II.

Перед штурмом.

С половины августа месяца начали носиться слухи о сильных подкреплениях, идущих на освобождение Карса. В первых числах сентября было получено положительное сведение о десанте, сделанном турками в Батуми и о сосредоточении турецкой армии на берегах Чороха. Эти-то известия и были, как полагают, главнейшими причинами, побудившими генерал-адъютанта Муравьева изменить план своих действий и отважиться на приступ, успех которого, по мнению некоторых лиц, окружавших главнокомандующего, не подлежал никакому сомнению.

2-го сентября Яков Петрович неожиданно был вызван из Мелик-Кёя в главную квартиру, и следующим образом описывает первый разговор, бывший у него с главнокомандующим по поводу предстоявшего штурма:

"Прибывши в Чавтли-чай, я тотчас-же отправился к главнокомандующему, не зная, зачем меня требуют. Когда я вошел, Муравьев сидел за большим письменным столом, на котором разложены были планы. Возле него находились генерал-майор Броневский и полковник Константин Кауфман (полковник Кауфман исполнял должность начальника инженеров действующего корпуса, а генерал Броневский – был начальником военно-походной канцелярии главнокомандующего.). Кроме их в палатке не было никого. Сделав мне несколько незначащих вопросов о состоянии Мелик-кёйского отряда, главнокомандующий вдруг переменил разговор.

– "Яков Петрович! посмотрите сюда: можете-ли вы сказать, что это такое?» – Он показал рукою на развернутую карту.

"Я подошел к столу и начал внимательно рассматривать план, на котором красными и синими черточками обозначалось движение войск.

"Это план штурма!» – воскликнул я, не умея скрыть своего изумления.

– "Так! вы угадали, живо возразил Муравьев. – Скажите же мне, что вы можете сделать с своею кавалериею, если я поведу атаку на Шорахские высоты?

"Этот вопрос поставил меня в затруднение. – Я знал, что главнокомандующему были уже известны мои суждения, не раз высказываемые в кругу сослуживцев о невозможности в то время штурма, а потому решился быть осторожнее.

– "За всю мою долговременную службу я не приучил себя в подобных случаях давать свои личные мнения, отвечал я уклончиво. С меня довольно в точности исполнить ваше распоряжение. Приказывайте! – И если ваши приказания будут удобоисполнимы, верьте, сделаю более того что вы желаете. в противном случае не будьте ко мне взыскательны.

"Муравьев не дал договорить мне. "Знаю, знаю, что вы хотите сказать этим, перебил он с досадою: но предваряю вас, мое решение неизменно. – Скажите одно: если я атакую Шорах, можете ли вы с кавалериею заскакать в тыл шорахским укреплениям?

– "На такой вопрос я не могу отвечать сию минуту, дайте мне время подумать: я осмотрю местность и тогда доложу обстоятельно.

– "А как вы изучите местность?

– "В одну прекрасную ночь я отправлюсь лично с моими пластунами к чакмахским батареям, осмотрю их, измерю рвы и спущусь в шорахский овраг, чтобы видеть куда вести кавалерию..

– "Этого не может быть! сказал Муравьев.

– "В таком случае, я докажу вам противное.

– "Хорошо, посмотрим; через два дня я жду вашего ответа.

"Затем он изложил в коротких словах общее предначертание штурма и отпустил меня, предварив, чтобы все сказанное оставалось до времени в тайне.

"Возвратясь домой, я тотчас потребовал к себе своего бессменного ординарца Скопина, и приказав ему, с тремя пластунами (В число их Бакланов назначил своего младшего сына. В. П.), ночью пробраться на Чакмах и осмотреть турецкие укрепления.

– "Не допускаю мысли, сказал я ему на прощание, чтобы ты, мой неизменный боевой товарищ, отступил перед опасностью; но предваряю, что завтра ты поведешь меня и, если твои показания окажутся неверными, я, как трусу, собственною рукою размозжу тебе голову.

"Как только стемнело, я сам проводил пластунов за аванпостную цепь и, возвратясь в палатку, провел целую ночь в самом мучительном состоянии. Сон меня покинул; мне все казалось: вот-вот где-нибудь раздастся предательский выстрел и мои пластуны будут открыты. Я вздрагивал при каждом шорохе, но сколько ни напрягал и слух и зрение, ни единого звука не долетало до меня со стороны неприятеля. – Нет, видно мои молодцы работают на чистоту, по-кавказски, подумал я, и только стал забываться дремотою, как слышу, кто-то назвал меня по имени. Это был Скопин, с своими товарищами....

