнено оное письмишко нестерпимых ругательств и лаев на царствовавших в России, блаженные и вечнодостойные памяти, её величества предков». Так как Маркелловы тетради были обнаружены главным образом среди обитателей Саровской и Берлюковской пустынь, то те и другие жестоко пострадали. А попутно было привлечено к розыску, пыткам и наказаниям много и других лиц, монашествующих и немонашествующих.

Среди этих процессов, из которых каждый разросся в огромное дело, запутавшее десятки и сотни людей, скончался и сам главный их виновник, и деятель, предмет фанатичной ненависти целого широкого круга, Феофан Прокопович.

Его последние годы жизни, таким образом, прошли в беспрерывной тревоге и напряженной работе, но не творческоцерковной, а в качестве следователя и сотрудника Тайной Канцелярии, чрез которую шли упомянутые дела. Надо удивляться той изобретательности и неутомимости, какие проявлял Феофан Прокопович в сыске.

Однако холодно становится от той жестокости, какая обнаруживалась в бесчисленных розысках. Тайная Канцелярия не знала пощады; не старался внушать ей снисхождения и Прокопович. Человеческая жизнь, видимо, потеряла в его глазах цену, и он не задумывался над людскими страданиями, наполняя казематы Тайной своими колодниками. Эти несчастные годы аннинского периода жизни Феофана Прокоповича темной тенью омрачают его имя. Но было бы несправедливо судить по ним о Прокоповиче, поддаваясь непосредственному впечатлению от длинной вереницы жертв его процессов. Не надо забывать, что Феофан Прокопович жил и действовал в обстановке, способной сломить менее сильную натуру и могущей озлобить, очерствить всякое сердце. Он пошел по преобразовательной дороге по искреннему влечению, потому что ничто не мешало бы ему создать себе мирно такую же карьеру, как создали Феофилакт Лопатинский, Гедеон Вишневский (сделавшийся епископом смоленским) и т. д. Но на этой дороге его сразу же встретила подпольная вражда, настойчиво-назойливая уже в то время, когда он сам никого не трогал. Темное царство русской церковной реакции ополчилось против него со слепою ненавистью, не брезгавшей ни клеветой, ни ложью, ни подтасовками и проч. низкими средствами. Когда умер преобразователь, Феофан Прокопович один остался на страже вместе выкинутого церковного знамени. И он не изменил ему, не старался приспособиться к новому курсу пожертвованием своими прежними идеалами и убеждениями, а шел на унижения и обиды, отстаивая то, что им было создано. Не будь Феофана Прокоповича, кто знает, какие последствия имел бы курс переходного после - петровского времени и так ли безрезультатно были бы чаяния Дашкова, Родышевского и т. п. лиц анти-Феофановского направления. Ограждая себя и свое дело, Феофан Прокопович стал на путь доносов, на путь борьбы с противниками их же оружием. Пусть это прием неблагородный, но можно ли сурово осуждать за него человека, которому оставалось или самому погибнуть или унизиться до подобных средств? Правда, Феофан Прокопович перевел дело с почвы церковной на почву политическую и преследовал своих врагов тогда, когда, казалось, они уже не были для него опасны. Но Прокопович защищался тем способом, какой был для него удобнее; ведь и враги нападали на него е той стороны, какая казалась им наиболее уязвимой. Решить, насколько безопасны были Феофану Прокоповича его противники в аннинское царствование, довольно трудно: если-б он не защищал своего положения столь энергично, то подкопы под него могли-бы сделаться и опасными. Вообще же Прокопович действительно использовал девиз: "Горе побежденным». Однако в такой же мере, наверно, использовали бы его и его враги, если-б победа склонилась на их сторону.

Феофан Прокопович скончался на своем карповском подворье, в 4 ч. 24 мин. пополудни 8 сентября 1736 г.

Кипучая деятельность, требовавшая напряжения всех сил, должно быть, изнурила его и сломила его натуру, сравнительно в раннем возрасте: он умер на 56 году жизни. Тело его было перевезено в Новгород и здесь погребено в Софийском соборе среди гробниц других новгородских святителей.

Пред смертью Феофан Прокопович завещал свое имущество бывшим и настоящим питомцам своей школы, которой он много уделял внимания при жизни и которая была его единственною отрадой. Впрочем, пожалованные лично Феофану Прокоповичу деревни были взяты на высочайшее имя, а его библиотека отдана в Александро-Невский монастырь.

Феофаново завещание, показывающее его теплую заботливость о питомцах, как нельзя лучше подтверждает, что по природе он вовсе не был черствым человеком и что не личной жестокостью вызваны его жертвы, а условиями того времени.

Говорят, что Феофан Прокопович, лежа на смертном одре, произнес: "О, главо, главо; разума упившись, куда ся приклонишь»?

Слова эти правильно отражают одну из сторон, наиболее характерных, Феофановой личности. Это был, действительно, человек, упившийся разумом, один из образованнейших, просвещеннейших людей своего времени. Вокруг него группировался кружок представителей нового русского просвещения, с которыми Прокопович был в самых близких, дружеских отношениях. Кантемир посвящал Феофану Прокоповичу свои сатиры и своим насмешливым словом бичевал Феофановых противников. Татищев был его почитателем и другом. Ученые иностранцы находили в Прокоповиче покровителя, приятного собеседника, ценителя их трудов; Академия Наук была для Феофана Прокоповича самым близким учреждением, члены которого связаны были обычно с ним дружескими связями. Все эти лица, в свою очередь, высоко ценили Феофана Прокоповича.

"Наш архиепископ Прокопович, писал Татищев, в науке философии новой и богословии толико учен, что в Руси прежде равного ему не было». Датский путешественник фон-Гавен, видевший Феофана Прокоповича в 1736 г., говорит, что "ни знаниям у него мало или почти нет никого равных, особенно между русскими духовными. Кроме истории, богословия и философии, у него глубокие сведения в математике и неописанная охота к этой науке. Он знает разные европейские языки, из которых на двух говорит, хотя в России не хочет никакого употреблять, кроме русского, и только в крайних случаях объясняется на латинском, в котором не уступить любому академику.

По-гречески и еврейски он также понимает хорошо, и в самой глубокой старости охотно занимался ими, оказывая любезное предпочтете тем, кто знаком с этими языками». Каким был и представлялся Феофан Прокопович для кружка образованных иностранцев, близко с ним соприкасавшихся, видно также из слов Шерерова биографа Прокоповича, по всем признакам одного из ученых иностранцев. По его словам, Феофан Прокопович "охотно принимал у себя иностранцев православного исповедания—греков, славян, венгров, поляков, грузин, — странников с Ливана и Афона, несчастных, вследствие неблагоприятных обстоятельств, без собственной их вины потерявших имущество и нуждающихся в помощи, художников и студентов, ищущих пособия, которых рекомендовал знатным русским, испрашивая помощи, и которым сам помогал щедрой рукой и отпускал, снабдивши всем необходимым для жизни.

Нуждающимся, которым за долги грозило тюремное наказание, давал взаймы деньги, и если те не могли уплатить их, прощал долг без ропота. В урочные дни раздавал милостыню бедным обоего пола... Но он не мог равнодушно видеть ханжей, суеверов, святош, лицемеров, — преследовал их всячески и подвергал наказаниям... Библиотека его возросла, наконец до 30-ти тысяч томов лучших изданий. Пользуясь её сокровищами сам, он охотно давал книги и другим и вообще своими знаниями — плодом внимательного чтения и наблюдательности — он охотно делился с другими учеными людьми, которых часто приглашал к себе к обеду или вечером к ужину, когда по окончании дневных занятий можно было вздохнуть свободно. Это были своего рода аттические вечера, с которых всякий выносил, что ни будь умное». Подобные отзывы давали о Феофане Прокоповиче и другие иностранцы (даже Рибейра отзывался о нем с похвалою), и нельзя не принять этот общий голос весьма знаменательным для оценки Прокоповича. В кругу единомышленных ему лиц, людей одинаково терпимых и образованных, не ослепленных партийными и личными счетами, Феофан Прокопович проявлял лучшие стороны своего характера, которых не замечали или не хотели замечать его враги. Кстати заметим, огромные средства, которыми располагал Феофан Прокопович, вполне позволяли ему играть роль мецената и удовлетворять свои утонченные умственный потребности. Новгородский архиерейский дом доставлял ему обильные доходы, 10 — 11 тыс. рублей в год по тому времени, что на наши деньги будет до 80—100 тыс. рубл. (на период царствования Императора Николая Александровича). На новгородской кафедре уже не приходилось Прокоповичу жаловаться на бедность и испытывать материальные затруднения, не говоря о личных его средствах, доставляемых его синодальным положением и пожалованиями ему со стороны благосклонных государей.

Феофан Прокопович оставил глубокий след в нашей истории первой половины XVIII века не только, как церковно-политический и государственный деятель. Он был также замечательный ученый, писатель и проповедник. На научно-литературное поприще Прокопович выступил в пор вый период своей деятельности, в Киеве, когда и самое его служебное положение призывало его именно к ученой работе. Наиболее важными из этих работ представляются, естественно, его богословские труды, которые, выражая его учено-богословское мировоззрение, впоследствии и послужили главной мишенью нападений его противников. Самые эти противники прониклись враждою к Феофану главным образом на почве различия и антагонизма богословских направлений. Как богослов-ученый Феофан во многом расходился с господствующим в его время направлением киевской науки. Последняя, по своему методу следовала схоластическому католическому богословию и по формам сильно зависела от него. Её авторитетами были Беллярмин, Фома Аквинат и другие столпы католической учености. Феофан, как мы уже замечали выше, осмелился отнестись отрицательно к ученым традициям киевской школы и явиться новатором, по тому времени, в богословской области. Он подтрунивает даже над слепым доверием своих ученых современников к школьным авторитетам, не стесняясь выражаться очень непочтительно и о последних и об их учениках. "Не должно — пишет Феофан в одном письме — следовать примеру недоученных хвастунишек; но каждый должен идти путем просвещения и держаться тех научных приемов, которые являясь плодом солидной эрудиции, вырабатывают людей истинно-ученых, а не пустых крикунов». — Что сказать, пишет он в другом письме, о попах и монахах или о наших латынщиках? Если, по милости Божией, в их головах найдется несколько богословских трактатов и отделов, выхваченных некогда тем или другим ученым иезуитом из каких-нибудь творений схоластических, епископских, языческих... то наши латынщики воображают себя такими высоко-учеными людьми, как будто бы больше им нечему и учиться... При наблюдении над этими личностями мне приходится сознаться, что есть люди, глупее римского папы. Тот воображает, что не может ошибаться, потому что ему присущ Дух Святой, и уча с кафедры, вполне убежден, что изрекает догматы; наши же латынщики чрезвычайно высоко о себе думают и не сомневаются, что проглотили целый океан премудрости». Под солидной же эрудицией Прокопович разумел не что иное, как основательное, критическое изучение Св. писания и Св. предания, основных источников христианского вероучения, причем, в противоположность католической школе, его предпочтение явно склоняется на сторону первого из двух источников. Силлогистические выводы, доказательства "от разума», в которых изощрялась схоластическая наука, Феофан не

любил и считал их большею частью бесполезными. Равным образом он насмешливо относился к множеству мелочных богословских вопросов, на которые были так изобретательны схоластические богословы. Вообще в методе и приемах Феофан заметно следовал протестантским ученым; он нередко ссылается, например, на Квенштедта, Пфейера, Гергарда и др.

Между богословскими произведениями Феофан – на первое место занимают его теоретико-богословские трактаты, составившие курс богословских лекций, читанных им во время ректорства в Киевской академии (1712—1716 г.г.). Этих трактатов семь. Первый из них составляет введение в богословскую "Систему» Феофана и трактует о задачах богословия и его источниках. Здесь Феофан устанавливает свой тезис о Св. писании, как высшем авторитете для богослова, указывая также и способы пользования им. Из методов толкования Св. писания он высказывается за метод буквального, прямого толкования, предостерегая от толкований аллегорических и метафорических, способных скорее запутать исследователя, чем навести его на истину. Для солидности исследования, между прочим, Прокопович находит необходимым знание греческого и еврейского языков, чтобы обращаться к оригиналам, чего обычно не требовала схоластическая наука. Отдел о Св. предании у Феофана разработан мало и имеет незаконченный характер, так что впоследствии, при пользовании его курсом, этот отдел был уже дополнен другим автором (по-видимому, издателем Феофановых трактатов киев. митрополитом Самуилом Миславским). Во втором трактате Феофан говорит о Боге и его свойствах. Третий трактата посвящен учению о Св. Троице, с историческим очерком полемики по данному предмету. В четвёртом трактате специально говорится о догмате нисхождения Св. Духа, как предмете спора между восточною и западною церковью. Предпослав исторические сведения об этом споре, Феофан подробно разбирает самый догмат, останавливаясь внимательно на католических доводах в пользу католической формулы и опровергая их. Главным пособием для Прокоповича при составлении этого трактата послужило сочинение Адама Зерникава.

