БЛОКАДА И ШТУРМ КАРСА.

(по неизданным запискам Я. П. Бакланова и рассказам прочих участников в событии).

1856 г.

Серым волком в поле рыщет,

Бродишь лешим по ночам –

И себе ты славы ищешь,

И несешь ты смерть врагам …

(Казачья песня. 1855 г.)

I.

Бакланов. – Обложение Карса.

В декабре месяце 1854 года, вместо князя Михаила Семеновича Воронцова наместником кавказского края и главнокомандующим отдельным кавказским корпусом назначен был генерал-от-инфантерии, генерал-адъютант Николай Николаевич Муравьев, командовавший до того войсками гренадерского корпуса.

По осмотре кубанской линии, главнокомандующий прибыл на левый фланг в исходе января месяца 1855 г. генерал-майор Яков Петрович Бакланов, по званию начальника кавалерии, выехал к нему. на встречу с донским казачьим полком (Подполковника Фролова.) и встретил поезд на пути из крепости Воздвиженской в Грозную, около Ермоловского кургана, со всеми военными почестями. Муравьев вышел из экипажа. Барон А. Е. Врангель, командовавший тогда войсками левого фланга, тотчас представил ему Бакланова, и главнокомандующий, окинув его с ног до головы пристальным взглядом, сказал отрывисто:

– "Садитесь со мной в коляску: мне надо говорить с вами!»

Надо сказать, что еще в конце 1854 г. Бакланов, тяготясь, своим положением в Грозной, где с званием начальника кавалерии левого фланга не было сопряжено никаких постоянных обязанностей (Так как кавалерия подчинялась ему только во время экспедиций. В прочее же время звание начальник кавалерии – могло считаться одним официальным титулом.), начал хлопотать о переводе в южную армию. Война, принимавшая тогда громадные размеры на Крымском полуострове, манила его к себе и обещала деятельность, какую не мог представить ему Кавказ, который в виду мирового события должен был временно ограничиться только оборонительными действиями. Ничего не загадывая вперед, генерал Бакланов не раз высказывал в кругу своих собеседников мысль, что масса донских казаков, находившаяся при южной армии, далеко не приносила той пользы, которую, по старинным заслугам донцов, в праве были от нее ожидать и требовать. Причина тому, по мнению его, заключалась единственно в недостатке энергической власти, способной устранить те злоупотребления, которые обыкновенно низводили донские полки на степень этапных команд, лишая их возможности действовать в поле, как действовали их отцы и деды, озаренные вечною славою двенадцатого года. князь Горчаков сознавал это сам, и принявшись хлопотать о переводе к себе Бакланова, вошел в переписку с военным министром (кн. В. А. Долгоруковым), а тот отнесся в свою очередь к Муравьеву. Новый главнокомандующий Кавказской армией – отвечал, что Бакланов по своим достоинствам и приобретенному опыту в тамошнем образе войны, совершенно необходим на Кавказе.

"Получив приглашение сопровождать главнокомандующего в Грозную», говорит в своих записках генерал Бакланов: "я думал, что Муравьев коснется в разговоре именно моего перевода; но вышло иначе. Смотря на казаков, скакавших по сторонам экипажа, главнокомандующий заметил, как-бы мимоходом:

– "Здешние казаки хороши, но на правом фланге лучше!

– "Я отвечал, что не видал казаков правого фланга, но что могу уверить его, что дух здешних полков не оставляет желать ничего лучшего.

"Затем наступило продолжительное молчание.

– "Знаете-ли вы, что я беру вас с левого фланга на лезгинскую линию? сказал Муравьев, и, не ожидая ответа, прибавил: "там будут находиться под вашею командою четыре донские полка с конною батареею.... Такого количества казаков, кажется, не бывало ни в чьей команде со времени вашего знаменитого Платова»....

– "Я не современник Платова и не знаю, что находилось у него в команде, отвечал я, стараясь быть кратким: но в здешних экспедициях мне приходилось командовать отрядами гораздо большими.

– "Дело не в количестве войск, перебил меня Муравьев: а в важности поручения, которое будет возложено на вас; в Грозной вы получите на этот счет подробные приказания»...

Последствием обозрений, сделанных главнокомандующим на линии, было то, что он убедился в возможности направить отсюда в Грузию восемь батальонов резервной дивизии, три донские полка, две пешие резервные и одну донскую батарею. Донские полки должны были идти, под командою генерал-майора Бакланова, в Кахетию, где главнокомандующий намерен был избрать центральный пункт для этого конного резерва, к которому предполагалось впоследствии присоединить один казачий полк из Грузии. Этот летучий отряд, сильный в своем составе, не должен был раздробляться, а находиться в полной готовности переноситься, куда-бы ни потребовала надобность. Этим распоряжением главнокомандующий надеялся оградить Сигнахский и Телавский уезды от нового вторжения Шамиля; а кроме того, при личном разговоре с Баклановым он объяснил ему, что. все войска лезгинской линии будут находиться в его непосредственном ведении, и что с этими войсками, в случае разрыва с Персиею, он должен будет идти к её границам.

