Николай Георгиевич Зайцев

Николая Георгиевича я узнал близко в тревожное и бурное время после февральского переворота, хотя я с ним встречался и раньше, на собраниях Таврического губернского комитета партии Народной Свободы. Человек он был добрый, хороший семьянин, скромный и тихий, на редкость добросовестный в выполнении взятых на себя обязанностей, аккуратный во всем, всегда одетый изысканно-опрятно. Старый кадет, он, будучи чиновником одного из губернских учреждений, во время гонения на партию не боялся открыто принадлежать к ней и, насколько я помню, имел по этой причине неприятности по службе.

После февральского переворота он с энтузиазмом отдался партийной работе, беря на себя всегда «черную» её часть, незаметную и скучную, но необходимую и важную. Он редко говорил на собраниях, выступая лишь тогда, когда его мысль никем не была высказана.

Когда я был назначен временным правительством Таврическим губернским комиссаром и переехал в Симферополь, оставив семью в Ялте, как-то само собой вышло, что я переехал жить к Николаю Георгиевичу. Я говорю — само собой вышло — потому, что сношения у меня с ним в то время были ежедневные, как с секретарем губернского комитета партии и редактором нашего партийного органа «Таврический Голос». В моей тяжелой работе, признаваемой социалистами «постольку- поскольку», я особенно ценил моральную поддержку, которую мне оказывала партия, и поддерживал в нужных случаях с нею связь через Николая Георгиевича. Дома, после тяжёлого дня, полного неудач и сомнений в целесообразности дальнейшей работы из-за бессилия как центральной власти, так и власти на месте, так отрадно было поговорить с всегда бодрым и верившим в конечный успех Николаем Георгиевичем. Редко говоривший на людях, он был интересным и вдумчивым собеседником.

Под влиянием настроения Предпарламента в Петербурге и столкновений с татарами из-за усиливавшихся в их среде самостийных стремлений я принужден был уехать из Крыма и жил в Новочеркасске, работая по организации Добровольческой Армии. За трудностью сношений через начавшийся образовываться фронт, я получал лишь отрывочные сведения о все ухудшавшемся и осложнявшемся положении в Крыму. Дошло до меня известие и о том, что Николай Георгиевич был избран в последний перед захватом края большевиками орган местной правительственной власти — «Совет народных представителей», пытавшийся управлять и предотвратить анархию. Очевидно, вера в конечный успех не оставляла Николая Георгиевича, и он должен был пережить еще одно разочарование. «Совет народных представителей» не пользовался никаким авторитетом и не имел никакой власти. Он погиб при захвате Симферополя большевиками, после победы севастопольских матросов над татарами под Бахчисараем.

Арестован был Николай Георгиевич как редактор «буржуазной» газеты и как член «буржуазной» партии. У него не было врагов, и, может быть, просидев более или менее продолжительное время в тюрьме, он остался бы жив, если бы не случайный налет матросов из Севастополя. Но случайный ли? В этих налетах большевиков-матросов была система. Они разъезжали на грузовиках по всему полуострову, производили расстрелы в тюрьмах, хватали и убивали по первому доносу.

Ворвавшись ночью в Симферопольскую тюрьму, матросы приказали согнать во двор всех политических. И из собранной толпы они вытаскивали и сажали на грузовик офицеров. В большой толпе оборванных и грязных людей они обратили внимание на аккуратно одетого, как всегда, Николая Георгиевича.

— Давай сюда этого, в крахмальной сорочке!..

И участь Николая Георгиевича была решена...

Взятых на грузовик матросы расстреляли на окраине Симферополя, и на другой день 14-летняя дочь Николая Георгиевича нашла его тело среди груды убитых, брошенных на обочине шоссе. После убитого осталась жена, дочь, шестилетний сын.

О смерти Николая Георгиевича я узнал много позже, вернувшись из первого Кубанского похода. Могила его уже поросла травой...

Трагедии отдельных семей забывались перед общей великой трагедией, переживавшейся родиной.