Антуан ФАБР Д'ОЛИВЕ

ФИЛОСОФИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА

ИЛИ ЧЕЛОВЕКА,

рассмотренная в Социальном состоянии в своих политических и религиозных взаимоотношениях, во все эпохи и у разных народов земли.

ПРЕДВАРЕННАЯ ВВОДНОЙ ДИССЕРТАЦИЕЙ О МОТИВАХ И ПРЕДМЕТЕ ДАННОГО ТРУДА

перевод с французского

В. А. Ткаченко-Гильдебрандта

Прим. В тексте перевода многие философско-оккультные понятия,названия религиозных учений вместе с их приверженцами, а также различные этнические наименования даны с заглавной буквы, как во французском оригинале произведения Фабра д'Оливе. Кроме того, во избежание путаницы и разночтения определенные термины, имена и обозначения сопровождаются своим параллельным написанием по-французски.

ТОМ ПЕРВЫЙ

ВВОДНАЯ ДИССЕРТАЦИЯ

______________________

Параграф I

Преамбула. Основания этого труда.

Публикуемый мной труд по социальному состоянию человека должен был вначале стать частьюболее значительной работы по истории земли и ее обитателей, о которой я размышлял и для которой собрал огромное количествоматериалов. Я намеревался рассмотреть под одним углом зрения и по порядку изобразить всеобщую историю земли, на которой мы живем, сопоставляя ее историю естественную и политическую, физическую и метафизическую, гражданскую и религиозную, начав с происхождения вещей и завершая их последним развитием; таким же способом представить без малейших предрассудков космогонические и геологические системы всех народов, их религиозные и политические доктрины, их правительства, нравы, разнообразные отношения, взаимные влияния, которые они оказалина цивилизацию, их передвижение по земле, счастливые и несчастливые события в их судьбе, свидетельствующие о существовании более менее бурном, продолжительном, интересном, дабы извлечь из всего этого наиболее пространный и верный смысл, который до сих пор не был найден в изучении внутренней природы вещей, в особенности же внутренней природы человека, что нам столь необходимо узнать.

Я вынашивал в себе этот замысел, будучи еще юным и полным надежды, которую питает заносчивая юность; я не замечал никакого препятствия, способного меня остановить на большом жизненном поприще, которое я польстился осуществить. Уверенный в своей моральной силе и предназначенный к упорному труду, я думал, что ничего не воспротивится моему дважды упрямому действию вкупе с любовью и истиной. Так я обратился к исследованию с ненасытным жаром, беспрерывно повышая объем своих знаний без всякой заботы о том, как я бы их мог однажды применить. Признаться, из-за своих политических взглядов я был не готов к добровольному затвору, необходимому подобной самоотверженнности. Хотя я ничего не замечал в ходе революции, держась на равной дистации от партий, чуждый любой интриге, любой амбиции, я достаточно изучил вещи и людей, дабы мои мнения и мой характер не пребывали совсем в неведении. Обстоятельства, независимые от моей воли, сделали их известными Бонапарту, еще и преувеличив в его глазахто, что могло быть противно его замыслам. Таким образом, со времени Консулата он возненавидел меня довольно сильно и решил приговорить меня без всяких оснований к ссылке, нарочно включив мое имя в список тех двухсот несчастных, которых отправил погибать на недружелюбный африканский берег. Но по большой милости Провидения, мне удалось избежать высылки, хотя я и должен был действовать во время правления Наполеона с великой осторожностью, чтобы миновать сети, расставленные им для моей поимки.

Мои предчувствие и положение совпали между собой, сумев найти мне спасительное пристанище, и сообща обратили меня к изысканиям.

 Меж тем, когда я отдыхал от своих исследовательских трудов, я обращал свой взор к плодам моего исследования и видел, мало удивляясь, что большие трудности не находились там, где я их первоначально представлял и что главным вопросом являлся не сбор материалов для задуманного мной здания, а познание их природы с целью их распределения не только в зависимости от формы, но и по однородности (гомогенности); их форма зависела почти всегда от времени и внешних обстоятельств, а их однородность от самой сущности вещей. Это размышление привело меня к глубокой проверке многих доктрин, которых ученые обычно классифицировали в качестве несоответствующих и противостоящих. Я убедился, что эти несоответствие и противостояние заключены единственно в формах, а основа являлась в сущности той же самой. Я предчувствовал с того времени существование великого Единства, вечного источника, откуда все исходит; и я ясно видел, что люди не так уж далеко от истины, как они думают обычно. Их наиболее великое заблуждение - искать ошибку там, где ее нет, и увлекаться формами, когда их надо избегать, дабы углубиться в сущность. В особенности же констатируем, что формы зачастую суть собственные произведения людей, как это видно из лютературных памятников высокого достоинства и, главным образом, из космогонии Моисея. Я прошу свободу остановить меня на мгновение на этом экстраординарном факте, который прояснит многие являемые вещи, без этого остающиеся непонятными.

 Когда хочется написать историю земли, то берется за основу эта космогония с ее грубыми формами, каковые ей передают ошибочные переводы, и получается вдруг, что она находится в шокирующем противоречии с космогониями наиболее знаменитых наций, наиболее древних и наиболее просвещенных в мире. Тогда нужно со всей необходимостью либо ее мгновенно отвергнуть, либо считать священных писателей Китая, Индии, Персии, Халдеи, Египта, Греции, Этрурии, а также кельтов, наших предков, лжецами или безумцами, ибо они все, без исключения, дают возраст земле несравненно более древний, нежели эта космогония. Нужно опрокинуть всякую хронологию наций, обрезать их историю, уменьшить все, что они видели великого, увеличить все, что для них было неощутимо, и отказаться от этой столь хваленой мудрости египтян, от мудрости, которую величайшие люди искали с опасностью для своей жизни и неопровержимые памятники которой нам передали Платон и Пифагор. Но как отречься от данной космогонии? Это невозможно, ибо она, кроме того, лежит в основе трех наиболее могущественных культов нашей земли, среди которых иудаизм, христианство и ислам, в их древности, славе и распространенности. Очевидно, что всякий, кто сможет почувствовать божественные вещи, пройдя сквозь плотный покров, наброшенный переводчиками Моисея на писания этого умелого теократа, откроет в них недвусмысленные черты вдохновения, коим он был охвачен. Однако стоит ли, освящая эту космогонию, каковой она содержится в вульгарных переводах, продолжать изолировать себя от остального мира, рассматривая все несоответствующее ей в качестве нечестивого и ложного, и делать подобно просвещенной и могущественной Европе, кощунственно предающей остальную землю и поступающей в этом отношении как вела себя несколько тысяч лет назад маленькая и невежественная страна, называвшаяся Иудеей? Сие тем не менее возможно.

Но, скажут, зачем беспокоиться о вещи, коей должно мирно пребывать в забвении? Книги природы, в том числе книги Моисея, написаны для темных времен. Лучшее, что представляется сделать в светлые столетия, подобные нашим, так это оставить их народу, который их чтить, не понимая их. Ученые для построения космогонических и геологических систем не нуждаются в изучении того, о чем думал четыре тысячи лет назад законодатель еврейства. Наши энциклопедии в этом плане полны восхитительных вещей. И в самом деле восхитительных, если судить о них по числу, но столь же бесполезных, сколь же и ничтожных. Тогда как книга Моисея живет уже сорок веков и удерживает пристальные взгляды народов. И нескольких дней будет достаточно, чтобы опровергнуть те из них, которые вознамерились ей противостоять, дабы погасить легкомысленные искорки, поднявшиеся против этого величественного метеора.

