ГЛАВА V.

Отход от темы и размышление о четырех мировых временах. Первая революция в Социальном состоянии и первое проявление общей воли.

ПОЭТЫ, а после них философы, создавшие системы, много говорили о четырех временах мира, известных в античных таинствах под именами Золотого, Серебряного, Медного и Железного веков, и даже если они изменяли порядок этих веков, они давали имя Золотого века эпохе, когда человек, едва избежав влияний одного инстинкта, начал развивать в первом опыте свои душевные свойства и пользоваться их результатами. Несомненно, это было детство Человеческого царства, заря социальной жизни. Данные начинания таили в себе сладость, особенно в сравнении с предшествующим состоянием абсолютного забытья и темноты. Но будет странным заблуждением думать, что именно там была кульминация блаженства, точка, где должна остановиться цивилизация. Детство за пределами своих естественных границ стало бы глупостью; заря, за которой не следовало бы никогда солнце, поразила бы землю бесплодием и оцепенением.

Современный автор с большой проницательностью уже отметил, что люди, которым свойственно приукрашивать прошлое, особенно когда они в преклонном возрасте, воздействовали на всю нациюточно так же, как они воздействуют на частных лиц; они всегда хвалили первые века мира, ничуть не помышляя о том, что первые моменты его социального существования были весьма далеки от приятных, на чем они настаивают. Легкое и почти детское воображение Греков причудливо запутало данную картину, передав ее умышленно, чтобы нравиться большинству от конца до начала времен. То, что они именовали Золотым веком должно было быть названо Железным или Свинцовым веком, поскольку это был век Сатурна, изображаемого подозрительным и жестоким тираном, ранящим и свергающим с престола своего отца, чтобы ему наследовать, и пожирающим своих детей, чтобы освободиться от боязни наследника. Сатурн здесь являлся символом Судьбы. В соответсвтии с доктриной мистерий, прохождение из царства Судьбы в царство Провидения было приготовлено двумя промежуточными царствами - царством Юпитера и царством Цереры, называемой Исидой у Египтян. Одно из этих царств должно было обуздать дерзость Титанов, то есть покорить животные виды, и установить гармонию в Естестве, исправив бег потоков, осушив болота, изобретя искусства, земледельческие работы и пр. Другое должно было упорядочить общество, установив гражданские, политические и религиозные законы. Два данных царства именовались Медным и Серебряным веками. Имя последующего Золотого века сохранялось за царством Диониса или Озириса. Это царство, которое должно нести на землю счастье и долго его здесь поддерживать, подлежало периодическим возвращениям, измерявшимся продолжительностью великого года. Итак, согласно мистериальной доктрине, четыре века должны непрерывно сменяться на земле, как четыре времени года, начинаясь с Железного века или царства Сатурна, уподобленного зиме.

Система Брахманов в этом отношении согласуется с системой египетских мистерий, откуда греки заимствовали свои. Сатья-Юга, соответствующая первому веку, есть период физической реальности. Следующий за ним, о котором говорится в Пуранах - это век, наполненный ужасными катастрофами, где элементы сговорились предаться войне, где Боги осаждены демонами, где земной шар, вначале погребенный под водами, в каждоемгновение пребывает под угрозой тотального разрушения. Идущая затем Тетра-Юга не более счастливая. И только в эпоху Дуапар-Юги земля начинает прдставлять более радостную и спокойную картину. Мудрость, соединенная в достоинстве, в ней говорит устами Рамы и Кришны. Люди слушают и следуют их урокам. Общительность, искусства, законы, мораль, Религия, здесь процветают на зависть. Начавшаяся Кали-Юга должна завершить этот четвертый период в явлении самого Вишну, руки которого, вооруженые блистающим мечом, будут поражать неисправимых грешников, и заставят удалиться навсегда с поверхности земли пороки и зло, оскверняющие и отягощающие Вселенную.

Впрочем, не одни Греки, внесшие замешательство в эту прекрасную аллегорию, виновны в имевшейся перестановке порядка времен. Сами Брахманы сегодня восхваляют Сатья-Югу и клевещут на нынешний век, и это вопреки их собственным анналам, которые сообщают о третьем веке, Дуапар-Юге, как наиболее блестящем и счастливом. Но то был век их зрелости; сегодня же они пребывают в дряхлости, и их взгляды, как и взгляды стариков, часто возвращаются ко временам их детства.