В пятом трактате Феофан переходить к учению о Боге "во вне» и говорит о творении и провидении. Здесь, между прочим, он высказывает свои научные понятия, которые показывают его знакомство с разными теориями его времени. В вопросе о вращении земли вокруг солнца Феофан не находить противоречия между учением Коперника и Св. писанием. Избегая многих мелочных схоластических вопросов, Прокопович, однако, нередко должен был встречаться с ними и разбирать их. Шестой трактат говорит о состоянии человека до грехопадения, где, между прочим, доказывается существование земного рая. В последнем, седьмом трактате излагается учение о состоянии человека после грехопадения. Центральное место тут занимают рассуждения о грехе и свободе воли. Богословский курс Феофана, как сказано, остался незаконченным.

Всего Феофан предполагал написать 12 трактатов. Издание вышеозначенных трактатов произошло уже после смерти их автора, как равно завершение Феофановой "Системы для целей учебных».

В 1772 г. в Готе был издан особо трактат "Об исхождении Св. Духа» (De Proceesione Spiritus Sancti, изд. Дамаскина Семенова-Руднева), с некоторыми дополнениями Дамаскина. Историческая часть этого трактата (Historia controversiae de processione Spiritus s.) была переведена на русский язык Матвеем Соколовым и напечатана в книге: "Четыре Сочинения» Феофана Прокоповича, архиеп. новг., Москва 1773 г., с дополнениями издателя. Здесь же напечатаны на рус. яз. из Феоф. трактатов: "Православное учение о хуле Св. Духа». "Рассуждение о грехе».

Затем первые 5 Феофановых трактатов были изданы на латинском языке в Кенигсберге, в 1773— 1775 гг. Матвеем Байцуровым и Семеном Денисовым, под заглавием: "Christianae orthodoxae theologiae, in AcademiaKio wiec si а Theophano Prokopowie/... adornatae et propositae vol. 1—5 Regiomonti 1773—1775; а последние два трактата в Москве в 1776 г.

В Киевской академии после Феофана его уроками долго не пользовались, возвратившись к старым схоластическим руководствам. Некоторые ректора, как Давид Нащинский и Никодим Панкратьев, пробовали обрабатывать уроки Феофана, но не закончили этого дела. Наиболее успел в этом отношении Кассиан Лехницкий, давший законченное, но сокращенное изложение догматического и нравственного богословия по Феофанову, приблизительно, плану.

С 1763 г. по распоряжению киевского митр. Арсения Могилянского, Феофанов курс был принят за руководство в Киевской академии.

После того киев. митроп. Самуил Миславский докончил, наконец, обработку Феофановой "Системы» и издал ее в полном виде в Лейпциге в 1782 г. в 2-х томах, дополнив третьим большим томом собственная сочинения (Christianae orthodoxae theologiae, eadem seriae ас methodo quaTheoph. Prokopow. usus est in Acad. Kiow. adornatae et propositae, Vol. Ill, Lips. 1784).

В 1792 г. в Лейпциге же вышло 2-е издание Феофановой "Системы». Впоследствии ректор Киев. академии Ириней Фальковский составил из этой "Системы» сокращенный учебник, который был напечатан в 1805 г.

В тесной связи с вышеупомянутыми лекциями Феофан стоить также его небольшой трактат "Об оправдании», написанный в 1716 г. для друга его Марковича.

Прокопович сам писал последнему, что трактат написан торопливо, всего в два дня, поэтому его изложение сбивчиво и недостаточно методично; методично он обещал изложить то же учение об оправдании в своем богословском курсе. Трактат преследовал отчасти и полемические цели. Идейные противники Феофана уже тогда обвиняли его в не православных взглядах, между прочим, именно на оправдание, почему он и считал желательным, чтобы упомянутый трактат перевели на русский язык (с латинского), дабы все могли судить, правы ли его обвинители. Трактат этот был напечатан впервые в Бреславле в 1769 г. на лат. яз., на рус. яз. он помещен в "Четырех сочинениях» Прокоповича (Москва, 1773 г.), в переводе М. Соколова, под заглавием: "Православное учение о благодатном человека грешного чрез Иисуса Христа оправдании». В одной рукописи полностью трактат озаглавлен так: "Ответ, от ясне в Богу преосвященнейшаго кир Феофана Прокоповича, милостию Божиею православного архиепископа великоновгородского, в тое время ректором школ киевомогилянских бывшаго, к его милости пану Иакову Марковичу, бунчуковскому войск малороссийских товарищу, на некая его ж к его преосвященству противоречения. писанная противу православного учения о оправдании грешничем, его же где пространное прилагается изъяснение, присланный». Теоретико-богословский характер имеет также написанное Феофаном в 1712 г. сочинение "Об их неудобоносимом», напечатанное впоследствии на русский язык в 1774 г. в "Сочинениях» Феофан Прокоповича (Москва) и в 1784 г. отдельно (Москва), под заглавием: "Книжица, в ней же повесть о распре Павла и Варнавы с иудействующими и трудность слова Петра апостола о неудобоносимом законном иге пространно предлагается» (это сочинение было переведено Давидом Нащинским и Иакимом Карпинским на лат. язык и напечатано в Лейпциге в 1782 г. под наз. "De jugo intolerabilb). Сочинение было написано для графа Иван Ал. Мусина-Пушкина и навлекло на его автора ожесточенные нападки противного лагеря. Феофилакт Лопатинский выступил против него с обширным опровержением, под заглавием: "Иго Господне благо и бремя его легко, сие есть закон Божий с заповедьми своими от призрачных, новоизмышленных тяжестей и неудобств противнических свобожден, с новым заветом, свободою христианскою, верою спасительною евангельскою согласен и неразлучен, и не токмо к честному христианскому жительству, но и ко спасению и оправданию быти потребен показася, в честь и славу законоположителя Бога, в пользу же православным христианам» (это сочинение осталось не напечатанным). Феофилакт называл Феофаново сочинение "писанием противничим», "вносящими, в мир российский мудрования реформатские, доселе в церкви православной неслыханные, о законе Божии и оправдании». Автор, по его мнению, имел намерение "показать православным читателям путь к лютерству и кальвинству и ко всему реформатству». Однако, конечно, такие резкие обвинения составляют не объективную оценку Феофанова труда, а отражение антагонизма двух богословских направлений. Феофан и в упомянутом трактате держится того же учения об оправдании, какое он излагает в других сочинениях. Известно рукописное сочинение Феофана "Повесть о царствии Божием», по-видимому, тоже догматического содержания.

Иногда Феофан писал богословские трактаты с специально прикладною целью, большего частью полемическою. Таковы его сочинения о мученичестве, о лицемерах, о блаженствах, против ханжей.

Трактат о мученичестве написан в 1719—1720 г., и историю его происхождения передаете сам Прокопович в письме к Марковичу от 20 мая 1720 г. "Пишу я особый небольшой трактат о мученичестве рассматривая вопрос: позволительно ли произвольно искать мученичества? И одна только казнь, без правоты дела, сделает ли мучеником? Император приказал мне написать это, сожалея об ослеплении фанатиков, которые, чтобы получить имя мучеников, показывают безрассудную ревность и с величайшею дерзостью кидаются не только на пастырей, но и на самого государя из-за перемены одежды, из-за париков, из-за бритья бород и тому подобных мелочей». Феофан и доказывает, что не всякое страдание и мученичество похвально, а только то, которое переносится за настоящую, а не мнимую правду. Искание мученичества со стороны раскольников и фанатиков Прокопович считает лишь следствием грубого невежества. Трактат о мученичестве не был издан отдельно, частью он вошел в толкование Феофана о блаженствах, а частью в изданное Св. Синодом 16 июля 1722 г. (Полн. Собр. Зак. Рос. Имп. VI, № 4053) увещание или "объявление о продерзателях», направленное против раскольников. Трактат о лицемерах, как видно из вышеупомянутого письма Феофана к Марковичу, писался тоже в 1720 г. В отдельном виде и этого трактата не существуете, а он, по-видимому, вошел в книгу о блаженствах. Последняя написана Феофаном по специальному поручению Петра и напечатана в 1722 г. под заглавием: "Христовы о блаженствах проповеди толкование». Петр, по свидетельству Голикова, желал, чтобы была написана книга о ханжах, в которой были бы изъяснены блаженства не так, как они думают. Пётр сам составил и краткую программу подобного сочинения, с обзором десяти заповедей блаженств, где доказывала, что лицемерие запрещается всеми заповедями, так как грех лицемерия все другие в себе содержит. По этой программе и было поручено государем Прокоповичу написать книгу, где бы пространно было изложено христианское учете с специальным направлением против ханжества. Книга была написана и представлена государю, который с удовольствием прочитал ее и написал: "книгу о блаженствах всю чел, которая зело изрядна и прямой путь христианский; только надлежит предисловие сделать, в котором разные толкования неправые ханжеские все выяснить, дабы читающий перво свой порок узнал и потом пользу прямую и истинную».

По указанию государя же, в конце книги напечатана была выписка существенных её положений для заучивания на память. Самое толкование делится на две части. Сначала автор показывает, о каждом блаженстве, разные неправильные его понимания, а потом прямой словес Христовых разумы». Последние три блаженства, соединенные в одну статью, по-видимому, и составляют вышеупомянутый трактат о мученичестве. За книгу о блаженствах, как мы видели, враги Феофана впоследствии жестоко его обвиняли.

В своей учено-богословской деятельности Феофан выступал и специально апологетом-полемистом. От него осталось несколько сочинений такого рода. Сюда можно отнести, во-первых, небольшой трактат, под заглавием: "Рассуждение о безбожии». Трактат этот стоит в связи с его академическими чтениями о Боге, хотя сочинен уже около 1730 г., и представляет изложение доказательств бытия Божия.

Нового чего-либо в этих доказательствах нет. Только Феофан доказываешь бытие Божие преимущественно а posteriori, отказываясь от доказательств а priori. Людей, подразумеваемых под словом "атеист», он делит на несколько групп и о каждой говорит отдельно. Рассуждение о безбожии издано было в Москве в 1774 и 1784 гг.

Затем Феофану принадлежать две "апологии». Одна "Апологие православной веры», написанная в Киеве на латинском языке, представляет собою ответное письмо на послание лютеранских богословов из Кенигсберга к киево-печерскому монаху Михаилу Шию "о вере восточной церкви».

Разделив послание лютеран на 12 пунктов, Прокопович отвечает на каждый из них отдельно. В заключении апологии Феофан обращается к германским богословам с приглашением искренно и чистосердечно заняться вопросом о соединении с православною церковью, без всяких своекорыстных расчетов. Эта апологие, на лат. яз., была напечатана впервые в изданном в 1745 г. Давидом Нащинским в Бреславле собрании некоторых сочинений Прокоповича под заглавием "Miscellanea sacra»; русский перевод 1731 г. у Царского № 447; другой перевод Н. Хоненки 1747 г.

Другая "апологие» написана Феофаном в 1718 г. в защиту мощей киево-печерских угодников. Здесь Прокопович рассматривает возражения против чудесности нетления мощей и опровергает их, ссылаясь нередко на древних писателей, как Плиний, Диодор Сицилийский, Плутарх, Лукиан, Аристотель и др.

Особо останавливается автор на мнении католических писателей, старающихся объяснить нетление киевских мощей тем обстоятельством, что святые эти жили до разделения церквей; а также на книге лютеранская писателя Гербиния "Подземный Киев» (изд. в 1678 г.), где нетление объясняется естественными причинами.

В особом прибавлении Феофан говорит о нетлении трупов людей, пораженных церковным проклятием. На лат. яз. эта апологие напечатана в "Miscellanea sacra». Потом она была переведена на рус. язык и напечатана в Москве в первый раз в 1786 г., потом в 1799 г., под заглавием "Рассуждение о нетлении мощей святых угодников Божиих, в киевских пещерах нетленно почивающих, т. е. что оные честные мощи не естественными причинами и не человеческим искусством, но единственно Божескою сверхъестественною силою сохранены и до ныне сохраняются». В русском переводе нет упомянутого прибавления. В сокращенном виде эта книга была напечатана в Киеве в 1823 г., потом она имела и еще несколько изданий. Несмотря на это произведение Феофана, враги его ставили ему в вину, между прочим, непочтительное отношение, будто бы, к киевским чудотворцам. Поводом к такому обвинению, очевидно, послужило то, что Феофан, официально сочиняя апологию, в действительности не был уже таким безусловным апологе том киевских мощей. Так, по его же собственному сознанию, он говаривал, что при нем один пещерный инок просил у начальника пещеры масла, так как у угодников "головы сухи»...