Поверьте мне, ученые мира, что нельзя пренебрегать священными книгами народов, когда вы демонстрируете свою науку, но лучше объяснить их. Невозможно описать историю без памятников, а равным образом и историю земли, не прибегая к этим книгам, ибо они - истинные архивы, содержащие документы. Для сего нужно исследовать боготворимые страницы, сравнивая их между собой, и уметь отыскать в них истину, которая зачастую ослаблена и прикрыта в них ржавчиной времен. Вот о чем я думал. Я видел, что если я хочу написать историю земли, то мне необходимо изучить не только сохранившиеся памятники, но и удостовериться в собственном состоянии их правильно объяснить. Вне всякого сомнения, космогония Моисея является одним из таких памятников. Будет выглядеть смешным само желание двигаться по весьма протяженному пути, отвергнув ее и не уделив ей никакого внимания. Но если же историк имеет силу, как я о том сказал, остановиться перед этим монументальным колоссом и воспринять его принципы, каждый из которых станет самостоятельным памятником на пути, а принципы равно величественные и почитаемые будут противоречить один другому? Что же делать тогда всем современным открытиям, которые не могут к ним адаптироваться? Заговорят ли тогда об обманчивой очевидности и экспериментальном подходе, прекратившем показывать причинно-следственную связь? Вовсе нет, ибо неведение и предрассудок не имеют преимущества дважды одевать повязку на глаза ученого. Такой историк будет рассуждать, несомненно, как и я на своем месте.

 Я сказал себе: поскольку Сефер Моисея, содержащий космогонию этого выдающегося человека, конечно же является плодом возвышенного гения, ведомого божественным вдохновением, он может содержать только истинные принципы. Если же этот гений и ошибался, то это могло происходить лишь в цепочке следствий при переходе от непосредственных идей или сообщении определенной причины следствий, которые принадлежат другой. Но эти мелкие ошибки, часто возникающие из-за скорости выражения и от вспышки образов, не могут ничего причинить фундаментальной истине, в которой заключена душа писаний, что должна пребывать сущностно идентичной во всех священныхкнигах народов, исшедшая самой собой из единого животворного источника, откуда проистекает всякая истина. Если это не так, то из-за того, что Сефер, составленный на языке, в течение долгого времени неизвестном или утраченном, долгое время не был понят, и его переводчики вольно или невольно искажали или извращали его смысл.

 Сделав подобный вывод, я взялся за его применение. Я проверил со всей тщательностью, на которую был способен, древнееврейский язык Сефера, и не преминул увидеть, о чем говорил в другом месте, что именно этот язык и не был отражен в вульгарных переводах, где Моисей не говорит почти ни слова на древнееврейском, поскольку его заставили говорить по-гречески или на латыни.

 Но весьма бесполезно здесь всякий раз повторяться о том, что можно найти полностью в моем развернутом труде, посвященном именно данному вопросу (1). Однако для понимания его достаточноотметить, что время, которое я, собравши материалы, определилсебе для написания истории земли, было почти полностью потрачено на объяснение именно этого памятника неопровержимой аутентичности, содержащего все материалы по частям, дабы он не препятствовал своим формальным противостоянием порядку построения и не сотрясал его своей основой, отказывая построению в фундаментальной опоре. Сие пояснение, данное обычным способом, не достаточно. Нужно доказывать другим людям с большим трудом и старанием то, что я легко доказал самому себе. Дабы восстановить утраченный в течение двадцати четырех веков язык понадобилось создать его грамматику и корневой словарь, опереться в словесномпереводе нескольких глав Сефера на множество понятий, почерпнутых из восточных языков, и в итоге увеличить двадцать страниц текстадо объема двух томов ин-кварто, состоящих из толкований и доказательств.

 И это еще не все: чтобы вынуть два данных тома из мрака моего портфеля, где бы они неминуемо оставались из-за недостатка средств покрыть значительные расходы по их публикации, необходимо было привлечь к ним внимание, что я не мог сделать сам, не попав в поле зренияв ту пору всемогущего Наполена, определившего меня в качестве жертвы для глухого преследования. Но не менее тяжко, что я был вовсе лишен средств к существованию (2). Действительно, мои два тома были напечатаны позднее и, поистине, благодаря содействию разных обстоятельств, я могу рассматривать это событие, как провиденциальное.

 Публикация моей книги по древнееврейскому языку не принесло мне тех облегчений, на которые я рассчитывал, чтобы продолжить осуществление моего замысла, по написанию истории земли, - кажется завершить его я лишен возможности, - напротив, я предался метафизическим и литературным дискуссиям, превратившимся и принесшим свой яд даже под сень моего домашнего очага.

 Между тем, время шло, и потому еще в полном расцвете лет я тщетно пытался воплотить свое намерение, быть может, и непропорционально по отношению к своим физическим и нравственным силам. Должен ли я и впредь пытаться достичь своей цели сегодня, когда осень моей жизни оставляет ей всякий день иссякнувший огонь? Можно гипотетически в это верить. Но то, что я не смог сделать, другой, оказавшийся в более счастливых обстоятельствах, нежели я, наверняка, это сможет. Моя слава, если я смог достичь ее одну, наметит ему направление и устранит препятствия на пути. А своим переводом Сефера я ему предоставлю непоколебимый фундамент. Если я когда-то смогу завершить комментарий, я покажу, что космогония этого великого человека соответствует в сущности вещей со всеми священными космогониями, принятыми у народов. Я сделаю для Сефера то, что я сделал для Золотых стихов Пифагора, сверив которые я доказал, что философские и теософские идеи, в них содержащиеся, являлись теми же самыми во все времена и у всех людей, способных их воспринять. Прежде я указывал на происхождение поэзии, дав понять в чем ее сущность отличалась от ее формы, - так повелось в истории земли, ибо первые оракулы вещали в стихах и нет никакой ошибки в том, что поэзия называлась языком Богов.

 Среди фрагментов, над которыми я работал, чтобы начать большой труд, о коем я говорил, мне казались наиболее достойными имеющие отношение к социальному состоянию человека и различным формам правления. Хоть я и не стремился к их опубликованию для снабжения полезными материалами тех, кто захочет предаться исследованиям, подобным моим, мне казалось, что неотвратимые обстоятельства, в которым мы находимся, мне ими были предопределены. Все занимаются политикой, каждый мечтает об утопии, и я не вижу среди бесчисленных трудов, появляющихся по данной тематике, ни одного касающегося истинных принципов, - большинство из них далеко от прояснения великой тайны человеческого общества, узла, что его образует и законодательства, что его сопровождает. Напротив, они появляются, предназначенные укрыть тайну еще более плотными тенями. В общем, те, которые пишут на эту сложную тему, более заняты самими собой и своими собственными страстями, чем универсальностью вещей, коих совокупность от них ускользает. Они весьма ограничиваются своими взглядами и показывают со всей очевидностью, что ничего не знают в истории земли. Если они слышали римскую или греческую речь и читали анналы двух народов по Геродоту или Фукидиду, Титу Ливию или Тациту, они уже воображают, будто все им известно. Так, обманутые своими путеводителями, опьяненные своей собственной идеей они продолжают прокладывать тысячами способов ту же самую дорогу в зыбучих песках, они бесконечно оставляют новые шаги на стершихся следах и всегда заканчивают, заблудившись в пустыне или затерявшись в бездне. Я повторяю, что им не достает именно знания истинных принципов, что целиком зависит от знания универсальности вещей, - им всегда порождено первое или же последнее его непреодолимо порождает.

 Я довольно долго рассуждал над этими принципами, надеясь в них проникнуть. Моим намерением было познать их, хоть занятие само по себе не из легких, поскольку принципы имели очень известное и распространенное имя, но требовалось еще много сделать, ведь данное имя обозначает истинную идею неизмеримой вещи, которую выражает. Так, недостаточно назвать эти принципы, чтобы составить о них некое весьма смутное представление, недостаточноих точнее определить, ибо всякое определение принципов неполно в самом себе, поскольку пытается определить неопределимое, придав границы тому, что их не имеет. Со всей необходимостью их стоит видеть в действии, дабы понять их, и искать различия между ними в их следствиях, потому что абсолютно невозможно их охватить в своей причине. Эти соображения, как, впрочем, и другие, которые легко будут проявляться по ходу моего труда, поначалу определили мне оставить в стороне дидактическую или догматическую форму, взяв за основу историческую форму, для того чтобы в процессе повествования иметь возможность привести в действие многие вещи, развитие которых, в противном случае, от меня было бы скрыто, или увлекло бы меня в нескончаемые длинноты.