В общем, люди, которых спесь делает меланхоличными, всегда недовольны настоящим, всегда неуверены в будущем, и любят склоняться над прошлым, - здесь они не думают ничего бояться, они окрашивают прошлое в радостные цвета, которыми их воображение не осмеливается одарить будущее. В своей темной меланхолии они не устают предпочитать излишние сожаления реальным желаниям, которые бы им стоили определенных усилий. Ж.-Ж. Руссо был одним из таких людей. Одаренный природой большими талантами, он оказался опрокинутым Судьбой. Волнуемый горячими страстями, которых он не мог утолить, непрерывно наблюдая, как желаемая в достижении цель удаляется от него, он сконцентрировал на самом себе активность своей души и, обратив порывы своего воображения и своего сердца к бесполезным умозрениям и романтичным ситуациям, он породил лишь политические парадоксы и чувственные преувеличения. Наиболее красноречивый человек своего времени выступал против красноречия; он, который мог быть одним из ученейших, поносил науки; любовник, он опошлял любовь; художник, он оклеветывал искусства; и, боясь быть просвещенным своими собственными заблуждениями, убегая от света, который его обвинял, он смело и долго пытался его загасить. И он бы его погасил, имея волю чудовищной силы, если бы Провидение не восстало против этих слепых порывов. Провозглашая суверенитет Народа, ставя массу поверх законов, подчиняя ей магистраты и королей, как уполномоченных (comme des mandataires), сбрасывая повсеместно власть священства, он разрывал социальный договор, который намеревался установить. Если бы система этого меланхолического человека была проведена, то Человеческая раса быстро бы регрессировала к своему первоначальному естеству, которое представлялось обворожительной формой его смутному и больному воображению, тогда как, в действительности, не содержала ничего, кроме нестроения и дикости.

Человек, пораженный той же самой болезнью, но более хладнокровный и систематический, едва не привел в действие то, что Руссо оставил в потенции. Он звался Вейсгауптом и был преподавателем в посредственном городке Германии. Охваченный идеями французского философа, он их облачил в таинственные формы иллюминизма и распространял в франк-масонских ложах. Не говоря уже об идее быстроты, с которой это распространение совершилось, настолько люди проворны собирать все, что льстит их страстям. В одно мгновение европейскому обществу стала угрожать неминуемая опасность. Если бы зло не было остановлено, то невозможно сказать до какой степени могли дойти разрушения. Известно, что один из адептов этого разрушительного общества, пораженный на улице ударом молнии и принесенный в обморочном состоянии в дом частного лица, позволил обнаружить у себя текст, содержащий конспиративный план и имена главных заговорщиков. Вопрос стоял ничуть не меньше, как о ниспровержении повсюду престолов и алтарей с тем, чтобы привести всех людей к тому первичному естеству, которое, по учению этих одержимых, всех без различия сделает римскими папами и королями.

Какое чудовищное заблуждение дало Вейсгаупту звание иллюмината! Напротив, он был слепым фанатиком, который, думая из лучших намерений трудиться во благо человеческого рода,толкал этот род в страшную бездну.

Именно потому что я знал, как в восприятии многих посвященных в таинства этого экстравагантного политика читалось описание Золотого века, я хотел разрушить ложную идею, которая могла существовать еще в некоторых головах. Вейсгаупт, подобно Руссо, обладал посредственной эрудицией. Если бы одному и другому были известны истинные традиции, то они должны были бы знать, что идея поместить Золотой век в основание обществ среди людей, лишенных управления и культа, могла казаться правдоподобной только нескольким греческим и латинским поэтам, ибо она пребывала в гармонии с ошибочным мнением их времен. При раскрытии античных мистерий,намного более древних, несомненно, чем мистерии Вейсгаупта, вовсе не нашлось такого блестящего описания, как читалось, но начало космогонии Санхониатона, как известно, представляет картину уж очень разнообразную и сильно затемненную.

Чтобы никто не удивлялся, почему я посвятил достаточно длинное отступление опровержению весьма поверхностной идеи Золотого века, нужно рассмотреть тех людей, которые сегодня наиболее хладнокровно пишут о политике и которые из жалости смеялись, если их обвиняли в симпатии к подобной идеи. Но делая так, они послушныдвижению, поводом которого она явилась. Если бы Руссо ей не был проникнут, то он не сказал бы в своем Рассуждении о Происхождении Неравенства, что мыслящий человек - испорченное животное; и в своей Эмилии, что, чем больше человек знает, тем больше он ошибается; единственное средство избежать заблуждение есть неведение. Кто спрашивает совета у разума, те не являются никогда людьми, или чей интерес движет пером, те опасны в политике в определенном направлении, которого они придерживаются; они те, что, овладев некоей установленной идеей, какой бы она ни была, пишут убежденно и с воодушевлением. Я возвращаюсь к своей теме.