Феофану Прокоповичу и в других случаях приходилось вступать в полемику с западными богословами. Как ученейший человек своего времени, он должен был и официально выступать в тех случаях, когда требовалось представительство русской богословской науки. Таков был случай обращения парижской Сорбонны к Петру Великому в бытность его за границей, с предложением о соединении церквей. Петр, по приезде в Россию, в 1718 г., поручил составить ответ на предложение Сорбонских ученых Стефану Яворскому и Феофану Прокоповичу. Каждый из этих двух представителей противоположных направлений ответил по-своему, хотя одинаково уклончиво. Но ответ Феофана понравился государю больше, и он именно был послан по адресу.

В своем ответе Прокопович, выражая живейшую радость по поводу мысли о соединении церквей, однако, говорит, что это дело не может состояться так скоро и удобно, как думают в Париже. Феофан главным образом опирается на то, что одна русская церковь, без других православных церквей, не может решать вопроса о соединении, а потому и предлагаете Сорбонским ученым обратиться (сначала к восточным патриархам. (Ответ Сорбонне напечатан в III ч. проповедей Яворского, во 2 ч. Журнала Петра Великого 1770 г.).

Несмотря на то, что ответ Феофана был очень корректен и уклончив, католические ученые считали Прокоповича главным виновником неудачи их попытки, зная его за ревностного противника католичества. Насколько правильно было такое предположение, сказать трудно, потому что и партия Стефана Яворского была не более склонна к принятию парижского предложения. Но справедливо то, что Феофан не ограничился одним официальным уклончивым ответом, а предпринял и другие шаги против Сорбонского выступления. Он сообщил копию предложения Сорбонны Йенскому профессору Буддею с просьбою с своей стороны высказаться по этому поводу. Буддей написал на записку Сорбонны довольно резкую критику, в которой доказывал полную невозможность соединения русской церкви с католическою, особенно при таком государе, как Петр Великий, искореняющий в своем народе невежество, варварство и суеверие, — те свойства, которыми католичество отличается. Немыслимо также, чтобы государь, ненавидящий господство клира, подчинил своих подданных церкви, которую именно господство клириков сделало для всех неприятной. Феофан был очень доволен Буддеевым сочинением и, по словам пастора Мюллера, хотел перевести его на русский язык и поднести царю. Вообще с Буддеем Прокопович находился в хороших отношениях и в ученой переписке, причем Буддей с своей стороны с похвалою отзывался о Феофане. Эта идейная связь сказалась впоследствии по другому случаю, имевшему в жизни Феофан не малое значение. Мы разумеем ту полемику, какая появилась по поводу Буддеевой "Апологии лютеранской церкви против клевет и наветов Стефана Яворского» (в "Камне веры»), появившейся в 1729 г.

Названное сочинение Буддея написано не без участия того же Феофана. В предисловии сам Буддей благодарит своего неизвестного ученого Московского друга за доставленные ему материалы. Таким другом по всей вероятности был Феофан. Эта связь послужила основанием для Феофановых врагов приписывать даже ему самое составление "Апологии». Однако такое подозрение неосновательно уже по тому одному, что Буддею не зачем было прикрывать своим именем чужое произведение. Самое подозрение, высказанное Феофилактом Лопатинсквм, покоилось скорее на ошибочном убеждении, будто книга Буддея появилась уже после его смерти, что на самом деле было не так. Роль Феофана, видимо, ограничивалась указанным доставлением материала. Когда появился в России перевод книги Рибейры против Буддея, в защиту Яворского, то Феофану Прокоповичу пришлось не мало поработать пером по этому поводу, но уже в роли не ученого, а следователя и обвинителя пред Тайною Канцеляриею. Феофан написал обширные "примечания» на Рибейрину книгу, поданные Кабинету в 1733 г., (напеч. у Чистовича, "Решил. дело», прил. и в Чт. О. И. 1769 г.). К рассматриваемому роду сочинений можно отнести также письмо Феофана 1733 г. к пастору Малярду, обратившемуся в православие (напеч. в Miscellanea; перевод у Царского № 283).

В ряду учено-богословских занятий Феофана незначительное сравнительно место занимали занятия Св. писанием. Митр. Евгений в числе неизданных сочинений Прокоповича упоминает "Толкование псалма 140-го» и неоконченное "Толкование на пророка Исаию». По словам Шерерова биографа, Феофан был озабочен также исправлением славянской библии и сначала сам занимался этим делом, изучая для того еврейский язык, а потом передал его другим лицам. Фон-Гавен передает, будто одно время надеялись, что при помощи Феофана будет издана вся библия на русском и славянском языках с примечаниями. В мае 1735 г. действительно начато было печатание Библии на василеостровском подворье Феофана. 10-го августа 1736 г. Феофан представил Синоду свои предположения об успешном окончании исправления славянского текста. Но скоро он умер, и все это дело заглохло. По случайному поводу занялся Феофан книгой "Песнь Песней». Однажды в дружеской беседе, в присутствии Прокоповича, В. Н. Татищев выразился насмешливо об упомянутой книге, высказав сомнение, чтобы это полу-эротическое произведение было священной книгой. Феофан выступил в защиту "Песни Песней» и написал (в 1730 г.) целую "Апологию или рассуждение о книге Соломоновой Песни Песней, что оная не человеческою волею, но Духа Святаго вдохновением написана», напечатанной в Москве 1774 г. и второй раз в 1784 г.

Столь же незначительны, сравнительно, литературные труды Феофана в области церковной истории. Сюда относится, во-первых, небольшое сочинение: "Апостольская география», нигде не напечатанное. Об нем Феофан упоминает в письме к Марковичу от 10-го мая 1720 г. и так характеризует это свое произведение. "Апостольская география, т. е. географическое обозначение тех мест, чрез которые проходили апостолы во время своих путешествий, как об этом упоминается в Деяниях Св. Луки, а также у Дорофея, которого синопсис обыкновенно прилагается к Деяниям апостольским. В этом нашем сочинении определяется долгота и широта каждого места и обозначается имя, какое носило известное место в древности, потому что многие названия уже переменились. Я сделал это по желанию государя, который жаловался, что не может на новых географических картах найти многих местностей апостольских, по незнанию новых названий, и просил меня рассеять этот мрак. Мне помогли в этом многие иностранные писатели, сочинения которых я уж приобрел, особенно Христофор Целларий, чрезвычайно ученый географ, не так давно умерший». Затем сам Феофан Прокопович в своем трактате о Св. Даре упоминает о своем "Исследовании о Флорентийском соборе» (Examen consilii Florentini), написанном в обличительном, не совсем объективном тоне. Но это сочинение не известно ни в печати, ни в рукописи. По свидетельству Шерерова биографа Феофана и Страленберга, Феофан написал еще "церковную историю», в которой описал учение и обряды православной церкви до Константина Великого и показал происхождение различных суеверных обычаев и обрядов. Однако и это сочинение не известно ни в рукописях, ни в печатном виде, и его никто не видел; оно, очевидно, утрачено, и потому судить о его содержании трудно. Во всяком случае, самый факт утраты упомянутых сочинений показывает, что они не представляли чего-либо выдающегося и ценного.

Обширную группу среди сочинений Феофана составляют произведения, которые можно назвать каноническими, хотя и не всегда в строгом смысле этого слова. Большею частью они появлялись по требованию момента и имели не столько принципиальный характер, сколько практический, церковно-законодательный и административный. Положение Прокоповича в качестве правой руки преобразователя в церковных реформах и затем руководящего деятеля церковного правительства в течении целых 15-ти лет представляло ему много побуждений выступать с сочинениями разъяснительного и законодательная свойства, причем обычно издавались они даже без имени автора. Сюда, прежде всего, следует отнести Духовный Регламента, — важнейший памятник церковного законодательства всего XVIII стол., положивший начало новому, синодальному строю нашего церковного управления. Регламент сочинялся Прокоповичем, по поручению Петра Великого, в начале 1720 г., как это видно из письма Феофана к Марковичу, после того, как государь окончательно решил заменить единоличную патриаршую форму управления церковно-коллегиальной. По составлении, Регламент был представлен царю, который приказал читать его в своем присутствии и, переменив кое-что немногое и прибавив от себя, весьма одобрил. Потом Регламент читали в Сенате, в присутствии сенаторов и шести епископов, где было прибавлено несколько новых замечаний; затем он был подписан сенаторами, епископами и присутствовавшими архимандритами и государем. Неприсутствовавшим архиереям и знатнейшим архимандритам Регламент был послан для подписи с нарочными и все подписали. Один Стефан Яворский медлил, за разными отговорками, но и тот, в конце концов, подписался. Таким образом, Феофан явился творцом этого замечательного акта, изменившего во многом бытие русской церкви. Правда, он составлял Регламент по указаниям государя, но конечно последний мог наметить лишь общие мысли, а их реальное и детальное воплощение было уже делом Прокоповича. Как видно из истории издания Регламента, он почти не был изменен по сравнению с тем, как вышел из рук автора. При официальном издании Регламент предварялся особым манифестом, который был издан 25 января 1721 г., излагавшим в общих чертах побуждения к перемене формы церковного управления.

Побуждения эти — "многие нестроения» в духовном чине и "великая в делах его скудость», каковые всего лучше может исправить соборное правительство. Манифест этот, по всему видно, сочинен то-же Феофаном Прокоповичем. Участие Феофана Прокоповича заметно и в составлении присяги для синодальных членов, не чуждой намеков на представителей анти-Феофановского направления.

По содержанию своему Духовный Регламент разделяется на три части. В первой дается определение духовной коллегии, и излагаются мотивы её учреждения. Всех мотивов предлагается 9, доказывающие преимущества коллегиального управления пред единоличным; но самое важное значение для авторов реформы, видимо имел 7-й пункт, где говорится об опасностях единоличной патриаршей власти для государственного спокойствия в случае возможных между светской и церковной властью конфликтов, как то было при патр. Никоне.

Во второй части Регламента определяются дела, подлежащие ведению духовной коллегии. Здесь излагаются требования борьбы с суевериями и мнимоблагочестивыми обычаями, новые обязанности епископов, сообразно новым правительственным требованиям, и между прочим обязанность заводить школы, и определяется самая программа таковых школ и даже краткий устав их; изображаются обязанности проповедников. В третьей части содержатся постановления о составе и действиях духовной коллегии, в обязанность которой, между прочим, вменяются цензура богословских сочинений, свидетельствование чудес и мощей, суд над раскольниками, наблюдение за нищенством и т. д.

В неразрывной связи с Регламентом стоит "Прибавление» к нему, изданное в мае 1722 г. и печатающееся после того всегда вместе с Регламентом. "Прибавление» содержит правила относительно низшего духовенства и монашества, направленные против бесчиния в духовенстве и уклонений монастырской жизни от монашеских идеалов. Правила о монашестве особенно замечательны. Они суммируют все бывшие дотоле петровские распоряжения о монашестве и, произнося суровый приговор над монашеским бытом, путем административных предписаний, пробуют заставить монашество жить сообразно монашеским обетам. За эти правила, монахи сильно ненавидели Прокоповича, потому что "Прибавление» то же, по всем признакам, было его сочинением, хотя издано оно от лица Синода.

В первый раз Духовный Регламент был напечатан в С.-Петербурге в 1721 г.; после того он неоднократно перепечатывался с "Прибавлением». Как законодательный акт, Регламент помещен в Полн. Собр. Закон. VI, № 3718; также в Полн. Собр. Пост. и Распоряж. по вед. Правл. Исп. т. I.

Вскоре же по выходе Регламент был напечатан на немецком языке, сначала без "Прибавления»; потом он появился в 1724 и 1725 гг. в Данциге уже с "Прибавлением».

Архим. Иоакинф Карпинский впоследствии перевел Регламент на латинский язык, а преосв. Евгений Булгар — с латинского на греческий.

С Регламентом связаны и другие произведения Прокоповича.

В неоднократно упоминавшемся нами письме к Марковичу Феофан, сказав о сочинении Регламента, пишет, что он занят трактатом, в котором излагает, "что такое патриаршество и когда оно получило начало в церкви и каким образом в течение 400 лет церкви управлялись без патриархов и доселе еще некоторые не подчинены патриархам. Этот труд я принял на себя для защиты учреждаемой коллегии, чтобы она не показалась чем-нибудь новым и необычным, как, конечно, будут утверждать люди невежественные и злонамеренные». Однако этот трактат нигде не издан, и неизвестно, что он из себя представлял и докончил ли его автор.