 Эта историческая форма, которую я принципиально принял, мне принесла многие преимущества: она мне позволила не только часто выдвигать на первый план и персонифицировать политические принципы, чтобы в них более чутко ощущать действие, но и дала место вкратце представить своеобразную картину истории земли в соотношении с политикой, таковом соотношении, как я его воспринял и наметил с целью ввести в качестве составной части в общую картину, которой я занимался. Я осмеливаюсь себе льстить, что любопытный читатель, поднявшись от следствий к причинам и познав предыдущий ход событий, простит мне довольно известные детали, на которых я вынужден остановиться, обратив внимание на мало известные или вовсе неизвестные вещи, рассматриваемые впервые. Я надеюсь также, что он мне позволит в трансцендентальном порыве некоторые необходимые гипотезы, сделанные мной в отношении возникновения человеческих обществ. Несомненно, он не потребует у меня исторических доказательств для эпохи, когда не существовало истории, и удовлетворится моральными и физическими доказательствами, которые я ему приведу, доказательствами, полученными с помощью рациональных дедукций или этимологических аналогий. Ему будет достаточно увидеть: когда появятся исторические доказательства, то они никоим образом не будут противоречить этим первоначальным гипотезам, которые их поддерживают, и, напротив, исторические доказательства будут поддерживать гипотезы.

 Чтобы завершить это вступление, мне остается сказать не более слово, хотя оно, быть может, наиболее важное. Мы поддержим ЧЕЛОВЕКА, пусть это существо нам еще неизвестно ни в своем происхождении, ни в своих свойствах, ни в иерархическом ряду, который он занимает во вселенной. Знать человека в его происхождении, то есть в его онтологическом принципе в данный момент для нас бесполезно, ибо мы не нуждаемся в знании того, что было по ту сторону настоящего поорядка вещей. Сию заботу мы можем предоставить космогонии, подобно тому, как она уже изучает происхождение земли, космогонии, часть которой, собственно говоря, составляет онтология. Только в писаниях Моисея и других писателей-иерографов мы сможем познать вещи. Но мы не можем освободить от вопроса антропологическую науку, если она существует, или создать ее, если она не существует, чтобы познать что и в чем есть человек, каковы его моральные и физические свойства, как он скроен телесно и интеллектуально. Таким же образом мы спросили бы геологическую и географическую науку, если бы желали заняться внутренними и внешними формами земли. Я полагаю, что две последние науки известны моим читателям, по меньшей мере в общих чертах, и что о телесном человеке имеется столько позитивных знаний, которые ему необходимы для чтения всеобщей истории, так вульгарно изложенной. Обсуждая социальное состояние человека и политико-философскую историю человеческого рода, не вторя тому, что находится повсюду, но желая, напротив, представить новые вещи и подняться до мало изведанных высот, в своем замысле я вынужден сначала обратиться к познанию интеллектуального и метафизического строения человека, таковым, каким я его воспринял, дабы я смог себя понять, когда заговорю о последующем развитии его моральных свойств и их воздействий.

Параграф II

Почему знание человека необходимо законодателю. В чем заключается это знание.

Я настоятельно прошу здесь более или менее внимания, что обычно не в традиции вступительных статей, поскольку не касается духовной подготовки для восприятия подобных идей, дабы, прежде чем воспринять, их лучше уразуметь.

Ибо от человекаи для человека трудились политические писатели и законодатели, и очевидно, что первым и наиболее необходимым объектом знания для них должен быть Человек. Однако большая часть из них не владела данным знанием, да и не могла его обрести, а когда искала, то зачастую была неспособна его найти. Они воспринимали человека таким, как его представляли естествоиспытатели и физики в соответствии с более антропографической, нежели антропологической наукой, а именно животным, составляющим часть животного мира, отличающимся от животных разумным началом, которое Бог, или скорее Природа, украшенная этим именем, ему дала так же, как дала оперение птицам, а шубу медведям. В связи с чем, человека можно было обозначить разумным животным. Но ввиду того, что это разумное начало, следуя наиболее глубокомысленным физиологам, не являлось чуждым определенным видам животных, например, собакам, лошадям, слонам и пр., а попугаи могли изучать сам язык и использовать слово для выражения разумных мыслей, иногда отвечая на вопросы, иногда сами задавая их, о чем сообщает Локк; делался вывод из этого наблюдения, что человек владеет данным началом лишь по отношению к другим животным, а своимслучайным превосходством он обязан гибкости своих членов, совершенству своих органов, позволивших ему полностью развиться. К примеру, все достижения науки и искусства приписывались форме человеческой руки и без боязни внушалось, что лошадь смогла бы стать равной Архимеду, как геометру, или Тимофею, как музыканту, обладай она от природы тоже гибкими членами и прекрасно сложенными пальцами. Предрассудок на сей счет так глубоко укоренился, что один из современных историков осмелился признать, что не видит реального отличия животного от человека, кроме отличия в одеждах; другой еще более знаменитый писатель, рассматривая превосходство разума, которое человек порой проявляет в качестве лживого блеска, ослабляющего силу его инстинкта, расстраивающего его здоровье и тревожащего его покой, тогда как, в действительности, он, быть может, болен и растревожен самим собой, подтвердил следующее: если природа судила нам быть здоровыми, то мыслящий человек - испорченное животное.

Итак, если только размышляя, человек извращается, то, что с ним творится в более здравом смысле, если он созерцает, восхищается, или особенно если преклоняется!

Когда, приведя подобные посылы, думаешь о социальном Государстве, видя в человеке лишь более или менее совершенное животное, и выступаешь в качестве законодателя, то будешь по меньшей мере непоследовательным, если не сможешь предложить только законы инстинкта. Их следствия приведут человеческий род к жестокому и дикому естеству, рассудок которого будет устранен. Хорошо видно, как другие писатели, соединив наиболее великую экзальтацию идей с самим неведением принципов и ужаснувшись от последствий, куда увлекают их эти печальные наставники, бросились со всей силы в противоположную сторону, перепрыгнув через золотую середину, рекомендованную мудрецами. Здесь сделали из человека чистое животное, там из него творят чистый разум. Одни опираются на наиболее физиологические потребности человека, другие помещают его во главу духовных упований, и пока первые заключают его в материальный круг, из которого должны быть изгнаны все способности его существа, другие, теряясь в туманных абстракциях, его кидают в безграничную сферу, при виде которой его ужаснувшееся воображение пятится назад.

Нет, человек не является ни животным, ни чистым разумом. Он - срединное существо, помещенное между материей и духом, чтобы для них служить связью. Определения, которые емупытаются дать грешат ошибками и чрезмерностями. Назвать человека разумным животным - значит сказать недостаточно, но обозначить его в качестве разума, обслуживаемого органами - значит сказать достаточно. Человек, восприняв физические формы, наподобие животного, более чем разумен, он еще рассудочен и свободен. Соглашаясь с тем, что представляет собой мышление в чисто духовной части, неправильным было бы признать, что этот разум всегда обслуживается органами, очевидно независимыми от него, часто увлекаемыми слепыми побуждениями и производящими действия, что дезавуируют его. Если бы я обратился к самому себе с вопросом об определении человека, то я бы сказал, что это - телесное существо, возвышенное до интеллектуальной жизни, способное к восприятию восхищения и преклонения, или точнее - интеллектуальное существо порабощенное своими органами, восприимчивыми к деградации. Но имеющиеся определения будут всегда весьма плохо представлять это сложное существо, - лучше постараться его узнать.

Сейчас обратимся с вопросом к священным архивам человеческого рода.