"Они передали мне следующее:

"Вся линия чакмахских укреплений, обращенная фронтом к стороне Мелик-Кёя, тянется от самой речки Карс-Чая вплоть до шорахского оврага и состоит из трех люнетов, вооруженных 15-ю орудиями и связанных между собою непрерывным бруствером. – Люнеты закрыты с горжи; но, благодаря ничтожности рвов, могут быть взяты одною кавалериею. За то, левее их, на самом изгибе шорахского оврага находится форт, называемый Вели-Табиею, который носит характер временного укрепления и вооружен тридцатью двумя орудиями; глубокие рвы снабжены подъемным мостом, убирающимся однако-же на ночь. Самый овраг, по словам Скопина, был Доступен для кавалерии только в своих верховьях; но далее оканчивался везде такими обрывами, что всадники могли спускаться в него не иначе, как переводя лошадей в поводу под огнем с четырех батарей, расположенных на ближний картечный выстрел.

"На следующий день, как только смерклось, я, в сопровождении трех пластунов, вполне мне преданных, выехал из лагеря. Оставив на главной заставе своих лошадей, мы пешком поднялись на Чакмахскую гору и стали подбираться к турецким редутам так тихо, что часовые, ходившие на валах укреплений, не обратили на нас ни малейшего внимания. К полуночи все батареи были осмотрены, рвы вымерены, орудия сосчитаны и шорахский овраг исследован до самой Вели-Табии. Отсюда я повернул назад и благополучно выбравшись к своим аванпостам, отпустил пластунов, а сал, не переодеваясь, как был в походном полушубке, сел на коня и поехал в главную квартиру.

"Несмотря на ранний час утра в ставке главнокомандующего горели свечи. Он принял меня немедленно, и я в коротких словах объяснил ему результаты своего осмотра. "Кавалерия», сказал: "должна скакать на протяжении трех верст под огнем сорока семи орудий. Девять десятых из нее, конечно, останется на месте, и если на Шорах прискачут со мною триста, четыреста всадников, они не принесут ни малейшей пользы

"Главнокомандующий заметил, что я преувеличиваю опасность.

– "Я сужу по местности, которую видел, отвечал я: но впрочем, если будет угодно, пошлите со мною одного ив ваших доверенных лиц: я проведу его сквозь линию турецких укреплений и тогда вы будете иметь подробный план, начертанный искусною рукою.

– "Этого не нужно, возразил главнокомандующий: я верю вашим словам. Но что, же вы беретесь сделать с вашею кавалериею?

– "Сделаю все, что будет возможно. Но прежде я попросил бы откровенно высказать свои собственные мысли. Выслушав меня, быть, может вы остановитесь, быть может, нет: по крайней мере, я не упрекну себя в молчании.

– "Говорите, сказал Муравьев: посмотрим, как вам удастся поколебать мое непреклонное решение.

– Если ваше решение действительно непреклонно, отвечал я: в таком случае я все-таки исполню свой долг и буду откровенен. Позвольте предложить вопрос: с какого расстояния осмотрены, сняты и нанесены на этот план карсские укрепления?

– "В телескоп, отвечал главнокомандующий.

– "Значит, на расстоянии семи, а может быть и более верст.

– "Да. Вы хотите сказать, быстро перебил меня Муравьев: что этот план не может быть верен?

– "Более. Я удивляюсь, как ваше высокопревосходительство решаетесь основывать на нем свои предположения, когда на расстоянии какой-нибудь полуверсты зоркий глаз, вооруженный отличным биноклем, меня обманывает. В прошедший раз вам было угодно показать мне на плане ворота, в которые должна войти 18-я дивизия. Вы говорили: "ворвавшись, полки распространятся направо и налево по валам укрепления». На это скажу вам: не раз, а десятки раз в лунные ночи проезжал я с моими пластунами по этим местам в расстоянии близкого ружейного выстрела от неприятеля, и признаюсь: триумфальных ворот, поставленных для торжественного вступления наших войск, не видел. Там есть калитка, куда спешенные кавалеристы водят своих лошадей, но если туда попадет дивизия – она будет расстреляна, прежде чем головная рота успеет протесниться в эти ворота. Время удобное для приступа, продолжал я: нами пропущено. Карс надо было брать, пользуясь тем впечатлением, которое произвело на турок прибытие нашего корпуса, сильного, бодрого и страшного своими победами. Теперь впечатление это ослабло; турки опомнились; они возвели на наших глазах целый ряд укреплений, и будут драться отчаянно, полагая, что неудача заставит нас отступить от крепости.