По вопросу о патриаршестве, действительно, известны сочинения Феофана, но другие. Это, во-первых, "Розыск исторический, коих ради вин и в яковом разуме были и нарицалися императоры римстии, как язычестии, так и христианстии, понтифексами и архиереами многобожного закона; а в законе христианстем христианстии государи могута ли нарещися епископы и архиереи, и в каком разуме».

Автор поводом к написанию трактата называет случай, когда ему пришлось присутствовать при разговоре, в котором высказывалось мнение, "будто христианстии цари нарицалися понтифексами и архиереями христианского закона, тако-ж и великий Константин наречен был епископ христианский в том разуме, в котором нарицаются епископы, церковносвященства управители». Но едва ли эго истинная причина написания сочинения. Содержание его показывает, что оно написано со специальною целью оправдать то вмешательство государственной власти в церковные дела, которое проявилось в реформе высшего церковного управления и какое узаконялось новым строем последнего.

Самая дата написания — 1721 г. — год Регламента и Синода — подтверждает приведенное соображение. "Розыск» и старается доказать историческими примерами, что римские и византийские императоры имели в своих руках власть светскую

и духовную. История в данном случае была к услугам Прокоповича. Для него труднее было утвердить тот же тезис принципиально; но он делает это с большим искусством. Ставя вопрос, могут ли христианские государи называться епископами и архиереями и в каком смысле, Феофан отвечает на него так. Государи могут называться не только епископами, но и епископами епископов, потому что государь есть высочайшая власть, "надсмотритель совершенный, крайний верховный и вседействительный, то есть, имущий силу и повеления, и крайнего суда и наказания над всеми себе подданными чинами и властьми, как мирскими, так и духовными». Государи могут называться и архиереями, но только в том смысле, как Св. писание всякого христианина называешь иереем, а не в смысле специальном, так как они не могут исправлять церковную службу. Но и сказанная было достаточно для Феофановой цели: нужно было утвердить не право царя совершать богослужение, на что тот но претендовал, а право верховенства в церковном управлении, что, по Феофану, было, несомненно. "Розыск» был напечатан в С.-Петербурге и 1721 г. "Розыск», между прочим, и косвенно направлял удары против патриаршества: в нем было множество выходок против пап и папизма, с которым в глазах Петра и Феофана сближалось патриаршество. Другой трактат Феофана, напечатанный в мае 1721 г., "О возношении имени патриаршего в церковных молитвах, чего ради оное ныне в церквах российских оставлено», написан в защиту распоряжения Св. Синода, чтобы имени восточных патриархов не возносить на богослужении, как то делалось раньше. Распоряжение это, конечно, вызвано было все тем же стремлением искоренить у нас патриаршие традиции, о которых напоминало упоминание о патриархах. Правительство предвидело, что названное новшество вызовешь толки в обществе, и Феофан, имея их в виду, доказывает, что в России поминать патриархов вовсе не следует, так как и в Греции они поминаются только в местах их служения, да и для русской церкви обиден этот символ прежней зависимости от константинопольской патриархии. Принципиальная защита синодального распоряжения была, действительно, весьма кстати. Оно вызвало не только недовольство в обществе, но и прямой протест президента Синода, Стефана Яворского. Однако сила была не на стороне последнего, и Синод сделал своему президенту даже суровый выговор, найдя его возражение несправедливым и возмутительным и запретив разглашать его, как опасное для государственной тишины и спокойствия.

В 1721 г. Феофан Прокопович, по поручению государя и от лица Синода, поставил "Рассуждение Св. Синода о браках правоверных с иноверными».

Поводом к написанию послужила жизненная потребность разрешить упомянутый вопрос. В старой, Московской Руси названные браки не допускались. Между тем наплыв иноземцев в Россию при Петре I и старания русского правительства удержать у нас полезных иностранцев выявили проблему, как быть относительно возможных брачных союзов их с русскими. По настоянию правительства, Синод издал (23-го июня 1721 г. П. С. З. VI, 3798) указ, разрешавший иностранцам жениться на русских без перемены веры. Желая принципиально оправдать эту меру, Синод поручил Прокоповичу написать рассуждение, в котором Феофан доводами из Св. Писания, отцов церкви и историческими примерами доказывает, что браки православных с иноверцами вере не противни и не должны возбуждать "сумнительства». Рассуждение было напечатано в 1721 г. в виде синодального "послания к православным» и разослано по всем епархиям; с 1781 г. оно печатается при Духовном Регламенте (в П. С. 3. — VI, 3614).

В том же 1721 г. Феофан написал "Мнение о правильное разводе мужа с женою».

Поводом было дело о разводе урожденной кн. Долгоруковой с В. Ф. Салтыковым. Феофан высказываете тот взгляд, что, во-первых, несправедливо давать возможность требовать развода только мужу за прелюбодеяние жены, а не жене за прелюбодеяние мужа; во-вторых, неблагоразумно и слишком сурово не дозволять нового вступления в брак виновной стороне, что только подвергает, ее опасности нового лободеяния. Однако разрешение брака в последнем случае Прокопович полагает делать с большою осторожностью, чтобы не подать повода нарочно искать разводов, и предлагает наказывать виновного или телесно или судом гражданским и церковной епитимией.

"Мнение» Феофана не было, однако, утверждено Синодом, и оно не издано.

Ко времени около 1722 г. митр. Евгений относит неизданное сочинение Феофана: "Аргументы из соборов, декретов и дипломов императорских, которыми доказывается, что императоры имели попечение о церкви», составленное в дополнение к "Розыску историческому».

На основании правил "Прибавления» к Регламенту о монашестве Феофан написал подробный устав для монахов Невского монастыря под заглавием: "Изображение келейного жития монахов Александро-Невского монастыря». Устав делится на четыре части, из которых в первой говорится о том, как монахи должны проводить время в своих келиях; во второй содержатся правила об общей молитве; в третьей — правила поведения в трапезе; в четвертой - обязанности наместника. Устав проникнут тем же духом недоверия к современному монашеству, какой заметен во всех петровских распоряжениях о монахах. Напечатан устав был в 1723 г., на листах, каждая глава порознь, причем экземпляр устава должен был висеть в каждой келье. В цельном виде устав перепечатан в "Описании С.-Петербурга» Богданова, изд. 1779 г., и во 2-й части "Истории Росс. иерархии» митр. Евгения, Москва, 1810 г. — В 1724 г., 31 января, был издан знаменитый указ, под именем "Объявления» о монашестве (напеч. в П. С. Зак. VII, 4450; П. С. Пост. и Расп. по вед. правосл. исповед., т. IV; у Чистовича, "Феофан Прокопович», в Прилож.).

Этот именной указ, данный Синоду, содержит пространное изъяснение, "когда и какой ради вины начался чин, монашеский, и каковой был образ жития монахов древних, и како нынешних исправить, хотя по некоему древних подобию, надлежит. Цель указа, как сказано в нем, подробно развить краткие правила о монашестве, содержащаяся в "Прибавлении» к Регламенту. Указ состоять из исторической части, в которой изъясняется, что древнее монашество было совсем не похоже на современное, что тогда монахи трудились собственными руками, ничего не требуя от мирян, и теперешние монахи проводят жизнь в праздности. "Нынешнее житие монахов, говорить "Объявление», точно вид есть и понос от иных законов, не мало же и зла происходить, понеже большая часть тунеядцы суть и понеже корень всему злу праздность, и сколько забобонов раскольных и возмутителей произошло, ведомо есть всем такожь; прилежат же ли разумению божественная писания? всячески нет. А что, говорят, молятся, то и все молятся. Что же прибыль обществу от сего? Воистину, токмо старая пословица: ни Богу, ни людям; понеже большая часть бегут от податей и от лености, дабы даром хлеб есть». Чтобы искоренить тунеядство, указ и требует устроить монашескую жизнь на новых основаниях, определяя суровый монашеский режим, заставляющей монахов, хотят — не хотях, заниматься делом благотворения и трудом и обращающий монастыри в благотворительный заведения для отставных и увечных военных, вдов и сирот. Указ вызвал большое раздражение в монашеской среде и усилил ненависть к Феофану Прокоповичу, которого считали его автором, как это видно из обвинений Маркелла Родышевского. Однако Феофан не был его автором в полном смысле слова, хотя его участие и, несомненно. Когда по делу Маркелла в 1731 г. Кабинет потребовал у Феофана известия, кто составлял "Объявление» о монашестве, то Феофан так определил тут свою роль. По его словам, книга "Объявление» сочинена отчасти самим Петром Великим, отчасти им, Прокоповичем.

В конце 1723 г. государь призвал к себе Феофана и показал ему упомянутое "Объявление», где многие места были оставлены пустыми, и велел в те места вписать свидетельства из древних книг: равным образом предоставил псковскому архиерею и вообще прибавить то, что тот найдет нужным. По этому приказанию, Феофан подобрал нужные свидетельства от отцов и из истории, а некоторые места написал вновь, особенно о монашеском трудолюбии и определение о монахах, готовящихся к архиерейству. Можно с вероятностью предположить, что Петр дал вообще Феофану Прокоповичу руководящие отрывочные замечания, а обработка и редакция указа принадлежала Прокоповичу.

В 1730 г. Феофан написал, по случаю возбужденная вопроса о новом устройстве Синода, два рассуждения (представлены Синоду 20-го мая, см. в Опис. д. и док. Архив Св. Синода, т. X)— "О присутствовании в Синоде большему числу из архиереев» и "О бытии в Синоде непременным членам». В рукописи известны, упоминаемые митр. Евгением, произведения Феофана: "Наставление священнику на доклад его словесный о необычном грехопадении духовного его сына» и выписка свидетельств из Св. писания и церковных правил о том, что побочные дети - подкидыши и дети неизвестных родителей не могут быть допущены в Св. чин (на лат. язык).

Для учеников своей карповской школы Феофан написал в 1727 г. "Устав», что надлежит делать им по дням и часам, а в 1732 г. написал еще прибавление к этому уставу ("Регулы семинарии Феофана Прокоповича» в "Труд. Киев. Дух. Ак.» 1866 г., № 5).

От Феофана осталось два произведения богослужебного содержания: "Канон молитвенный о многолетнем здравии благочестивейшего государя нашего царя и Великого князя Петра Алексеевича всея России» (он был написан и напечатан в 1721 г., как говорится в его предисловии, архиеп. Феофаном по случаю болезни государя; потом он употреблялся в царские дни) и "Благодарственное моление ко всещедрому Богу за премилостивый его промысел в возведении на всероссийский престол... Анны Иоанновны и во утверждении самодержавия её, к твердому российской империи благосостоянию, явленный» (Спб. 1734 г.). Молебен этот совершался в день восшествия Анны на престол (19 янв.) и в день коронации (28-го апр.).

Неоднократно Феофан писал и по поводу раскольников.

В 1722 г. от имени Синода им было написано "Увещание» к раскольникам, чтобы они безбоязненно являлись в Синод для рассуждения о своих сомнениях (СПБ. 1722 г.).

В том же году напечатаны его "Ответы» о записных и незаписных раскольниках на пункты приказа церковных дел. Против раскола главным образом было направлено "Объявление с увещанием от Св. Синода о продерзателях, нерассудно на мучение дерзающих» (напеч. 1722 г. и Спб.), куда вошел частью вышеупоминаемый трактат Феофана о мученичестве.

В 1724 г. издано рассуждение Феофана под заглавием: "Истинное оправдание правоверных христиан, крещением поливательным во Христа крещаемых» (в 1784 г., Москва, вышло третье издание этой книги; затем она перепечатана была в IV части сочинений Феофана, Москва, 1774 г., в 1779 г. в Москве напечатан перевод её на латинском языке). Вопрос о поливательном крещении занимал ещё Московских наших предков, которые считали латинское поливательное крещение недействительным и при переходе католиков в православие требовали перекрещивания. Между тем в киевской Руси с запада было тоже заимствовано поливательное крещение, и потому с наплывом духовных малороссиян при Петре в Великороссию ревнители русской старины стали обвинять малороссийских выходцев в неправославии. Особенно нападали на "обливанцев» старообрядцы.

С целью защитить малороссиян против предъявленного им обвинения Прокопович и написал свое рассуждение, в котором доказывает, что обливательное крещение столь же действительно, как и погружательное. Противное мнение Феофана считает плодом невежества и, направляя свою полемику преимущественно против раскольников, не щадит темных красок для их характеристики. За это сочинение Феофана тоже порицали его враги.