 Философы, естествоиспытатели или физики, включившие человека в категорию животных, совершили большую ошибку. Обманутые своими поверхностными наблюдениями и легкомысленными экспериментами, они пренебрегли посоветоваться с голосом столетий и традициями всех народов. Если бы они открыли священные книги наиболее древних наций мира, книги китайцев, индусов, евреев или парсов, то они бы увидели, что животное царство целиком существовало до существования человека. Когда человек появился на вселенской сцене, он образовал из себя одного четвертое царство - Человеческое. Это царство было названо Пан-Ку китайцами, Пуру браминами, Кай-Омордз или Месшиа (Meschia) приверженцами Зороастра, и Адамом евреями и всеми народами, принявшими Сефер Моисея, будь они христианами, что связаны между собой Евангелием, будь они мусульманами, что восходят к Корану и Евангелию. Я хорошо знаю, что те толкователи этих книг, которые останавливаются на буквальных и вульгарных формах, остаются чуждыми способу изложения древних и до сих пор считают Пан-Ку, Пуру, Кай-Омордза или Адама за одного человека, первого индивида своего рода; но я достаточно доказал в моем переводе Космогонии Моисея, содержащейся в десяти первых главах Сефера, что в Адаме нужно понимать не человека, в частности, но Человека, в общем, Универсального Человека, в целости Род человеческий и, наконец, Человеческое царство. Если обстоятельства мне позволят однажды дать обещанный мной комментарий этой Космогонии, я докажу таким же способом, что первый человек китайцев, индусов или парсов, - Пан-Ку, Пуру или Кай-Омордз,- должен статьвсеобъемлющим (universalise) и восприниматься не как один человек, но как собрание всех людей, которые входили, входят или войдут в состав того великого, что я называю Человеческим царством.

 Несмотря на многочисленные доказательства, данные в поддержку моего перевода, доказательства, которые никто еще не осмелился серьезно подвергнуть сомнению на протяжении пяти лет, с тех пор как они высказаны и известны, скажу, что хотелось бы считать Адама и различных космогонических существ, соответствующих ему, за одного человека-индивида, и он будет всегда оставаться таковым, ведь все книги согласны в различии данных существ от животного царства, хоть и относят появление их к разному времени, полагая в них объект специального творения. Одно это мне вполне позволяет не смешивать человека с животными и не включать его с ними в одну категорию, но, напротив, определить человеческому роду высшее царство, что я и определил.

 Впрочем, если спросить о том наиболее осведомленных геологов, проникших далеко вперед на поприще материального познания нашей планеты, они вам скажут, что, достигнув глубины, не обнаруживается ни одного признака, ни одного повреждения, свидетельствующего о присутствии человека в первоначальные времена бытия мира, хотя останки скелетов животных встречаются в изобилии. И это совершенно соответствует священным традициям, о которых я говорил (3).

 Я уже имел возможность говорить о Человекев своих Исследованиях (Examens) Золотых стихов Пифагора, собрав какв связку (faisceau) священные традиции, сохраненные в древних мистериях, мысли наиболее замечательных теософов и философов, чтобы сформировать о человеке все, что могло бы нам прояснить внутреннюю природу этого существа, столь важного и трудного в постижении, не принадлежащего ни простому материальному или духовному естеству, ни вместе с тем двойному материальному и духовному естеству, но, как я уже показал в вышеупомянутом труде, относящегося к троичному естеству, соединяющему его самого с четверичной силой, образующей его. Я воспроизведу сейчас итог моих предшествующих занятий и сопоставлю их с мыслями, рассеянными в других местах, добавив к сему некоторые выводы, внушенные с тех пор мне размышлением и опытом. Выдвинем сначала некоторые общие идеи.

Ко времени, когда Человек появился на земле, три царства, образующие на ней совокупность, уже существовалии ее поделили.

Минеральное, растительное и животное царства были объектами трех последовательных творений, трех проявлений или трех развитий; Человек, а скорее Человеческое царство стало четвертым. Промежуток, отделявший эти различные проявления, отмерен в Сефере Моисея словом, выражающим феноменальную манифестацию; таким образом, придав ему смысл более ограниченный можно обозначить его днем, хоть данный смысл очевидно вынужденный и нельзя отказываться видеть в нем период безграничного времени, всегда относящийся к существу, к которому он применим. У наций, упомянутых мной, у которых разнообразное развитие естества выражено почти как в Сефереу Моисея, этот период обычно измеряется продолжительностью великого года или его делений, равносильного астрономической революции, называемой сегодня прецессией равноденствий, что можно понимать, как 9, 18, 27 или 36 тысяч наших обычных лет. Но какой бы ни была временная протяженность этого периода, наименованного Моисеем проявлением, безмерностью, морем или днем, дело здесь не в том: в соответствии со всеми космогониями решена важная проблема о том, что Человек никогда не входил в животное царство. Напротив, это царство, а равно и два других более низших, растительное и минеральное, входили в его и ему были полностью подчинены.

Человек, предназначенный быть узлом, соединяющим Божество с материей, явился, по выражению одного современного естествоиспытателя, связующим звеном для всех существ. Помещенный в пределы двух миров, он стал на путь телесных наслаждений и умаления в божественном духе. Сущность, выработанная тремя царствами природы соединилась в нем в силе воли, свободной в своем развитии, которая его сделала живым образом вселенной и подобием самого Бога. БОГ есть центр и пространство всего сущего: Человек в подражании Богу есть центр и пространство своей сферы, на которой он обитает; он существует лишь сам один в своей сфере, составленной из четырех сущностей. А еще он тот, кого Пифагор назвал в своем таинственном катернере:

 .... Беспредельный и чистый символ,

 Источник природы и слепок Богов.

Познание всех вещей сопряжено в Человеке; знание безграничности и вечности в его духе. Поистине, плотная тьма его часто скрывает, а вместе с ней рассудительность и привычка; но достаточно прилежного упражнения его способностей, чтобы обратить эту тьму в свет, сделав его владельцем сокровищ. Ничего не может сопротивляться его силе воли, когда его воля, взволнованная божественной любовью, началом всякой добродетели, действует согласно с Провидением. Но не забегая вперед и не связываясь с идеями, которые сами лучше найдут себе другое место, продолжим наши изыскания.

Параграф III

Интеллектуальное и метафизическое строение человека.

Человек, как я уже говорил, принадлежит к троичному естеству, следовательно, он может жить троичной жизнью - инстинктивной, душевной и интеллектуальной. Эти три жизни, когда они развиты, претваряются в четвертой собственной волевой жизни этого восхитительного существа, бессмертный источник которого в жизни и воле Божией. Каждая из данных жизней имеет свой частный центр и свою надлежащую сферу.

 Я постараюсь отразить в сознании читателя метафизический вид интеллектуального строения человека. Но я должен его предупредить: ему не нужно понимать в материальном плане все, что я ему скажу на сей счет. Хотя я был вынужден, чтобы сделать понятным себя, применять термины, напоминающие физические объекты, такие как центр, сфера, окружность (пространство), луч и т. д. Нельзя подозревать ничего телесного, в особенности же ничего механического в этих вещах. Слова, используемые мной, должны пониматься исключительно духовно, абстрагируясь от всякой материи.

 Итак, человек, обозначенный духовно, в отсутствии телесных органов, может восприниматься в форме светящейся сферы, в которой три центральных средоточия дают рождения трем различным сферам, охваченным окружностью главной сферы. Каждый из этих трех средоточий (очагов) излучает одну из трех жизней, о которых я говорил. К низшему средоточию относится инстинктивная жизнь, к среднему - душевная, и к высшему - интеллектуальная. Между данными тремя центрами можно рассматривать душевный центр в качестве фундаментальной точки опоры, первоначальный двигатель, на котором основывается и движется всякое строение человеческого духовного существа. Этот центр, развертывая свою окружность, достигает двух других центров, соединяя в себе самом противостоящие точки двух развертывающихся окружностей: таким образом, жизненные сферы, движась одна в другой, сообщают друг другу свои различные естества и оказывают друг на друга взаимное влияние.

 Как только первоначальное движение в силе передалось человеческому существу, оно стало действовать вследствии своего естества, предопределенного, таким образом, Первопричиной всех существ, - инстинктивный очаг увлекает и развивает элементы тела, душевный очаг творит душу, а интеллектуальный вырабатывает дух. Итак, человек образуется из тела, души и духа. Телу принадлежат потребности, душе - страсти, духу - вдохновения.

 По мере того, как каждый очаг увеличивается и излучается, он развертывает окружность, которая, делясь в своем собственном луче, представляет шесть светящихся точек - всякая из них проявляется в свойстве, то есть частном способе действия в соответствии с жизнью сферы, душевной, инстинктивной или интеллектуальной.

Дабы избежать путаницы, мы назовем для каждой окружности лишь три из ее свойств, что нам в итоге даст девять, а именно:

 для инстинктивной сферы: ощущение, инстикт и здравый смысл;

 для душевной сферы: чувство, понимание, рассудок;

 для интеллектуальной сферы: согласие, разум, проницательность.