В начале апреля месяца 1855 г., генерал Бакланов выехал из Грозной, но по прибытии в Владикавказ, где собирались донские полки, назначенные к походу, он неожиданно получил предписание главнокомандующего, что начальником лезгинской линии назначается генерал-лейтенант князь Андроников, и что Бакланов с его летучим отрядом должен находиться в полном его распоряжении.

"Такая перемена сильно меня изумила и огорчила», говорит Яков Петрович: "я хорошо понимал, что находясь под командой князя Андроникова, я буду связан во всех своих действиях, а между тем, если бы Шамиль повторил вторжение в Кахетию, как было в 1854-м году, то общественное мнение все-таки обвинило-бы не князя Андроникова, а меня, как начальника самостоятельного летучего отряда. С этою мыслию я не мог помириться и откровенно высказал ее главнокомандующему, когда по приезде в Тифлис подал формальный отпуск с тем, чтобы хлопотать о переводе в южную армию.

– "А если я возьму вас в действующий корпус, останетесь-ли вы на Кавказе? спросил меня Муравьев.

"Я отвечал, что останусь, если только главнокомандующему угодно будет дать мне в армии соответствующее положение.

– "Хорошо, сказал на это Муравьев: поезжайте в Александрополь: вы будете довольны вашим назначением».

Был уже май месяц, когда Бакланов выехал из Тифлиса, обгоняя по дороге войска, со всех сторон тянувшиеся в Александрополю. Из Петербурга торопили открытием кампании. Быстрые успехи союзников с каждым днем увеличивали необходимость в скорейших наступательных действиях со стороны Анатолий, чтобы уравновесить потери, понесенные нами в Крыму, на берегах Азовского и Черного морей. Чем ранее открыли-бы мы кампанию, тем существеннее могло-бы быть ее влияние на общее положение дел в Европе и на восстание Курдистана, на который у нас рассчитывали. Но прежде чем перейти границу, главнокомандующий должен был озаботиться внутреннею обороною края, распоряжениями по лезгинской кордонной линии, учреждением резервов внутри страны и наконец поверкою состояния войск и положения дел в Гурийском отряде. Все это надолго задержало приезд главнокомандующего в Александрополь, и только в начале мая дало ему возможность остановить свое внимание исключительно на действующем корпусе; начальство над ним поручено было генерал-лейтенанту Бриммеру.

Звание начальника всей кавалерии было упразднено. Драгунские полки, составившие особую дивизию, поручены были в команду генерал-майора графа Нирода. Начальником иррегулярной конницы назначен был генерал-майор Бакланов (Иррегулярная кавалерия состояла из семи полков: два донские, два сборные линейные (кубанской и терской линии), два конно-мусульманские и один куртинский; кроме того к ней причислялись три сотни карапапахов и дивизион черкесской милиции.).

Наконец все приготовления были окончены и действующий корпус, перейдя границу двумя колоннами, сосредоточился, 28-го мая, в с. Аджан-Кала, несколько севернее Карса. Здесь ожидали прибытия третьей колонны, которая, двигаясь со стороны Аджарии, должна была овладеть Ардаганом. Так как при этой колонне не было конницы, то для открытия с ней сообщения из главного лагеря отправили линейный казачий полк и два дивизиона нижегородцев с четырьмя орудиями, под начальством Бакланова.

Он выступил ночью и, бросив в стороне большой ардаганский тракт, пошел напрямик, через горы. Так как это было первое движение его в Азиатской Турции, то он с чрезвычайным вниманием присматривался в местности, столь не похожей на местность Чечни или кумыкской плоскости, изучал характер и быт мирного населения, собирал сведения о регулярных войсках противника, ездил с разъездами и по целым суткам не сходил с коня. Его неутомимость служила предметом общего удивления даже среди кавказцев, изведавших все трудности походов. С этого похода начинается та огромная популярность, которою Яков Петрович пользовался в войсках действующего корпуса.

"Оставив главный отряд, говорит один из офицеров участников в этой экспедиции: мы шли напролет целые сутки, по незнакомым местам, без проводников, без карты и в ночи поднялись на горы, покрытые еще глубоким снегом. Мороз держался около 5 или 6 градусов. Люди, одетые по летнему, сильно терпели от холоду. Я был дежурным по отряду и, забившись в палатку, старался отогреть свои окоченевшие члены, как вдруг на самом рассвете ординарец доложил мне, что генерал отправился в драгунские коновязи.