В 1725 г. напечатано (в Спб.) Феофаново "Увещание невеждам», от лица Синода обращенное к раскольникам.

В 1731 г. Феофан, по случаю поднятого при Анне Иоанновне дела о присягах, написал направленное главным образом против раскольников же сочинение: "Рассуждение о присяге или клятве: подобает ли христианам присягать или клясться всемогущим Богом» (в первый раз издано в 1734 г.; напечатано в IV части сочинений Феофана, Москва, 1771 г., и отдельно - Москва, 1784 г.; Евгением Булгаром переведено на греч. язык). Побуждение к написанию книги изъяснено в предисловии так: "Понеже, являются у нас некия бесумные, а чаю и к раздиранию церковному нарочно устроенные головы, которые между прочими плевелами рассевать начали и то, будто клятися всемогущим Богом человеку христианину грех есть, и потому клятвенное обещание, которым российский народ в верности к государям своим себе обязует, порицают и хулят, яко дело богопротивное; того ради немалая нужда есть обличить таковых безумие ясным хулимой от них истины показанием». Отрицание присяги, по мнению Феофана, грозит государству развитием мятежей и измены, и поэтому за него следует строго карать.

По поводу распространяемых в раскольнической среде мнений, что явился антихрист в лице государей—гонителей раскола, особенно Петра I, Феофан в 1735—1736 г.г. написал остающееся в рукописи сочинение: "Показание прореченного прежде в словесах Божиих, издавна уже явившегося в мире Великого антихриста, чрез характеры его, в Св. писании предложенный, и по его явлении от многих прешедших лет узнанные и ныне ясно видимые на нем». По словам митр. Евгения, это сочинение разделяется на две части, и в первой безыменно исчисляются отличительные свойства антихриста, означенный в Св. писании, а во второй автор хотел применить указанный свойства к римскому папе. Но трактат остался неоконченным: написана лишь первая часть. Однако, нередко направляя свое перо против раскола, Феофан далеко не был таким фанатичным его гонителем, как многие другие иерархи его времени. Он смотрел на раскол гораздо глубже, чем представители староцерковной партии, и, помимо невежества, видел в расколе и нечто другое — протест, вообще против новых порядков. В отношениях к расколу Феофан придавал главное значение государственной стороне, как и Петр Великий. Пока дело шло об обрядово-церковных разногласиях, Прокопович считал их несущественными и находил возможным оставить раскольников в покое. Меры административных взысканий он находил нужными лишь тогда, когда раскольники не подчиняются общему государственному порядку и становятся противниками правительства. Между прочим, заслуживаете внимания факт, что сами раскольники выделяли Феофана из среды других архиереев и сохранили о нем сравнительно хорошую память.

Особый разряд сочинений Феофана составляют сочинения, написанные им с педагогической целью.

Сюда относится, прежде всего "Первое учение отрокам», книга, написанная и напечатанная в 1720 г. (затем она имела много изданий, как учебная книга). Она содержит в себе букварь с кратким объяснением десяти заповедей, молитвы Господней, символа веры и евангельских блаженств. Книжка, эта сделалась обязательным учебником для детей и рассылалась по всем епархиям, а Св. Синод предписал иметь ее у себя всякому священнику, диакону и причетнику, и "прилежно по сему заповеди Божия с толкованием и прочее» выучивать, а также читать эту же книжку в церквах, вместо Ефрема Сирина, сборников и некоторых прочих книг.

"Первое учение» навлекло на Прокоповича опять нарекания в неправославии. Некоторые называли его произведением, противным духу православия, в частности обвиняли автора за то, что учение о поклонении иконам изложено у него не так, как у Яворского в "Камне Веры», что весь порядок обучения не согласен с прежними традициями. Появилось безымянное возражение на книгу Прокоповича, автором которого был кн. Димитрий Кантемир.

Возражатель обвинял Феофана в неправильном толковании догмата о первородном грехе, будто бы он видит причину зла в природе человека; порицал его толкование заповедей и т. д. Феофан с своей стороны, ответил на эти возражения в особом письме, которое должно было попасть в руки Кантемира.

В 1727 г., когда возник вопрос об обучении молодого государя Петра II, Феофан, по предложению Остермана, написал небольшое "Мнение», "каковым образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе». Это программа преподавания Закона Божия, сокращенно представляющая программу Феофанова богословского курса, где сначала говорится о доказательствах бытия Божия и божественности Св. писания, затем опровергаются лжеучения и излагается положительное православное учение.

"Мнение» было напечатано в изданной в 1727 г. Остерманом книжке "Расположение учений E. И. В. Петра Второго». Это сочинение Феофана вызвало большие похвалы иностранцев. Бассевич писал, что составленный Феофаном план преподавания богословия "заслуживает удивления и может быть образцовым во всякой религии». Шумахер высказывал пожелание, чтобы произведение Феофана было переведено на немецкий язык. Эти похвалы относились и к написанному Феофаном несколько позже краткому катехизису, под названием: "Краткое учение христианское малому отроку и невеже всякому прислужающее, беседами учителя и ученика составленное».

Здесь в разговорной форме излагаются основные истины христианского вероучения. Сочинение это находится в рукописи (Публ. Библ. из Собр. Погодина 1175).

Митр. Евгений, упоминая об этом сочинении, как рукописном, упоминаешь, однако, в числе изданных сочинений Прокоповича подобное же "Сокращенное христианское учение, или краткие сказания, 1-е о Боге, 2-е о Божием Промысле, 3-е о Законе Божием», сочин. в 1731 г. и напеч. в 1761 г. в Могилеве с примеч. Георгие Конисского и в 1765 г. в Спб. без таковых примечаний.

По-видимому, это тоже сочинение, что и в рукописи, митр. же Евгений упоминаешь рукописное сочинение Феофана. "Краткое учение отроком о причащении Тела и Крови Христовы, в вопросах и ответах».

Помимо этих педагогических произведений, известны два опыта Прокоповича популяризировать некоторые богословские вопросы. Оба они относятся еще к киевскому периоду деятельности Феофана и написаны в форме разговоров.

Первый — "Разговор гражданина с селянином да певцем или дьячком церковным» посвящен вопросу о преимуществах знания пред невежеством, особенно в вопросах религиозных.

Другой — "Разговор тектона, сиречь древоделя, с купцом» трактует о значении храма.

Оба эти "Разговора» сохраняются в рукописи (русс. И. И. Б. Q. I, 459).

Мы рассмотрели те сочинения Феофана, в которых выразились в большей или меньшей степени его богословские и церковные взгляды, и теперь для нас необходимо решить вопрос, насколько же справедливы те обвинения в неправославии, какими противники Прокоповича преследовали его всю жизнь. Феофана обвиняли, как мы знаем, не в чем ином, как в протестантстве.

Это обвинение столь упрочилось, что, еще целый век спустя, его официально повторял обер-прокурор Синода граф Протасов, и оно не рассеялось до сих пор.

Однако, разбираясь в подобных нареканиях, в конце концов, мы не видим ничего, кроме голословных недоказанных утверждений. Ни как богослов, ни как практический церковный деятель Феофан не был неправославен.

Обвинения Феофана в протестантских убеждениях покоились, прежде всего на его сочинениях. Из дел Маркелла Родышевского видно, что собственно ему инкриминировали. Это — основные пункты протестантской доктрины - учения об оправдании, о грехе, об источниках вероучения, отрицание мощей, святых и т. д.

Но в действительности в сочинениях Прокоповича ни по одному из этих пунктов вовсе не проводится учение протестантское, а только отрицается та католическая тенденция, какая стала проникать в наше богословие через киевских ученых. В борьбе с католичествующим направлением Феофан, естественно опирался нередко на те аргументы, какие приводили и протестанты, пользовался сочинениями протестантских ученых, выдвигал ту точку зрения, какая была противоположна, католической и для католичествующаго богословия сближалась с протестантством. В отдельных выражениях при этом можно было усмотреть и что-либо не совсем правильное в православном смысле. Этого не отрицал сам Феофан и откровенно предлагал своим слушателям и читателям указать ошибки, ни мало не настаивая на них, раз они будут доказаны.

В предисловии к первому своему богословскому трактату он пишет: "Если бы мне случилось сказать что-нибудь, не подтверждаемое свидетельством Слова Божия или основанное на свидетельстве не хорошо понятом или к делу не относящемся: все это пусть отбросится, как подозрительное, нечистое и ложное... Этого я прошу и требую и заранее об этом заявляю». Такой открытый вызов не мог сделать человек, сознающий свое расхождение с православной доктриной, что, конечно, было бы у Феофана, если б он имел протестантские убеждения. Вот почему, при беспристрастном разборе его произведений, найти в них доказательство его неправославия невозможно. Ни в одном пункте православная вероучения он не отступает от православного, в собственном смысле, взгляда, хотя, конечно, отступает от взглядов тех православных богослов, которые окрашивали свои воззрения в католическую окраску. Напротив, когда вопрос ставился прямо о протестантстве, то Феофан ревностно выступал против его заблуждений. Его апологии киевских мощей, письмо к Малярду, объяснения на пункты его обвинителей ясно показывают, что он определенно отгораживал себя от протестантизма и отнюдь не смешивал православия с последним.

Конечно, всегда может высказываться сомнение, что Феофан мог быть в последних случаях и не вполне искренен, что на самом деле он держался и не тех взглядов, какие позволял себе высказывать официально, что, словом, его симпатии к протестантству шли дальше тех границ, которые определяются его сочинениями. Однако подобные подозрения уже не имеют научного значения. Тогда с таким же правом можно подозревать, что Стефан Яворский и люди его направления были скрытыми католиками. Между тем всего справедливее остановиться именно на том предположении, что ни католичествующие представители нашей богословской мысли, в роде Стефана Яворского, ни протестантствующие, в роде Прокоповича, не были неправославными. В их приемах, технике, аргументации, детальных воззрениях сказалась известная школа, известная наклонность богословская мышления, противоположная для двух этих направлений. Но они не сходили с почвы православного учения даже в пунктах наибольшего взаимного расхождения. Таков вывод такого вдумчивого исследователя богословских сочинений Феофана и Стефана, как Ю. Ф. Самарин. Таков единственный вывод и из того факта, что наша церковь, отдельные представители которой не скупились на обвинения Прокоповича в неправославии, в целом, однако, не согласилась с подобными обвинениями и одинаково считаешь православными обоих этих представителей нашей богословской науки XVIII века.

Столь же несправедливо обвинять Прокоповича в неправославии и на основании его церковно-законодательной деятельности. В данном случае, конечно, обвинение затрагиваешь не только Феофана, а всю петровскую церковную реформу. Обвинители говорят, что она исходила из протестантских начал, имея в виду главным образом преобразование высшего церковного управления, меры против ханжества, лицемерия, ложных мощей, чудес и т. п. и по отношению к монашеству. Однако обвинение опять совершенно необоснованное. Что новое коллегиальное церковное управление заведено было в России отчасти по образцу протестантских церковно-правительственных учреждений, это правда. Правда также, что сама идея реформы стоит в связи с знакомством Петра с западно-протестантскими порядками. По отсюда еще ничего не следует относительно её неправославности.

Одна и та же форма управления может уживаться и в православной церкви и в протестантской, как может уживаться в православии форма католическая. Все дело в том, согласна ли она с основными православными принципами. В этом же отношении православие вообще очень терпимо к равным внешним порядкам, лишь бы было соблюдено главное условие — трехчленная иерархия. На это условие никто у нас при Петре не посягал, а сам по себе Синод был столь же православным учреждением, как и патриаршество.

Свойство новизны не есть признак неправославности. Достаточно указать уже на то, что и наш Синод и появившиеся затем синоды других православных церквей были призваны православными всей восточной церковью; стало быть, пришлось бы обвинить и последнюю в неправославии, обвиняя Прокоповича.