 Происхождение всяких свойств берет начало в инстинктивной сфере, где они были порождены и где восприняли все свои первичные свойства. Две других сферы развиваются вслед за первой, приобретая вторично, благодаря трансформации, свои относительные свойства; то есть, когда инстинктивная сфера полностью развилась, то принесла точкой своей окружности ощущение, например, в центр душевной сферы, который от этого был поколеблен. Душевная сфера развертывается, овладевая вышеуказанным свойством, двигающим ее, и трансформирует ощущение в чувство, уносимое, когда для этого созревают все условия, тем же способом в интеллектуальный центр. Чувство, охваченное в свою очередь им, трансформируется в согласие (соответствие). Подобно тому и инстинкт, идя из инстинктивной сферы в душевную, трансформируется в понимание, а понимание становится разумом, благодаря своему проникновению из последней сферы в сферу интеллектуальную. Такая трансформация имеет место и у всех других свойств этого рода, какое число бы они не составляли.

 Но эта трансформация, совершаемая по отношению к свойствам из рода ощущений, которые я обозначаю круговыми и, следовательно, внешними привязанностями, осуществляется и в отношении потребностей, как внутренних и центральных привязанностей. Таким же образом потребность, переносимая из инстинктивного в душевный центр, становится или может стать страстью, которая, перейдя из душевного в интеллектуальный центр, может принять в нем характер вдохновения и воздействовать на страсть, как страсть воздействует на потребность.

 Теперь отметим, что всякая круговая привязанность рода ощущения возбуждает более или менее сильное движение в инстинктивном центре и в нем проявляется мгновенно в качестве радости или расстройства, в зависимости от того, какое это движение - приятное или неприятное, берущее свое начало в физическом добре или зле. Напряженность радости или расстройства зависит от интенсивности возбужденного движения и от его естества. Если движение, радостное или неприятное, имеет определенную силу, оно может породить два неизбежных последствия - привлекательность, которая его притянет, или страх, который его оттолкнет; если же оно слабое и сомнительное, то произведет безразличие.

 Подобно тому, как инстинктивный центр воспринимает в ощущении физическое добро или зло, называемые радостью или расстройством, душевный центр развивает посредством чувстваморальные добро и зло, именуемые любовью или ненавистью, а интеллектуальный центр представляет собой интеллектуальные добро и зло под именами истины или заблуждения. Но эти неизбежные последствия привлекательности или страха, связанные с инстинктивным ощущением и возбуждающие радость или расстройство, живут не долее ощущения и исчезают вместе с ним; тогда как в душевной сфере чувство, порождающее любовь или ненависть, равномерно влечет за собой два последствия - желание или ужас, которым далеко до исчезновения вместе с самим чувством, произведшим их, а посему они, наоборот, длятся еще продолжительное время после самого чувства и, принимая характер страстей, вызывают или отталкивают породившую их причину. Здесь заключено значительное различие инстинктивной жизни от душевной, и внимательный читатель должен это отметить и поразмыслить над этим. Инстинктивные ощущения все актуальны, а их последствия мгновенны; но душевные чувства продолжительны, независимо от физического движения, их произведшего. Что касается интеллектуальных согласий (соответствий), подтверждающих истину или заблуждение, то они не только продолжительны, как чувства, но еще и преходящи.

Что до безразличия, возбуждающего слабое и сомнительное движение, то оно трансформирмируется в апатию в моральном чувстве и вид безучастности (indifference) в интеллектуальном соответствии, где смешиваются истина с заблуждением, оставляя беспечность по отношению к одному и другому. Это состояние является обычным в детстве человека, как и на заре царства оно господствует в юных обществах (4).

 Это тройственное существование человека, несмотря на то, что кажется уже вполне сложным по причине многочисленных беспрерывно появляющихся по отношению друг к другу действий и реакций, инстинктивных потребностей, душевных страстей и интеллектуальных вдохновений, будет еще весьма простым, если не представить необходимого существа и не отметить четвертую жизнь, включающую в себя три других и дающую человеку свободу, которую бы он не имел без нее.

 Удвоим здесь наше внимание, ибо данная тема важна и трудна.

Над самим центром душевной сферы, перводвигателя человеческого духовного существа, восходит другой центр, неотделимый от первого, окружность которого, разворачиваясь, достигает крайних точек инстинктивной и интеллектуальной сфер и равномерно их охватывает. Эта четвертая сфера, внутри которой движутся три сферы инстинкта, души и духа по своим местам и в соответствии со способом, что я постарался описать, есть сфера действенного волевого могущества, сущность которой исходит от Божества. Данная сфера нерушима и неотразима, как само Божество. Эта сфера, жизнь которой непрерывно излучается от центра к окружности, может простираться или сжиматься в эфирном пространстве вплоть до границ, кои можно назвать беспредельными, если бы Бог не являлся единым бесконечным существом. Вот какова светящаяся сфера, о которой я говорил в начале этой статьи.

Когда эта сфера достаточно развита, ее окружность, предопределенная протяженностью ее луча, принимает большое количество свойств; одни из них первоначальные (primordiales), другие - вторичные, слабые вначале, но усиливающиеся постепенно, по мере того, как производящий их луч обретает силу и величие. Среди этих свойств мы назовем только двенадцать: шесть первоначальных и шесть вторичных, начав с низших и закончив наиболее возвышенными.

Данные двенадцать свойств суть: внимание и восприятие, размышление и повторение, сравнение и суждение, удержание

(retention)и память, распознавание и понятийность (понимание, comprehension), представление (imagination)и творчество (creation).

 Сила воли несет повсюду с собой и в места, куда ей заблагорассудится, эти свойства, а именно - в сферы инстинктивную, душевную и интеллектуальную, потому что эта сила там, где ей хочется пребывать. Господство воли - в троичной жизни, о которой я писал, и она использует ее по своему усмотрению. Без нее она вряд ли смогла бы испытать свою свободу, о чем я скажу по ходу книги.

 Подобно тому, как ощущение, чувство, соответствие (согласие) проявляются в одной из трех присущих им жизнях, сила воли проявляется в восприятии посредством внимания, данного восприятию, и, пользуясь своим свойством вызывать в себе повторение, даже в отсутствии его причины, она исследует свойства размышлением. Сравнение, которое она делает в соответствии с образом того, что она одобряет или не одобряет, предопределяет ее суждение. Потом она создает свою память, благодаря удерживанию собственной работы, и приходит к распознаванию и, следовательно, к пониманию. Наконец собравшись, она сближает представлением рассеянные идеи и достигает сотворения своей мысли. Как видно, по ошибке смешивают в вульгарном языке идею с мыслью. Идея есть простое следствие ощущения, чувства или соответствия, в то время как мысль - составное (compose) следствие, результат, порой, громадный. Иметь идеи значит чувствовать, а иметь мысли значит действовать.

 Последовательно описанная мной операция выполняется таким же способом по отношению к потребностям, страстям и вдохновениям, но в последнем случае работа силы воли совершается в центре, в то время как в первом случае она осуществлялась по окружности. Именно здесь эта величественная сила раскрывается во всей своей мощи, становясь образом вселенной и заслужив имя микрокосма, данное ей некогда в древности.

 Подобно тому, как инстинктивная сфера действует потребностью, душевная страстью, а интеллектуальная вдохновением, волевая сфера действует посредствомпредопределения (установления) и отсюда зависит свобода человека, его сила и проявление его небесного происхождения. Нет ничего проще этого действия, которое философы и моралисты столь трудно объясняли. Я постараюсь сделать его понятным.