"Накинув на себя теплую шинель, я вышел из палатки, и что же увидел? Яков Петрович босиком, в расстегнутой рубашке, поверх которой на-опаш накинуто было только одно холодное пальто, гулял по коновязи, пошучивая, как ни в чем не бывало, с драгунами, у которых зубы, что называется, выбивали барабанную дробь. Увидев меня, он полушутя заметил, что ночью холодно. "Только не вам!» отвечал я, с удивлением оглядывая легкий костюм генерала. Он засмеялся. "Что немцу смерть, то русскому здорово!» проговорил он громко и приказал ударить подъем....»

Как ни торопился Бакланов в Ардагану, однако же верстах в пятнадцати от города с ним встретились милиционеры, ехавшие от Ковалевского (Генерал-лейтенант, начальник 13-й пехотной дивизии.) с известием, что Ардаган сдался без бою, и что колонна уже идет на соединение с главными силами: Бакланов спустился с гор и прикрыл её движение со стороны карского лагеря, мимо которого она должна была проходить верстах в десяти или в двенадцати.

На другой день, по прибытии колонны Ковалевского, из лагеря предпринята была рекогносцировка восточных укреплений Карса. Войска, ходившие с Яковом Петровичем в летучий отряд, оставлены были для отдыха, но сам он получил привазание находиться в свите главнокомандующего. Рекогносцировка убедила генерал-адъютанта Муравьева в невозможности овладеть Карадагом и заставила его перейти в Мугараджик, чтобы осмотреть южную сторону крепости.

Переход сделан был 6-го июня, а 14-го предпринята была вторичная рекогносцировка. Войска, прикрывавшие её, состояли из 16-ти батальонов пехоты, 4-х эскадронов драгун и нескольких сотен казаков при 44 орудиях. Турецкая пехота не выходила из-за своих окопов; но кавалерия в продолжении всей рекогносцировки стояла вне лагеря, в ноле, хотя и не удалялась от своих батарей далее пушечного выстрела. Даже турецкие фланкёры не выезжали для перестрелки с нашими конными цепями.

С того места, где были остановлены наши войска, хорошо были видны турецкие укрепления, раскинутые по обоим берегам Карс-Чая. "Я тотчас заметил», говорит Бакланов, "что вся оборонительная линия, прикрывающая город с южной стороны вплоть до карадагской возвышенности, только что начинала еще воздвигаться и укрепления не имели между собою надлежащей связи, а потому, если-бы безостановочно идти вперед, то можно было занять их прежде чем неприятель успел-бы стянуть свои силы, разбросанные по ту сторону речки. Подъехав к главнокомандующему с этою мыслию, я прямо высказал ему свой взгляд на положение дел, прибавив, что настоящая минута есть самая благоприятная для овладения Карсом и что в противном случае кампания затянется на долго. Корпусный командир был того-же мнения, но штурм не входил в расчеты главнокомандующего».

В соображениях своих об общем плане кампании, Муравьев развивает между, прочим, следующее: "штурм Карса представляет некоторые виды на успех, но может быть и неудача. В последнем случае, расстроенные духом и силами войска, оставшиеся за значительным уроном, вынуждены будут отступить к Александрополю, где и стоять в оборонительном положении до окончания кампании. Тогда все наше внимание будет отвлечено внутренним состоянием Закавказского края, иноверное население которого будет готовиться к восстанию; да и самая Персия скорее обнаружит свою вражду к нам. По сим причинам полагаю, что к штурму можно приступить только с большею уверенностью на успех, а это можно сообразить только по окончании всех рекогносцировок». "Если-бы», продолжает он далее в письме к военному министру: "в моем распоряжении находилось еще 15 тысяч войска, то облокировав Карс, я безостановочно пошел-бы к Арзеруму; но при настоящих силах я не решусь дробиться подобным образом, хотя буду стараться всячески избежать осады, которая, утомляя войска, связала-бы меня во всех движениях, тогда как я должен быть наготове двинуться в случае надобности и на встречу могущим придти сюда новым турецким войскам, а может быть и к персидским границам. Но Карс покорить надо; а потому прежде всего полагаю действовать на все те способы, которые неприятель мог-бы иметь для усиления гарнизона и подвоза продовольствия».

Главные интендантские склады турецкой армии, по слухам, были учреждены по ту сторону Саганлугского хребта; но было известно также, что и во многих окрестных селениях находились продовольственные запасы, которые, по недостатку времени и средств, остались непереведенными в крепость. Для уничтожения их главнокомандующий начал высылать летучие отряды, из которых один, под личною командою Якова Петровича, пренебрегая разлитием рек, простер свои набеги так далеко, что в ночь на 9-е июня дошел до с. Бегли-Ахмат и Чаплакли, лежавших уже у самой подошвы Саганлугского хребта. Бакланов истребил здесь несколько магазинов, разогнал всех греков, занимавшихся у турок хлебопечением и таким образом первый указал дорогу в места, где, впоследствии, мы были полными хозяевами.