Правда, это вовсе не значит, что синодальный строй был строем вполне каноническим, отвечающим лучшим традициям церкви. Но это свойство его зависело ужо не от петровских собственно веяний, а от общего отношения церкви к государству, определившегося гораздо ранее Петра. Петра и Феофана упрекают за то, что они утвердили протестантское начало главенства государства над церковью. Однако тут простое недоразумение. Главенство государственной власти в церковных делах упрочилось у нас еще во времена Московского патриаршества, и если оно особенно резко выразилось в петровских преобразованиях, то это зависело не от протестантского духа, а от других причин. Борьба с религиозным ханжеством и разными ложно-религиозными проявлениями тоже не заключает в себе ничего неправославного. Ведь никто не боролся с почитанием святых, мощей, икон и т. п. самих по себе, а правительство боролось только с разглашением мнимых чудес и мощей и проч., т. е. с эксплуатацией религиозного чувства разными шарлатанами. Что же тут достойно порицания, и не обязанность ли это каждой православной церковной власти? Русским ревнителям старины казалось иначе, но это было уже их ослепление. Наконец, Прокоповича наиболее ненавидели и обвиняли монахи за его анти-монашеские административные мероприятия, приписывая ему даже намерение все монашество истребить. Однако здесь уже более всего видно проявление бессильной злобы. Можно допустить даже, что Феофан смотрел на монашество по существу отрицательно, не считая его наивысшей формой христианской жизни. И в этом нет ничего неправославного, так как монашество не есть догмат, а просто обычай, установление, не имеющее значения для веры. Но Феофан вовсе монашества не отрицал (что было бы для него и странно, так как он сам был монах), а только смотрел на этот институт с идеальной точки зрения, понимал его так, как понимали его первые основатели монашества.

Со стороны такого идеала, единственно правильного, и Петр и Феофан были совершенно нравы в отрицательном отношении к существующим формам монашеской жизни, в большинстве случаев представлявшей мало общего с истинным монашеством.

Ни в одном указе петровского времени о монашестве не высказано более, чем могли бы сказать все истинные монахи. Значит, упрек в протестантстве на этой почве опять не обоснован, как бы ни смотреть на петровские мероприятия по отношению к монашеству, с точки зрения исторической и практической.

Вообще, если Феофан, как реформатор и церковный деятель, может быть назван протестантствующим, то не в большой степени, чем его обвинители и противники могут быть названы католичествующими. С точки зрении же чистого христианства нередко приходится признать деятельность Прокоповича гораздо более православной, чем домогательства и стремления его противников.

Не менее почетное место, чем в области богословской литературы, Феофан Прокопович занимает в области проповедничества.

Проповеднический талант, как мы видели, и выдвинул Феофана на первых шагах его высокой карьеры. И в проповедничестве Прокопович был незаурядным оратором, хотя бы и талантливым, а был в некотором роде реформатором, новатором, прокладывающим новые пути. Чтобы лучше понять и оценить эту деятельность Феофана, нужно обратиться сначала к его ораторской теории, изложенной им еще в Киеве в бытность преподавателем риторики. Плодом его занятий риторикой был учебник риторики на латинском языке, под названием "Правила риторические» (сост. в 1706 г.), во многом замечательный, но нигде, однако, не изданный полностью (списки его находятся в библиотеке Киевской дух. академии. Киево-Михайловского монастыря, черниговской, новгородской и вологодской семинарий; отрывки напечатаны в "Труды Киевской духовной академии» 1865 г., Т. I, № 4, стр. 614—637, в ст. Н. Петрова: "Выдержки из рукописной риторики Феофан Прокоповича»).

В своей риторике Феофан восстает против авторитетов старого южнорусского проповедничества, подражавшего главным образом католическим образцам. Искусственные приемы латинопольской риторики вызывали у Прокоповича злостную насмешку. "Самый обыкновенный недуг нашего времени, говорит Феофан, есть тот, который мы можем назвать курьезным слогом, потому что в числе других средств для приобретения ученой знаменитости ученые хвастуны особенно усваивали себе манеру выражаться как можно удивительнее и необыкновеннее. Потому они и выдумывают курьезные, но совершенно вялые и смешные умствования, и спрашивают, почему в имени Пресвятой Девы или Иисуса находится пять букв, почему что-нибудь сделано или написано так, а не иначе? Задержав бедных слушателей, несколько времени бессмысленной проволочкой, ораторы, наконец, выпрямляются, приходят в восторг, одушевляются и, поддерживаемые вниманием невежественной толпы, с натянутою важностью и отвислыми щеками начинают изрекать свое, в высшей степени нелепое, прорицание. Ибо, что может быть нелепее, например, такого оборота: один проповедник, произнося похвалу Богородице, спросил слушателей, как им кажется, почему во время всемирного потопа, когда все бедные животные погибали, одни рыбы избежали этой гибели? Вот о чем он недоумевает и спрашиваешь! И мужики, если бы нужно было, готовы были бы отвечать: неужели, любезный отче, тебе кажется удивительным, что рыбы не погибают в воде? Но проповедник, как муж мудрый, не считает для себя приличным рассуждать так просто. Он отвечает, что это случилось потому, что рыбы заключаются в имени Богородицы, ибо Maria (Мария) созвучно с словом mare во множественном числе. О, остроумие, не лучшее глупости рыб! Другим недостатком польских проповедников Феофан считает употребление неприличных шуток. Вместо таких искусственных приемов, Прокопович советует проповеднику говорить просто и опираться преимущественно на изучение Св. писания, причем в последнем следует искать прямого, а не таинственного смысла; затем он требует от проповедника изучения и отцов церкви, рекомендуя преимущественно Златоуста, и предостерегает от католических авторитетов. "Не приводи мне, говорят он, свидетельств ни Фомы Аквината, ни Скотта, ни других нечестивой секты людей,—ибо ими не подтвердишь своего предмета, но осквернишь и речь и слух верного народа и священного собрания». Вместо примеров из истории и мифологии, каковые любили польские и южнорусские проповедники, Прокопович советует пользоваться примерами из житий святых, особенно русских, что полезно и в патриотическом отношении. Феофан не одобрял также пристрастия к похвальным речам, замечаемого у многих проповедников и риторов.

Он находит, что этот род красноречия — второстепенный и рекомендует пользоваться им умеренно, в случаях, действительно заслуживающих внимания. Виды церковного красноречия Феофан делит на три разряда: красноречие изъяснительное, совещательное и обличительное.

Изъяснительное красноречие применяется в панегириках, в речах на торжественные случаи и на праздники.

Совещательное красноречие — нравоучительное, оно состоит из доказательств и убеждений следовать добродетели и избегать пороков.

Обличительное красноречие направляется в осуждение пороков, грехов и заблуждений.

Он не исключает совсем и шутливого тона из проповеди, но только допускает его с ограничениями: именно, таковой тон позволителен, когда слушатели, видимо, утомлены, для возбуждения внимания, но он не должен касаться священных предметов, и прибегать к нему нужно, как можно реже. В своей риторике Феофан говорить и о других родах красноречия судебном, историографическом (этот отдел впервые введен Феофаном). В отделе о слоге Прокопович признает три вида его — высокий, средний и низкий, каковые признавал и Ломоносов.

Школьная риторика Феофана не имела, конечно, широкого распространения, тем более, что она не была напечатана. Но Феофан не ограничился ею в развитии своих взглядов на проповедничество. В своей последующей законодательной деятельности он имел случай возвратиться к своим воззрениям на проповедь и дать и им практически-законодательное применение. Признавая за проповедничеством жизненное значение и стараясь сделать его безыскусственным и доступным пониманию всех, Прокопович вполне был солидарен с Петром Великим.

Петр был на этот счета самых утилитарных взглядов и требовал от представителей духовенства, чтобы они помогали правительству, разъясняя народу с церковной кафедры правительственный распоряжения и поучая народ практическим истинам христианского благочестия. Такую проповедь государь высоко ценил, а витийственное красноречие, хотя одобрял, но не считал особенно полезным.

В "Духовном Регламенте», в статье о проповедниках, Прокопович и высказал практические требования от проповедников. Регламент предписывает проповедовать "твердо, с доводов Св. писания, о покаянии, о исправлении жития, о почитании властей, паче же самой высочайшей власти царской, о должностях всякого чина»; истреблять суеверие, вкоренять в сердца людские страх Божий. Излагая в популярном виде свои риторические правила, Феофан и тут не упустил случая упрекнуть иных проповедников за некоторые внешние приемы проповеди: "Безумно творят проповедницы, которые брови своя поднимают и движение рамен являют гордое, и в слове нечто такое приговаривают, от чего можно познать, что они сами себе удивляются... Не надобно проповеднику шататься вельми, будто в судне веслом гребет; не надобно руками спляскивать, в бока упираться, подскакивать, смеяться, да но надобно и рыдать. Но, хотя бы и возмутился дух, надобно елико можно унимать слезы, вся бо сия лишняя, и не благообразна суть, и слушателей возмущают». Кроме наставлений Регламента, Феофан около 1726 г. специально написал еще небольшое сочинение: "Вещи и дела, о которых духовный учитель народу христианскому проповедати должен» (Напечатано в IV части "Богословских сочинений» Феофана, Москва 1774 г., и отдельно, М. 1784 г.). Темами проповедей здесь указаны — разъяснение догматов христианских, увещание не проводить праздники в пьянстве и бесчинствах, не призывать всуе имя Господне и не присягать ложно, не боготворить иконы, не верить в суеверные приметы, не измышлять ложных чудес, видений и т. п. Между прочим, указана тема "о ненавидении иноземных людей, за едино то, что иноземные они».

Как видно, Феофан хотел направить проповедничество не только но пути отвлеченного нравоучения, а навстречу требованиям современной жизни и возбуждаемым ею вопросам.

Таким образом, Феофан в теории проповеди восстал против школы XVII столетия за подражание западным образцам, за отчуждение её от жизни, за искусственно-драматическое изложение. Он хотел дать духовному красноречию новое направление, связать его с жизнью и освободить от искусственных элементов. В своих собственных проповедях Прокопович, действительно, в большой или меньшей степени, и воплощал свои взгляды па проповедь. Он с особенной готовностью усвоил мысль преобразователя о государственном служении проповедничества и в своих проповеднических выступлениях явился преимущественно апологетом и истолкователем дел Петровых, изъясняя их значение и пользу. Ни одно из событий петровского царствования, ни одна из одержанных им побед, ни одна из важных реформ его времени не прошли без того, чтобы Феофан не отозвался на них c церковной кафедры. Из проповедей Феофана многие замечательны и обратили в свое время на себя особое внимание.

Таковы: "Приветственное слово», сказанное Феофаном государю в Киеве 5-го июля 1706 г., при первой встрече Феофана с монархом. Похвальное слово, произнесенное по случаю Полтавской победы в присутствии Петра, переведено было на латинский язык и тогда же напечатано. Проповедь, произнесенная 24-го ноября 1717 г., в день именин императрицы, на тексте: "Крепка, яко смерть, любы».

Проповедь 6-го апреля 1718 г., произнесенная в связи с делом царевича Алексея: "Слово в неделю цветную о власти и чести царской, яко от самого Бога в мире учинена есть и како почитати царей и оным повинонатися людие долженствуют; кто же суть, и коликий имеют грех протимяющиеся им». Слово в день Александра Невского, произнесенное в 1718 г., на текст: "Учителю благий, что сотворив, живот вечный наследую».

"Слово похвальное о флоте российском и о победе, галерами российскими над кораблями шведскими июля 27 полученной», произнесенное в присутствии царя 8-го сентября 1720 г. Слово 28-го января 1722 г., произнесенное в Москве во время торжеств по случаю Ништадтского мира, изъясняющее значение окончившейся войны. Две проповеди па смерть Петра Великого в день погребения его 1-го марта 1725 г. и в день Петра и Павла того же года; здесь блестящая характеристика всей деятельности Петровой. Надгробное слово Екатерине I, произнесенное 16-го мая 1727 г. Речь в день коронации императрицы Анны Иоанновны, 28-го апреля 1730 г., и слово тоже в день коронации, произнесенное в 1732 г., на текста: "Воздадите кесарева кесарови».

Замечательное слово произнес Феофан и в день коронации в 1734 г., сказанное в пользу монархии вообще. Проповеди Феофана большею частью печатались тотчас же по их произнесении. В 1760, 1761 и 1765 гг. издано было в СПБ. собрание Феофановых проповедей под названием "Поучения и речи», в 3-х частях; в первой части помещено 14 слов и речей, во 2-й — 17 слов, в третьей — 27 слов и речей (в "Хр. Чт.» 1826 г. напечатано три слова Прокоповича; в "Русском Вестнике» 1841 г. — речь на бракосочетание ц. Анны Петровны). Все эти проповеди были сказаны на русском языке; но некоторые из них, как то: панегирик на Полтавскую победу, надгробное слово Петру Великому, поздравительная речь при вступлении Анны на престол были переведены самим же Феофаном на латинский язык.

Совершенно особую группу проповедей Феофана составляют его 6 "монашеских (или аскетических) проповедей».

Проповеди эти говорены в Киеве на польском языке и напечатаны на нем в издании Давида Нащинского "Miscellanea sacra», под названием "Orationes asceticae»; на русском языке они напечатаны в III-й части "Слов и речей» Феофана, а некоторые еще в "Христ. Чт.» 1826 г. "Аскетические проповеди» — в сущности популярное изложение трактатов о разных богословских вопросах, в первой из них опровергается католическое учение о чистилище, во второй говорится о всеведении Божием, в третьей — о покаянии, в четвертой — о любви к Богу, в пятой — о ненавидении греха и в шестой—о множестве осужденных.