 Присутствие потребности, страсти и вдохновения возбуждает в сфере, произведшей их, круговое (вращательное) движение в соответствии с интенсивностью одного или другого: это движение называетсяобычно называется аппетитом или влечением (appetence)в инстинкте, эмоцией или согласием в душе и в духе; часто эти термины подменяются одни другими и варьируются посредством синонимов, смысл которых более или менее выражает силу в движении. Колеблющаяся в свойствах сила воли имеет три установления, в коих использовании она свободна: во-первых, она подчиняется движению и ее сфера вращается в ту же сторону, что и возбужденная сфера; во-вторых, она, сопротивляясь ей, вращается в противоположную сторону; в-третьих, она пребывает в покое. В первом случае она, оставаясь принужденной инстинктом, увлеченнойдушой и взволнованной духом, попустительствует потребности, страсти или вдохновению; во втором - она их поражает и умервщляет их движение своим; в третьем - она зависает в согласии или отрицании и изучает, что ей лучше делать. Каким бы ни было ее установление, ее действенная воля, свободно проявляющаяся, находит средства служить своим разнообразным влечениям, бороться с ними или размышлять над их причинами, формами и последствиями. Эти средства очень многочисленны и находятся в постоянном излучении от центра к окружности и от окружности к центру. Я здесь доведу до сведения о тех из них, что особенно связаны с двенадцатью вышеназванными мной свойствами.

 Внимание и восприятие действуют через индивидуализацию и счисление (numeration).

 Размышление и повторение через расчленение и анализ.

 Сравнение и суждение через аналогию и синтез.

 Удержание и память через метод и категорию.

 Распознавание и понимание через индукцию и дедукцию.

 Представление и творчество через абстракцию и обобщение.

 Применение этих средств и многих других , которых будет очень долго называть, именуется медитацией. Медитация образует силу воли, которая ее применяет. Согласие с этой волей или сопротивление ей, в зависимости от использования их во благо или во зло, в зависимости от того, синхронны ли они или долгое время враждуют, делают человека сильным или слабым существом, возвышенным или презренным, мудрым или невеждой, добродетельным или порочным: противостояния, противоречия, бури всех видов, вздымающиеся в его груди, имеют причинами только движения трех жизненных сфер - инстинктивной, душевной и интеллектуальной, часто враждующих между собой и еще чаще противоречащих движению, регулирующему волевую силу, которое отказывает в своем установочном соединении или дает его лишь после жестокой борьбы.

 Когда волевые установления воздействуют на объектыпосредством ощущения, чувства и соответствия, согласие или неприятие одновременно последуют за инстинктивным побуждением, рассудком или мышлением. Когда же они предшествуют медитации, то обретают характер здравого смысла, разума или проницательности и суть так называемые их принадлежности, а она сама - существо их собственного творчества.

 Быстро изобразив таблицу интеллектуальной и метафизической конституции человека, думается, я уже не имею нужды говорить о том, что дано в наброске и что потребует со стороны того, кто захочет охватить это в целостности, большую силу внимания и повторных упражнений. Благо я хотел, чтобы мои читатели избежали такого затруднения и, если думают, быть может, что я достигну, погружаясь в себя самого, более чем подробностей, ошибаются; я лишь удлиню свое описание и в итоге уменьшу его ясность. Я сказал все то, что было существенно; я приложил все свои усилия, чтобы хорошо различить множества. Что же касается подробностей, то их, как можно, необходимо избегать в теме, где их бесконечно много, а это - точно наш случай. Впрочем, по ходу повествования, представятся многие возможности применить и развить выдвинутые мной принципы. Все, что остается мне сделать в данный момент - это предупредить о некоторых трудностях, которые могут встретиться в их применении.

 Человек никогда не анализировался так точно, как я его проанализировал в целостности, и его метафизическая анатомия никогда не была так четко представлена. Во всем традиционно привыкли видеть одну из его частей и называть душой, собственно говоря, не только душу, но еще три жизненных сферы и саму волевую сферу, их охватывающую. С другой стороны, радуются именовать эту совокупность духом в противоположность телу, а затем еще разумом (intelligence) в противоположность инстинкту. Недавно обозначали одним рассудком (entendement) сумму всех свойств, а интеллектом (raison) - вселенский истинный или ложный порядок всех установлений воли. Но это терминологическое заблуждение не является опасным, если его уточнить. То, что принято по привычке можно оставить для удобства дискурсов и дабы избежать длиннот затруднительных оборотов речи, но нужно иметь бдительность и не делать это по неведению. Если же хочется познать человека в нем самом, нужно его обозначить, каким я его изобразил на таблице, ибо он таков и есть.

 Когда я сказал, тем не менее, что человек таковой, то это не должно пониматься, как Человек в общем, абстрактно обозначенный в возможности своей сущности. Индивидуальный человек очень редко развивается во всех своих ментальных модификациях даже сегодня, когда человеческое царство обладает великой силой в природе. На заре своего господства масса человечества была далека от того, что она представляет в настоящем; инстинктивная жизнь была преобладающей, душевная бросала слабые отблески, а интеллектуальная существовала еще в зародыше. Таким видишь родившегося ребенка с еще неокрепшими органами, лишенного большей части физических чувств, без малейшего намека на замечательные свойства, которые должны однажды появиться и, постепенно развившись, передать силы, обрести слух и зрение, что ему недоставали, вырасти, познать свои потребности, проявить свои пристрастия, доказать свою разумность, обучиться, просветиться, став, наконец, совершенным человеком, благодаря применению своей воли; так можно рассматриватьчеловеческое царство, проходящего все периоды детства, отрочества, юности и зрелости. Большая нация состоит, в частности, из отдельных людей, подобно тому как человеческое царство состоит, в общем, из больших наций. Кто знает, например, как проходили свой жизненный путь люди у народов Ассирии и Египта, на протяжении долгого существования этих двух народов, начиная от очень блеклой зари жизни и до крайнего своего упадка? И кто знает, как подобным им народам предназначено еще блистать и угасать на мировой сцене, прежде чем универсальный Человек придет к своей ветхости?

 Изобразив метафизическую таблицу, которую видели, я рассмотрел человека в наибольшем развитии, что он мог бы достичь сегодня. Само данное развитие не принадлежит всем людям, ни даже большей части из них, оно является достоянием лишь малого числа. Природа не делает людей равными; души различаются между собой еще больше, нежели тела. Я уже изложил эту великую истину в моем Исследовании Золотых стихов Пифагора, показав, что таковой была доктрина мистерий и мысль всех мудрецов древности. Равенство, несомненно, заключено в волевой сущности всего, поскольку эта сущность божественна, но неравенство пронизывает свойства через разнообразие их применения и различия исполнения; время ведь не отмерено в равной степени как для одних, так и для других; положения изменялись и пути жизни то укорачивались, то удлиннялись. И хотя вполне достоверно, что все люди, исшедшие из одного принципа, должны достигнуть своей цели, много еще и даже большее число из них очень далеки от нее; кто-то из них ее достигает, другие пребывают вблизи нее, а многие, обязанные вновь начинать свое жизненное поприще, лишь удаляются в небытие, которым могли бы быть поглощены, если бы вечность их существования не обеспечивалась вечностью ее творца.

 Таким образом, душевное равенство в актуальности вещей есть еще большая химера, нежели равенство инстинктивных сил тела. Неравенство повсюду, а умственное еще более, чем все остальное, поскольку среди живущих людей, в особенности же среди тех, кого не испортила цивилизация, имеется огромное количество, у которых интеллектуальный центр не встал еще на путь развития. Относительно политического неравенства и что нужно о нем думать, мы рассмотрим дальше по ходу нашего труда.

 Параграф IV

Человек - одна из трех великих сил Вселенной:

каковы две другие силы.

ИЗБЕЖИМ ошибки, совершенной почти всеми философами, особенно в нынешнее время, и поразмыслим о том, что если смешно описать человека, не зная его, то также смешно и пошло указывать ему дорогу, не будучи в совершенстве осведомленным о месте, откуда он исшел, куда идет, и о цели его путешествия. Исследуем хорошенько его положение и тщательно изучим, поскольку он сам представляет собой силу, каковы высшие или низшие силы, с которыми он должен находится в контакте.

 Все священные своды наций констатируют, что универсальный Человек являлся силой; это ощущалось всеми мудрецами и признавалось всеми настоящими учеными. Я читал в недавно напечатанном Словаре естественной истории, следующие замечательные фразы: "Человек владеет сущностью организаторской силы; именно в его мозгу завершается разум, ведавший образованием вещей... Он явился посланником и толкователем божественной воли для всего, что дышит... Ему был доверен скипетр земли". Около пятнадцати веков до нашей эры Моисей вложилв уста Божества эти слова, обращенные к человеку: "Плодитесь и размножайтесь и наполните пространство земное. Что за ослепительное сияние, что за ужасающий гром, который вас окружит и поразит почтением к вам весь животный мир, начиная от птиц в небесах до рептилий, воспринявших первоначальное движение от адамического элемента, до рыб морских; под ваше начало все они положены". Но задолго до Моисея законодатель китайцев выразился собственными определениями и без словесных фигур о том, что Человек - один из трех сил, которые правят вселенной.