– "Далее: успех ваш вы основываете на том предположении, что найдете неприятельские батареи открытыми с горжи. Может быть это и так, но на Чакмахе есть горжи; нет, стало быть, причин предполагать, чтобы их не было и на Шорахе. В тому же в войсках не приготовлено ни лестниц, ни фашиннику, а без этих пособников история не учит нас брать сильные крепости. Если вам известны иные средства, научите им прежде нас, ваших ближайших сотрудников. Простите мне выражения, облеченные может быть в резкую форму. Не приучил я себя смолоду говорить иначе. Не скрою от вас и того, что блокируя Карс в течении многих месяцев, мы ровно ничего не сделали, чтобы ознакомиться с положением крепости. Колонны, конечно, двинутся ночью, но те, кто поведет их, не зная местности, могут ошибиться направлением или встретить препятствия, о которых никогда не думали. Этих случайностей вы отвратить не можете, а между тем они способны обратить в ничто все ваши расчеты, и тогда тяжелая ответственность в потере лучшей и храбрейшей армии ляжет прямо на вас, её главнокомандующего.... Не торопитесь приступом: время года, скудные съестные припасы гарнизона – все предвещает близкое падение крепости. Через месяц, много через два Карс со всею Анатолиею и без пролития крови будет в ваших руках. Но если обстоятельства, мне неизвестные, побуждают вас безотлагательно испытать для покорения крепости такое крайнее средство, как приступ, тогда ведите главную атаку противу Чакмахских высот: они доступнее и могут быть взяты с меньшею потерею, нежели Шорахские. Завладев Чакмахом, мы охватим сильные шорахские укрепления с тылу и гарнизон их, лишенный сообщения с крепостью, вынужден будет или заблаговременно очистить редуты, или пробиться в поле, или штурмовать нас самих на Чакмахе. Но, то и другое и третье совершенно немыслимо для турок. Вернее всего они положат оружие. Говорю это с уверенностью, потому что знаю Чакмах и Шорах не по одним рассказам. Скажу еще более: с одною моею кавалериею я берусь занять всю линию чакмахских батарей, за исключением Вели-Табии. Поддержите меня.

– "А сколько вам надо пехоты? спросил главнокомандующий.

"Восемь батальонов.

– "Этого я не могу дать.

"В таком случае не могу принять на себя и ответственности за успех предприятия, отвечал я: Вели-Табия очень сильна, а, не завладев ею, нельзя будет удержаться и на Чакмахе: турки расстреляют нас перекрестным огнем. Но раз решаясь на штурм, не пожалейте войска. Шорах вы не возьмете и с 15-ю батальонами, в этом да будет вам порукою моя голова, поседевшая в битвах.

"Муравьев медленно приподнялся с места.

– "Генерал, сказал он резко, делая ударение на каждом слове: в ответ на вашу речь напомню вам русскую пословицу: яйца курицу не учат, а слушают. Вы слишком опрометчиво ручаетесь своею головою; поэтому я возвращаю вам ваше слово назад. Возвратитесь к отряду. Накануне приступа получите вы приказания, которые я обязываю вас исполнить в точности.

"С тяжелым предчувствием выехал я из главной квартиры, дав себе слово, более ни во что не вмешиваться и исполнять только то, что будет приказано. Случай заставил меня, однако же, скоро отказаться от моего намерения. Раз, перед вечером, я лежал в своей палатке и по обыкновению смотрел в подзорную трубу на то, что делается в Карсе. Вдруг мне показалось, что на Чакмахе происходит какое-то необыкновенное движение. Я начал вглядываться и вскоре убедился, что турки производили ученье: войска их по барабанному бою входили в редуты и стройно, без суматохи становились на валах укреплений. Как молния мелькнула в голове моей мысль, что турки знают о предстоящем штурме, и я, под этим впечатлением, схватив перо, тотчас написал записку к главнокомандующему. Муравьев оставил ее без ответа».