Насколько же Феофану в своем собственном проповедническом творчестве удалось воплотить те требования, которые он предъявлял к проповеднику, помимо отклика на события современности, что для него, конечно, несомненно? Ответ на этот вопрос дает изучение Феофановых проповедей. Ю. Ф. Самарин, автор известной диссертации о Прокоповиче и Яворском, так характеризуете Феофана — проповедника.

- "Проповеди Феофана Прокоповича значительно разнятся от произведений прежней школы и во многих отношениях гораздо их выше. Даже на первых его проповедях, читанных им в Киеве, лежит отпечаток совершенно нового стиля. Bo-первых, много значит отсутствие обыкновенных в то время недостатков. В развитии основной мысли нет натяжки; нет усилия отыскать чего-нибудь неожиданного, нового и трудного; реже попадаются неуместные повествования и цитаты; описаний, аллегорий, символических образов и риторических фигур гораздо менее; драматизма и элемента комического почти вовсе не встречается. Наконец, изложение очищено от всего грубого, резкого, оскорбительного. Избравши текст догматический, нравственный или исторический, Феофан Прокопович всегда обнимает его во всей полноте, углубляется в его прямой смысл и строго его придерживается, без всяких, уклонений в стороны. Разделение слова на части обыкновенно бывает просто, не многосложно и условливается самим содержанием. Следуя правилу, им самим утвержденному, Феофан Прокопович заимствует доказательства почти исключительно из Священного Писания; каждая мысль замыкается у него текстом.

Исторические примеры, сравненья и уподобления встречаются редко. Обыкновенно он старается об одном: доказать согласие своей мысли с текстом. При объяснении текстов он приводить параллельные места, сравнивает одни с другими, опровергает возможный возражения, придерживаясь постоянно буквального смысла, толкуя Писание из самого Писания.

Этот метод дает некоторым из проповедей его большое сходство с учеными протестантскими трактатами... Художественный элемент в проповедях Феофана Прокоповича мало развит. Даже обыкновенные риторические фигуры Феофан употребляет умеренно. Его изложение отличается ясностью, точностью, определительностью. Он воздерживается от украшений, не содержащих в себе ничего поучительного. Тон его проповедей ровен, часто сух и однообразен; иногда ощутительно бывает присутствие живого чувства, но почти всегда сосредоточенного, сдержанного и никогда не доходящего до сильного порыва... Впрочем, мы не должны забывать, что, получив образование, одинаковое со своими современниками, от одних и тех же учителей и по одним правилам, он должен был, в известной степени, заплатить дань общим понятиям и вкусу своего времени. Некоторыми чертами, изредка попадающимися в его проповедях, они связываются с прежнею школою, которой Феофан Прокопович положил конец. Так, например, в проповеди в неделю православия мы встречаем натянутое в высшей степени и очень неудачное приложение повествования о Разве, жительнице Иерихона, к православной церкви...

Иногда попадаются тривиальные выражения и обороты... Должно, однако, заметить вообще, что даже тривиальные выходки и простонародные выражения у Феофана Прокоповича имеют характер отличный от тех же недостатков у других проповедников и вообще не в такой степени оскорбительны.

Во-первых, тон его проповедей менее напыщен и ближе подходит к разговорному языку, так что переход от слога торжественного к простонародному не так крут. Во-вторых, в уклонениях и недостатках Феофана Прокоповича все-таки чувствуется присутствие жизни, виден живой человек, способный забыться, прийти в гнев или рассмеяться и сказать лишнее слово; тогда как у Стефана Яворского и у других проповедников, при тех же темных сторонах, нет этой жизни. Но главное положительное достоинство проповедей Феофановых, то, которое обличает в них новое направление, есть их современность, их живое отношение к действительности.

Феофан хорошо знал состояние умов, предрассудки и убеждения русского народа. Он внимательно следил за его развитием, не спускал с него глаз, вслушивался в его толки и ничем не пренебрегал. Это давало ему возможность действовать на общественное мнение и обращаться к слушателям именно с тем, чего требовали обстоятельства. Почти все проповеди Феофана направлены против господствовавших в его время предрассудков и суеверий. Его деятельность во всех родах по преимуществу отрицательная, преобразовательная выразилась в проповедях преобладанием обличения в различных видах: упрека, иронии и самой язвительной сатиры... Нельзя не заметить, что ирония и сатирическое начало, проглядывающее в проповедях Феофана, напоминает писателей первых времён реформации. Они также имели дело с устарелыми понятиями, предрассудками, с невежеством упорным в отрицании всякого совершенствования, и также смотрели на все это с чувством своего превосходства, своей силы, ручавшейся за успех борьбы. Чувство соболезнования к противникам и вместе досада на продолжение их неразумная сопротивления — вот те условия, в которых находились и Феофан Прокопович и первые реформаторы западные. Очень понятно, что из них могло возникнуть сатирическое начало».

Новое направление церковной проповеди, указанное Феофаном, не осталось без последователей. Прокопович создал, можно сказать, целую проповедническую школу, около него группировались другие духовные лица, усвоившие те-же приемы. Таковы, например, Гавриил Бужинский, Феофил Кролик, Симон Кохановский.

Это были подражатели Феофана, хотя и с меньшею силою таланта. Но вся эта школа и особенно глава ее — Феофан подвергались нападкам противной стороны, представителей старого направления, которые не преминули и здесь обвинить Феофана в недостаточно чистых церковных понятиях. Известный Маркелл Родышевский на регламентские замечания о неприличии проповеднику плакать писал, например: "Павел Великий апостол и учитель глаголет в Деяниях гл. 20: "сего ради будите поминающе, яко три лета нощь и день непрестанно уча со слезами единого коегождо вас». И не говорил сам и никто о нем и тогда и после не поносил его, и лишним сего не нарицал, что он плакал, и неблагообразным, а тем, что он плакал, наставлял же слушателей своих словес, а не возмущал: то и проповеднику, плачущемуся и наставляющему народ со слезами и со умилением, сие не должно бы быть поносимо, но паче похваляемо».

Феофан Прокопович был писателем не только церковным, но и светским. Богословско-литературная и проповедническая деятельность не исчерпывали его многостороннего таланта. От него осталось не мало произведений светского характера и самого разнообразного содержания. Сюда, прежде всего надо отнести плоды его занятий пиитикой в Киевской академии. От него остался латинский курс пиитики, сочиненный им в 1705 г. для учеников и изданный только впоследствии в 1786 г. преосв. могилевским Георгием Конисским в Могилеве под заглавием: "De arte poetica libri tr?s, ad usum et institutionem studiosae juventutis Roxolanao dictati Kioviae in Ortliodoxa Akademia Moliyleana Anno Domini 1705». В области теории поэзии, как и риторики, Феофан пытался ввести нечто новое по сравнению с прежним схоластическим направлением. До него "наука стихотворства» и иезуитских школах и в Киевской академии представляла собою собрание правил, касавшихся почти исключительно формы, а не содержания поэтических произведений. Пииты XVII века занимались главным образом версификацией, т. е. искусством составления стихов, придумывая разные причудливые формы и не обращая внимания на содержание. Отсюда возникли разные акростихи, анаграммы, стихи, читаемые снизу вверх и с других сторон, стихи, написанные в форме креста, звезды и т. п. На эти упражнения тратилось много времени и добиться в них наибольшего искусства считалось большим преимуществом. Феофан Прокопович, хотя и сам не вполне отрешился от традиций этой школы, но тем не менее во многом над ней возвысился. Он старался очистить теорию поэзии от искусственных схоластических измышлений, внести сюда побольше здравого смысли и естественности. Он восстаёт против излишних украшений стихотворного слога, против злоупотребления символами и аллегориями; обращение к языческим богам и упоминание их имен, нередко практикуемые пиитами, он считал даже неприличным для христианских писателей, рекомендуя лучше заимствовать символы и сравнения из Св. писания.

При составлении своего курса пиитики Феофан пользовался и иезуитскими руководствами Понтана и Фамиана Страды, но главным его руководителем был Скалигер, пользовавшийся большим успехом во Франции и Германии в XVI в. Высказываясь против стихотворных фокусов, Феофан рекомендует своим ученикам внимательно изучать образцовых писателей — в области эпоса —Гомера, Вергилия, Тасса, в лирике Горация, Овидия, Катулла, в драме и комедии — Сенеку, Плавта, Теренция.

Подобно другим преподавателям пиитики и питомцам тогдашней школы, Феофан не ограничивался одной теорией поэзии, да и не мог ограничиваться. По обычаю того времени, ему приходилось применять свое пиитическое искусство и на практике. Сочинение стихов было тогда занятием даже обязательным в положении Феофана, так как каждый торжественный случай было принято приветствовать стихами. Памятником стихотворства Феофана осталась прежде всего его большая "трагикомедия», написанная в 1705 г., под заглавием: "Владимиру славянороссийских стран князь и повелитель, от неверия тмы в свет евангельский приведенный Духом Святым».

Это произведение во многом казалось новым для того времени. Комический элемент в нем не был выделен в отдельные интермедии, как то обычно делалось, а проникал все произведение.

Выбор сюжета из русский истории тоже казался необычным, потому что сюжетами комедии были или отвлеченные рассуждения или библейские и святоотеческая события. Главное же, избирая тему, по-видимому, весьма далекую от современности, Феофан сумел придать ей интерес современности. Действие трагикомедии проникается современной идеей борьбы прогресса с застоем, причем представительницею первого является светская власть, а представителем второго — духовенство. Не даром Н. И. Гнедич, изучавший "Владимира», дал о нем такой отзыв: "Произведение это для наблюдателя отечественного просвещения есть явление, по своему времени, чрезвычайно необыкновенное и заслуживает внимания по многим отношениям. Сочинителю были известны образцы театра, и он не был незнаком с театром древних, по крайней мере, с трагедиями Сенеки. Можно сказать, что сия трагикомедия есть первое у нас театральное сочинение человека с дарованием. Характеры, завязка, ход и движение ее одушевляют. Кроме того, несмотря на язык, довольно не чистый, несмотря на тяжелую форму польского размера, в пьесе есть много стихов, которым, в отношении ко времени их произведения, нельзя не удивляться. В них, сквозь темноту оборотов или тяжесть слога, блистает воображение, возвышенность слога, жар и краска поэтические. Свобода мыслей в сочинителе показывает человека, которого идеи были выше круга идей того времени, человека, который имел довольно надеянности на себя, чтоб выражать мысли, какие в тот век и на ухо говорить иные страшились» ("Трагикомедия» Феофана не напечатана; текст её в рукоп. сборн. Ист. Публ. Библ., О. XIV, 2).

Затем Феофан и в последующее время писал не мало стихотворных произведений. По словам Шерерова биографа, он составил несколько священных гимнов и песней, которые были переложены на музыку и распевались питомцами его школы. На Полтавскую победу Феофан написал торжественную песнь, латинскими стихами, которая, с его же польским переводом, помещена в конце изданной Конисским книги Феофана "De arte poetica».

Другая замечательная латинская ода написана Феофаном на путешествие Петра II в Москву на коронацию. Об этой оде

Тредьяковский в своем "Рассуждении об оде» писал, что автор её " как другий Гораций, толь благородно и высоко, славно и великолепно вознесся в своей предражайшей оде ... что Гораций бы сам, посмотрев оную, в удивление пришел, и тужь бы его преосвященству справедливость похвалы учинил, которую я ему теперь воздаю». Ода эта напечатана в "De arte poetica» и в "Miscellanea sacra». В последнем сборнике помещены также Феофановы "Описание Киева» латинскими элегическими стихами; "Увещательная элегия» (латинская) ученику о собдюдении непорочиости жизни; латинская "Монашеская элегия» от лица сына к отцу, отклонявшему его от монашества несколько мелких стихотворений Феофана приведены у Чистовича, "Феофан Прокопович» (Спб. 1868г., стр. 600—602); неизданные мелкие стихотворения переписаны у митр. Евгения, ("Словарь дух. пис.», т. II, стр. 321—322).

От Феофана осталось затем несколько сочинений из области гражданской истории. По приезде из Киева в Петербург Феофан, между прочим, занялся, не известно, по чьему-либо указанию или по собственному побуждению, составлением родословной таблицы русских государей. Это небольшое произведение отняло у Прокоповича не мало времени, по его собственному признанию, потому что приходилось перечитывать польских и русских летописцев и критически сверять их друг с другом.