 Лучше, несомненно, уразуметь эти тексты и бесконечное число других, что я мог бы процитировать на сей счет, чем думать вместе с Анаксагором, скопированным Гельвецием, что человек - животное, разум которого происходит от сложения его руки; или вместе с Гоббсом, развитым Локком и Кондильяком, утверждать, что в человеке нет ничего врожденного и что он не может пользоваться ничем без привычки, а рождается он злым и в состоянии войны с себе подобными.

 Хотя нет вернее того, что Человек был силой, какутверждают все мудрецы и теософы, призывая в свидетели имя Божества, предназначенной вечной мудростью господствовать над низшим естеством, упорядочивать три царства между собой и поднимать их из множества к единству. Однако ошибочно, не размышляя и не изучая, полагали люди, скорее восторженные, нежели рассудительные, будто данное человеческое могущество появилось на земле в полной завершенности, снабженное всеми своими силами, владеющее всем своим развитиеми, так сказать, спускающееся с небес в славе, полученной без тревог, и в знании, приобретенном без трудов. Эта преувеличенная идея уходит от золотой середины, столь рекомендованной мудрецами, уходит также и от истины. Несомненно, человек - это сила, но сила в зародыше, которая, дабы проявить свои задатки и достичь высоты, куда зовут ее предначертания, нуждается во внутреннем усердном действии посредством внешнего действия, которое на него реагирует. Это небесное растение, корни которого связаны с землей и должны из нее впитать элементарные силы, обработав их особым трудом; растение, что поднимает постепенно свой величественный стебель, покрывшись в свое время интеллектуальными цветами и плодами, что созревают в лучах божественного света и приносятся в жертву Господу вселенной.

 Это очень точное сравнение может быть продолжено. Когда дерево еще молодо, оно не приносит никаких плодов, да и садовник его о том не спрашивает. Он требует от него столь мало, ибо знает, что его наибольшие значимость и польза требуют более продолжительной обработки, что придаст дереву менее скороспелую разновидность; но приходит время собирать урожай и он его собирает, и каждую новую пору урожай должен возрастать количественно, если доброкачественность дерева соответствует доброкачественности культуры. Если урожай продолжительное время находится недостающим и на то не имеется никаких внешних причин - бурь, разрушительных ветров, которые бы могли повредить плодовитость - дерево признается плохим, порочным и, как таковое, согласно меткому выражению Иисуса, срезается и бросается в огонь.

 Итак, то, что культура значит для дерева, цивилизация - для человека. Без культуры растение, предоставленное бедному и деградирующему естеству, приносило бы лишь простые неяркие цветы, а также молокообразные смолистые плоды, бесвкусные, терпкие и зачастую ядовитые. Без цивилизации человек, обращенный к суровой для него природе-мачехе, ибо она не признает его за собственное дитя, развил бы лишь дикие свойства и имел бы характер изгнанного страдающего и хищного существа, алчного и несчастного.

 Сие означает, что все в человеке зависит от цивилизации;что на человеческом социальном статусе возводится строение его величия. Обратим пристально наши взгляды на эти важные моменты и не побоимся изучить их. Ведь нет более достойного предмета нашего исследования, как нет и изучения, итоги которого нам обещают более, чем преимущества.

Но если человек является вначале, как я говорил, лишь силой в зародыше, что цивилизации предстоит развить, то откуда к нему приходят принципы этой необходимой культуры? Я отвечаю, что они приходят от двух сил, с которыми он связан, и, наряду с ними, он должен образовать третью силу, в соответствии с традицией уже цитированного китайского теософа. Две силы, посреди которых он помещен, суть Судьба и Провидение. Под ним - Судьба, неизбежное и порождаемое естество, над ним - Провидение, свободное и порождающее естество (naturante). Он же, как и человеческое царство, является посредничающей волей, действенной формой, помещенной между двух естеств, чтобы служить им связью, средством сообщения, и соединять два действия, два движения, которые будут несовместимы без него.

 Три силы, названные мной - Провидение, Человек, рассматриваемый в качестве человеческого царства, и Судьба - образуют универсальный тернер. Ничто не убегает от их действия, все им подчинено во вселенной, все, за исключением самого Бога, который, охватывая их своим непостижимым единством, образует священную тетраду древних, этот великий катернер, который все во всем и вне которого ничего нет.

 На протяжении книги я скажу много об этих трех силах, сообщу, насколько возможно, о присущем им действии, об участии, принимаемом каждой из них в различных событиях, видоизменяющих мировую сцену и меняющих лицо вселенной. Это будет впервые, когда увидят их появляющихся вместе в качестве матричных причин, пусть равномерно связанных с единственной причиной, которая правит ими, действующих объединенными или раздельными в соответствии с их естеством, придающими, таким образом,достаточный смысл всяким вещам. Эти три силы, рассматриваемые как принципиальные начала, очень сложно определить, ибо, как я уже изложил, принцип никогда не поддается определению, но они могут стать известными по своим действиям и постигнутыми в своих движениях, потому что они не исходят из сферы, куда заключен человек-индивид в качестве неотъемлемой части универсального Человека. Именно он сопротивляетсятому, что БОГ может быть узнан и постигнут подобным способом, как эти три силы, эманируемые от него, ведь это абсолютное Существо их содержит, не будучи их содержанием, и их соединяет, не будучи ими соединен. Согласно прекрасной метафоре Гомера, Он держит золотую цепь, охватывающую все вещи и спускающуюся с высот блистательного Олимпа до самого центра мрачного Тартара; но эта цепь, колеблемая по его усмотрению, его оставляет всегда неподвижным и свободным. Возрадуемся же, прославив в тишине это невыразимое Существо, этого Бога, вне которого нет никаких Богов и, не взыскуя проникнуть в Его непостижимую сущность, устремимся к познанию могущественного тернера, в котором он отражается - Провидение, Человек и Судьба. Сказанное далее здесьбудет в сущности то же, что я уже говорил в моих Исследованиях Золотых стихов Пифагора, или других местах, но в теме весьма затруднительной на сей счет невозможно не повториться.

 Судьба - это низшая и инстинктивная часть универсального Естества, что я назвал естеством порождаемым (naturenaturee). Ее действие называют собственно роком (фатальностью). Форма, в которой она нам проявляется зовется необходимостью; последняя связывает причину со следствием.Три царства элементарного естества - минеральное, растительное и животное - являются достоянием Судьбы, то есть все творящееся в них принудительным и фатальным образом предопределено изначально законами. Судьба ничего не передает принципу, но она им овладевает с того момента, как он появился, дабы через него управлять последствиями. Благодаря одной необходимости данных последствий, Судьба влияет на будущее и становится ощутимой в настоящем, потому что всем этим она владеет, как себе присущем, и в прошлом. Значит, мало видеть в Судьбе силу, через которую мы воспринимаем, что сотворенные вещи суть сотворены именно так, а не по-другому, ведь вещи, поставленные однажды в зависимость от ее естества, имеют вынужденные результаты, развивающие их последовательно и в нужном направлении.