Человек таковой, каковым я его оставил, завершая последнюю Главу, подошел в последовательном развитии своих свойств к первой ступени Социального состояния; он образовал объединенные между собой родственными узами фамилии; он изобрел много полезных вещей, он селился, он грубо одевался, он подчинил себе в услужение многие виды животных; он знал, как пользоваться огнем, и сверх всего этого он обладал произносимой идиомой, которой, хотя и бесформенной, хватало для его нужд. Это состояние, которое многие услужливые поэты и отдельные посредственные политики считали Золотым веком, на самом деле им не являлось; это был первый действенный шаг в цивилизацию, за которым должен был последовать второй и за ним третий. Путь явился открытым, и на нем столь же невозможно от самого начала было остановиться человеку, сколь и невозможно было не вступить на него: действия Провидения и Судьбы работали согласованно над этим событием.

 Однако, женщина, что по праву могла гордиться всем благом, произошедшим из этого, не сумела им воспользоваться:

на заре цивилизации она совершила очень тяжелую ошибку, ужасные последствия которой для нее едва не повлекли за собой гибель целой Расы. Радуясь изменению, совершившемуся в ее судьбе, она лишь мечтала его закрепить и, ценя только свой индивидуальный интерес, она позабыла о главном интересе общества. Поскольку инстинкт склонял ее скорее владеть, нежели пользоваться, и тщеславие проявляло себя в женской душе прежде всякого иного чувства, она привязалась к своему мужу более из интереса, чем из желания, заставив его угождать своему тщеславию скорее для того, чтобы удостовериться в своем обладании, нежели для него сделать себя более приятной. Она хотела прежде быть любимой, чем любить, дабы никогда не рисковать своей властью. Мужчина, инстинкт которого, наоборот, склонял скорее пользоваться, чем владеть, облегчил корыстные замыслы своей подруги, заставив свою гордость уступить тому, что его жалость воспринимала за слабость. Его внешние заботы вызывали ее домашнее безразличие, и он не оказывал никакого сопротивления повседневному захвату власти женщиной, которая, согласно его желаниям, вскоре стала абсолютной госпожой всего домашнего хозяйства: в нем она создала центр, здесь распоряжалась и отдавала команды тому, кому Естество предназначило быть ее господином. Воспитание, которое она давала дочерям, под стать своим идеям, возвышали в них силу инстинкта, направляя их все более и более по ошибочному открытому ей пути. Таким образом, по прошествии нескольких поколений, был установлен женский деспотизм.

 Но то, что, с одной стороны,совершилинстинкт, с другой - инстинктом же и должно быть разрушено; начавшееся движение не могло на этом остановливаться; понадобилось, чтобы Судьба шла своим чередом. Мужчина, будучи подчиненным женщине характером горделивого безразличия, вскоре заметил, что ему легче отказаться владеть, чем пользоваться. Он встретил за пределами своего жилища одну юную девушку, пробудившую его желания,и захотел соединить с ней свою судьбу, поскольку его жена, вероятно, уже прожила свои плодовитые годы. С этой новостью зажглась в душе его первой жены зависть, страсть неведомая до тех пор. Ее породили раненое тщеславие и растревоженная заинтересованность; ужаснейшие несчастья явились их следствием. Случившееся с одной семьей, потрясло всех; впервые было всеобщее смятение; впервые Гиперборейская раса ощутила, что могло здесь представлять для нее общественные интересы. Мужчины, с одной стороны, и женщины, с другой, обсуждали, каждый по-своему, сей впервые дебатируемый законодательный момент: Может ли мужчина иметь нескольких женщин?

 Поскольку не было тогда несовместимого культа, способного руководить их рассудком, и чаяния загробного существования никак не могли появиться в их притупленном разуме, мужчины решили, что это возможно. Впервые собранные вне своих берлог в большие толпы, они почувствовали, что их силы, смешавшись, возрастали в напряженности, и их решения восторжествовали. Самые робкие поразились своему дерзновению. Таковым был повод и таковым явился итог впервые использованной человеком Всеобщей воли.

Женщины, до крайности рассерженные решением, столь противоположным их господству, постановили помешать всеми средствами его исполнению. Они не поняли, каким образом эти самые мужчины, такие слабые подле них, могли показать столь великую отвагу. Они надеялись их вернуть на прежнее место, но тщетно, потому что совершённое дело сотворило доселе неизвестную вещь, вещь, последствия которой должны были стать безмерными: мнение, запечатлевшись в гордости новым направлением, ее видоизменяет в честь, ставя последнюю на ступень выше жалости. В данной ситуации женщины доверились своему инстинкту, который их и погубил, хотя должны были оставаться вдохновленные сочувствием, но их тщеславие не позволило этому восходящему движению сотрясти их разум. Их уловка состояла в том, что они могли противопоставить слабость силе, и тогда их ужаснувшиеся мужья не осмелились бы с ними бороться. Так, они неблагоразумно их спровоцировали, но едва они подняли руки, как были побеждены: призванная ими Судьба, их же поработила.