В 1717 г. Меньшиков представил эту таблицу государю, и, по одобрении последнего, она тогда же была напечатана под заглавием: "Родословная роспись великих князей и царей российских до государя Петра I, с кратким описанием знатнейших дел их и гравированным каждого портретом», Спб. 1717 г. (библиограф. редкость).

В 1773 г. в С.-Петербурге и в 1788 г. в Москве князем Щербатовым была издана "История императора Петра Великого от рождения его до Полтавской баталии, сочиненная Феофаном Прокоповичем». Митр. Евгений, не сомневаясь, приписывает это произведете Феофану и сочинение его относит ко времени около 1730 г. Но в ученой литературе вопрос об авторе этого сочинения остается спорным. Несомненно, Феофан занимался историей царствования Петра Великого, по желанию самого государя, который желал сохранить в памяти потомства события своего времени. Что это дело поручено было Феофану, о том свидетельствует одно письмо его к царю от 1722 г., во время астраханского похода, в котором Феофан упоминает о данном ему поручении и просит, для точного запечатления событий астраханского предприятия, вести недельную его запись и затем передать ее ему для обработки. Но изданная Щербатовым история наводит на сомнение лиц, изучавших рукопись, послужившую для неё оригиналом. В этой рукописи основной текст писан не Феофановой рукою, а Феофану принадлежат только разные замечания и поправки, показывающие, что как будто он только исправлял чью то работу. Так именно и понимает его роль И. А. Чистович. Но И. Морозов, автор диссертации о Феофане, как писателе, смотрит на дело несколько иначе. По его мнению, книгу составлял Феофан, хотя не совсем кончил обработку; но так как главное содержание по книги составляют "Списки из подлинных реляций, журналов и т. п., то, конечно, авторство Феофана было ограничено. Некоторые места, как-то: речи Карла XII и Петра к войскам, характеристика Мазепы и Запорожской Сечи, несомненно, вполне Феофанова сочинения. Что касается прочего, то это были черновые тетради, в которые кто-нибудь, по приказанию государя, выписывал из разных документов сведения о событиях в хронологическом порядке; Феофан же позаботился об украшении этой истории, поправляя слои, дополнял рассказ своими вставками, связывая отдельные части. История так и осталась неотделанной окончательно и в таком виде впоследствии была напечатана. Такое мнение, кажется, будет наиболее основательным. Вся "История» делится на четыре главы или книги. Первая говорит о рождении Петра и о событиях до начала шведской войны, а остальные три говорят об этой войне. По смерти Петра Феофан написал "Краткую повесть» об этой смерти. Побуждением к тому для него было, как он сам говорить, появление не совсем достоверных сведений о кончине Великого монарха, и Феофан пожелал, на основании свидетельств очевидцев, воспроизвести подлинную картину. В повести рассказывается о болезни царя, о настроении его приближенных у смертного одра, подробно передаются обстоятельства самой

кончины; затем рассказывается о вступлении на престол Екатерины I. Повесть напечатана в Спб. в 1726 г. (по Сопикову и Евгению — в 1725 г.) и в Москве тогда-же (по Евгению); она перепечатывалась в 1819 и 1831 г.г. (Спб.).

Сам Феофан перевел ее на лат. язык, и на нем она была издана, вместе с надгробными словами, в 1726 г. в Ревеле под назв.: "Lacrimae Roxolanae». В том же году она была издана в Гамбурге на лат. и нем. языках; лат. перевод перепечатан в издании Давида Нащинского "Lucnbrationes Illustrissim? ас Reverendissimi Tlieophanis Procopovicz». События вступления на престол имп. Анны описаны Феофаном в особом сочинении: "Сказание о кончине Петра II и о вступлении на престол Анны Иоанновны», Спб. 1737 г. Впрочем, это далеко не беспристрастное историческое произведение, а скорее тенденциозный памфлет на верховников, замысливших ограничить самодержавие. Болтин приписывает Феофану составление "Подробной летописи, от начала России до Полтавской баталии», изданной Н. А. Львовым в 1798 г. в Спб.; но ее никто из позднейших историков не считает Феофановым сочинением.

Кроме русской истории, Прокопович иногда обращался и к истории всеобщей по разным случаям. Многие ему приписывают "Рассмотрение повести о Кирилле и Мефодии», апостолах славянских, напечатанное в конце переведенной по указу Петра с итальянского языка книги Мавра Орбини, изд. в Спб. в 1722 г. под заглавием: "Историография початия имени, славы и расширения народа славянского».

Автор здесь опровергает мнение католических историков, будто Кирилл и Мефодий посланы были к славянам не из Константинополя, а из Рима. Однако, вопреки мнению Пекарского, Филарета, Евгения, проф. И. А. Чистович доказал убедительно, что упомянутое "Рассмотрение повести о Кирилле и Мефодии» писано не Феофаном, а Феофилактом Лопатинским.

П. Морозов, не без вероятности, доказываете, что на основании предполагаемого участия Феофана в издании книги Орбини на русском языке его считают автором и сочинения "Об амазонках», которое приписываете Прокоповичу Татищев.

Дело в том, что у Орбини есть глава об амазонках. Однако, быть может, Феофан и действительно писал что-либо по этому вопросу по какому-либо случаю, хотя бы в связи с изданием сочинения Орбини. Более бесспорно авторство Феофана в другом случае. В 1722 г. Петр, заинтересовавшись по одному поводу языческой религией, велел перевести на русский язык сочинение Аполлодора, которое действительно и было напечатано на русском языке в 1725 г. под заглавием: "Аполлодора грамматика афинейского библиотеки или о богах». Царь поручил Феофану составить к этой книге предисловие, в котором объяснить "намерение, с каковым книга та переведена, и в конце той книги окончание из христианских писаний, для ведения тоя книги прочитывающим, в котором объявить, како язычники, прежде познания христианского благочестия, в неверствии своем заблуждалися, и каковых богов имели». Феофан в предисловии и объясняет читателям, какая польза для христианина знать, в чем состоит языческое зловерие, перечисляет богов классических религии, греческих и римских поэтов и т. д.

Феофан принимал иногда деятельное участие в составлении актов государственно-законодательных или вообще правительственно-официальных. К нему обращались обычно в тех случаях, когда требовалась известная аргументация, ученое или диалектическое искусство. И Прокопович столь же ревностно здесь отдавал свое перо на служение видам правительства, как и в области церковного законодательства.

Самым замечательным Феофановым произведением данного рода была известная "Правда воли монаршей», История её происхождения была такова: 5-го февраля 1722 г. был опубликован указ или устав о престолонаследии, которым отменялся прежний обычай передавать престол старшему сыну, а устанавливался принцип назначения наследником престола того, кого изберёт царствующий государь. Этот указ был отголоском дела царевича Алексея и направлен был против его сына — Петра Алексеевича.

Петр Великий, видимо, опасался, как бы его внук не оказался похож на своего отца, и заранее хотел обеспечить себе право, в случае нужды, отстранить и его от престола, как был отстранен несчастный Алексей. Но государь чувствовал, что подобный принцип произвольного назначения наследника нуждается в принципиальном оправдании, а потому еще в самом указе 5-го февраля было обещано особо издать "довольные примеры», которые подтверждают право государя распоряжаться престолом по своему усмотрению. Эти "довольные примеры» и поручено было составить Феофану, в результате чего явилось целое сочинение под заглавием: "Правда воли монаршей во определении наследника державы своей». В предисловии к книге появление её оправдывается тем, что сочинена она не для защиты правительственного акта, каковые акты в защите не нуждаются, а "понеже в народе нашем обретаются так непокойные головы и страстию прекословия скорбящие сердца, что никакого установления, от державной власти произносимого, похвалити не хотят... и сеют в отечестве нашем мятежей плевелы, а иностранным подают бесчестное мнение о народе российском, яко бы в нем варварские нравы, и государям своим верность притворная, и послушание за гнев токмо, а не за совесть, рабски, а не сынонне творимое... того ради, по согласию духовного и мирского главного правительства, судилося за благо сочинить сию книжицу, дабы безумным, но упрямым уста заградить, простосердечных же, но невежливых от вредного оных блазнословия сохранить не вредимых, купно же и иностранным порочное о народе нашем мнение отнять, и подать им вину лучших о нас помыслов». Значит, главным образом писались "довольные примеры» для иностранцев. "Правда воли монаршей», начиная с восхваления устава о престолонаследии, и доказываешь ссылками на Св. писание, Св. отцов, древних писателей в роде Гуго Гроция, Ливия, Цицерона, Светония, Прокопия, кодекс Юстиниана и т. п. и доводами разума, что вообще отец может лишить сына наследства, а государи» может избрать своим наследником кого ему угодно. Книга была окончена печатью в конце августа 1722 г. и послана государю для одобрения, а после такового в том же году выпущена в свет. Иностранцы, действительно, встретили ее одобрительно. В Лейпцигских "Acta eruditoriim» 1723 г. появилась сочувственная рецензия на трактат Феофана; в 1724 г. трактат был переведен на немецкий язык и издан в Берлине.

В России он приобрёл силу законодательного акта, будучи присоединен к "Уставу» о престолонаследии.

В 1726 г. при Екатерине I "Правда» была вновь напечатана и распространялась во множестве экземпляров (в оправдание возведения на престол Екатерины). Но при Петре II это произведение, как и указ о престолонаследии, подверглось опале, что было и вполне естественно, так как "Правда» была направлена именно против Петра Алексеевича и его отца.

В 1727 г. "Правду» велено было всюду отбирать. Однако при Анне Иоанновне на нее опять нашли удобным ссылаться, и она получила прежнее значение. Какое отрицательное значение имел введенный Петром новый принцип наследования престола, это хорошо известно из последующей истории. Но Феофан, оправдывавший этот принцип, действовал, конечно, по тем же самым побуждениям желания пользы отечеству, как и Петр. Поэтому, хотя М. М. Щербатов и отзывается о "Правде» Феофана, как "памятнике лести и подобострастия монашеского изволению государскому», но этот отзыв нельзя принять без ограничений ("Правда» помещена в Полн. Собр. Зак. VII, № 4870).

По поручению Петра же, Феофан еще ранее написал (в 1719 г.) предисловие к морскому Уставу, изданному в 1720 г. (19 янв.). Здесь рассказывается о начале кораблестроения в России и происхождении русского флота, причем в основу легли наброски самого Петра, которые Феофан переделал, распространил витиеватым языком. "Предисловие» печатается при Уставе.

При Петре II-м Феофан написал манифесте о коронации, и он же составил церемониал встречи государя в Новгороде в 1728 г. (напеч. в IX части Древней Рос. Бивлиофики, изд. 2-е).

Для полноты обзора Феофановых сочинений остается упомянуть о напечатанном Бантыш-Каменским в приложении к изданному им курсу философии Баудмейстера (1777 г. Моск. и 2-е изд. Лейпц. 1786 г.) отрывке из академического курса философии Феофана о правилах диспута. От Феофана осталось не мало писем.

18 латинских писем ем к разным приятелям напечатаны в изданных в Бреславле (1743 г.) Феофановых сочинениях; другие хранятся в Киев. дух. ак., часть напечатана на русском языке в "Трудах Киевской духовной академии» 1865 г.

Наконец, Феофан участвовал и в издании некоторых чужих сочинений. По желанию Феофана, иеромонах Симон Тодорский перевел на русский язык и напечатал в Галле в 1735 г. книгу Иоанна Арндта "Об истинном христианстве».

Много других переводных сочинений, издававшихся в России, отдавались предварительно на просмотр Феофану.

И. А. Чистович высказывает предположение, что едва ли не все вообще сочинения, изданные в России при Анне Иоанновне, предварительно рассматривались Феофаном.

Уже один вышеизложенный краткий обзор литературной деятельности Прокоповича подтверждаете мнение о нем, что это был vir doctissimus. Не было почти, как видно, рода писательства, к которому не был бы причастен Феофан Богослов, проповедник, канонист, юрист, историк, поэт совмещались в нем с разною степенью дарования, но, во всяком случае, в необыкновенном сочетании. Таких разносторонних и плодовитых талантов, мало еще можно встретить среди наших деятелей XVIII века. Именно в виду этой многосторонности, нельзя, конечно, и требовать от Феофана всюду одинаковой глубины и основательности. Но и сделанного им на разных поприщах литературно-научной деятельности вполне достаточно, чтобы его имя занимало одно из почетнейших месте среди русских писателей не только эпохи преобразования, но и последующего времени. Взятая же в своем целом личность Феофана Прокоповича всегда останется одной из центральных фигур русской истории XVII столетия.

См. также:

 - Феофилакт Лопатинский, архиепископ тверской