В момент, когда человек приходит на землю, он принадлежит Судьбе, увлекающей его в вихре фатальности. Пусть и погруженный в этот поток, а поначалу, как и все элементарные существа, подчиненный его влиянию, человек несет в нем божественные задатки, что полностью не могут растворится в фатальности. Эти задатки, которым противодействует Судьба, развиваются в борьбе с ней. Это искра божественной воли, которая, участвуя во вселенской жизни, приходит в элементарную природу, чтобы ей принести гармонию. По мере того, как эти задатки развиваются, они воздействуют в соответствии со своей энергией

на вынужденные вещи и воздействуют свободно на них. Свобода - их сущность. Тайна их принципа заключается в следующем: их энергия возрастает в зависимости от того, как развивается, и их силу, хоть и бесконечно подавляемую, никогда победить невозможно. Когда эти задатки всецело развиты, они образуют Волю универсального Человека, одной из трех великих сил вселенной. Эта сила, равная силе Судьбы, низшей по отношению к ней, и силе Провидения, высшей по отношению к ней, восходит лишь к одному Богу, которому две другие силы, как я о том уже говорил, равно подчинены, каждая в соответствии со своим положением. Это человеческая Воля, в качестве срединной силы, соединяет Судьбу и Провидение; без нее эти две крайних силы не только никогда бы не соединились, но и не знали бы друг друга. Эта воля, разворачивая свою активность, изменяет сосуществующие вещи, из них творит новые, что становятся мгновенно достоянием Судьбы, и готовит для будущего перемены в вещи уже соделанной, а также необходимые последствия в вещи, идущей от существа.

Провидение - это высшая и разумная часть универсального Естества, что я назвал естеством порождающим (naturenaturante). Это жизненный закон, исходящий от Божества, посредством которого всякие вещи устанавливаются в силе существа. Все низшие принципы исходят от Провидения; всякие причины имеют внутри него свои порождение и силу. Цель Провидения заключается в совершенстве всех вещей, и данное совершенство им воспринято неоспоримым образом от самого БОГА. Средство, благодаря которому Провидение должно достигнуть своей цели, мы называем временем. Но время не существует для него посредством идеи, которую мы в него вкладываем. Провидение его воспринимает, как движение вечности. Эта высшая сила воздействует непосредственно лишь на универсальные вещи, но данное воздействие через соединение всех следствий может ощущаться и на частных вещах; таким образом, и наиболеемелкие подробности человеческой жизни могут быть ему интересны, или быть им изъяты, в зависимости от того, как они связываются невидимыми узлами со вселенскими событиями. Человек - это божественное зерно, которое Провидение сеет в фатальности Судьбы, дабы ее изменить и стать ее хозяйкой, благодаря воли этого посредствующего существа. Данная воля, будучи принципиально свободной, может хорошо отражаться как на действии Провидения, так и на действии Судьбы, с той лишь разницей, что если она реально изменяет событие Судьбы, являвшееся определенным и необходимым, тем самым противоборствуя необходимостью необходимости и Судьбой Судьбе, она не может ничего сделать против провиденциального события, потому что оно индифферентно по своей форме, и достигает всегда своей цели, каким бы то ни было путем. Время одно, а формы изменчивы. А Провидение не зависит ни от одного, ни от другого. Оно отличает лишь человека, который изменят формы жизни, укорачивает или удлиняет время, радуется или страдает, творя соответственно добро или зло, благодаря чему соединяет свое частное действие с универсальным действием, или, напротив, отделяет его от последнего.

Вот то, что я, в общем, мог бы сказать об этих трех великих силах, составляющих универсальный тернер, и о действии, от которых зависят всякие вещи. Я хорошо осознаю, что вполне внимательный читатель захочет еще многое пожелать мной сказанному, пожаловавшись на расплывчатость и неясность моих выражений, но сие не моя ошибка, если сама тема так неопределенна и туманна. Если можно провести различие между Провидением, Судьбой и Волей человека и прийти без тягостных усилий к знанию этих трех сил, то, очевидно, можно создать чистую и точную классификацию ихпризнаков. Я не понимаю, почему в наше время не нашлось ученого, который быпривлек внимание к их взаимодействию, пытаясь на нем заложить основы их физических, метафизических, политических и религиозных систем. Конечно,имеется некоторая трудность в различии, которое я пытаюсь сделать впервые после Пифагора или Конг-Тзее, ведь большинство писателей, предшествовавших мне на этом поприще, видели только один принцип там, где их было три. Одни, подобно Боссюэ, все приписывали Провидению, другие, как Гоббс, все производили из Судьбы, и третьи, подобно Руссо, желали повсюду признавать лишь человеческую Волю. Многие люди сбились с пути, идя по следам двух последних, и, повинуясь холодности их разума и пылкости их чувств, надеялись тотчас встретить истину то в писаниях Гоббса, то в трудах Руссо. ИбоСудьба и Воля избрали одного и другого в качестве единственного двигателя их медитаций, более легких, нежели познание Провидения, возвышенный путь которого почти всегда скрыт покровом, Провидения, которое требует, чтобы быть замеченным, спокойного рассудка, а чтобы быть воспринятым,веры, мало подверженной инстиктивному разуму и мало тревожимой бурями душевных страстей.

Отвечая ожиданиям моих читателей, я искренне желал бы доказать способом геометров существование трех сил, о которых идет речь, научившись узнавать их мгновенно повсюду, где проявляется их собственное действие. Но это предприятие будет столь же напрасным, сколь и смешным. Подобное доказательство не может заключатся в силлогизме; весьма обширное знание не может получится из дилеммы. Как я обычно выражаюсь, необходимо всегда, чтобы медитация читателя дополняла недостаточность дискурсов. Я буду очень счастливым, когда, завершив книгу, в чем обязуюсь, само доказательство найдется в совокупности фактов, а само знание всравнении и применении их. Тогда рассудительному читателю хватит дела. Я не стану ничем пренебрегать, чтобы облегчить ему этот труд и не упущу возможности воспользоваться многочисленными будущими случаями, чтобы вернуться к общим представленным мной понятиям, подкрепив их примерами.

Вводная диссертация могла бы быть окончена на этом месте, ибо я изложил здесь повод и субъект моего труда, представиланализ свойств существа, которое должно в ней являться принципиальным объектом, заблаговременно раскрыл и описал в ней матричные причины. Однако, чтобы ответить, насколько возможно, пожеланию некоторых друзей, чей совет мне дорог, друзей, которые поторопили меня ввести определенные новые подробности в отношении того, что я разумел в трех великих силах, правящих вселенной, я добавлю к тому, о чем говорил в общем, частный пример, взятый из растительного мира, одного из трех низших царств, где более уравновешенное и более однообразное действие трех сил, кажется, сильнее поддается исследовательскому овладению. Возьмем дубовый желудь. Я скажу, что в этом желуде заключена собственная жизнь дуба, будущее прорастание дерева, носящего это имя, его корни, его ствол, его ветви, его древовидное образование, его оплодотворение - все то, что из него составит дуб с бесчисленной вереницей дубов, которые от него могут произойти. Для меня здесь налицо две ясно проявленные силы. Во-первых, я здесь ощущаю непостижимую и неуловимую в своей сущности оккультную силу, влившую в этот желудь жизнь с силой дуба, но не жизнь вяза, тополя, ореха, или любого другого дерева. Эта жизнь, проявляющаяся в растительной форме и в растительной форме дуба, устремляется к универсальной жизни, ибо всякий, кто живет, живет этой жизнью. Всякий, кто есть, есть: он не имеет двух глаголов быть (5). Вот эта оккультная сила, дающая силу существу, которая специфицирует жизнь в самой силе существа, называется ПРОВИДЕНИЕМ. Во-вторых, я вижу в желуде очевидную силу, понятную, уловимую в своих формах, проявляющуюся в качестве необходимого следствия жизненного вливания, о котором я говорил, силу, осуществленную неизвестно как, в себе показывающую непреодолимо зачем; то есть всегда врезультате получится дуб, во всяком случае, если желудь будет находится в ситуации, подходящей для этого. Данная сила, всегда рассматриваемая как следствие принципа, или результат причины, называется СУДЬБОЙ.Тут есть заметное различие между Судьбой и Провидением. Как судьба нуждается в условии, чтобы существовать, а это мы видели, так Провидение не имеет нужды в нем, чтобы быть. Существовать - это глагол Судьбы, но одно Провидение есть.

Однако, пока я исследовал этот желудь, я имел ощущение третьей силы, которой вовсе нет в желуде, но которая в нем может появиться: эта сила, содержащаяся в сущности Провидения, ибо она есть, зависит также от форм судьбы, поскольку она существует. Я ее свободно ощущаю, ведь она во мне, и ничто мне не помешает ее развить соответственно размеру моих сил. Я держу желудь; я могу его съесть, у своив его своей субстанцией; я могу его отдать животному, которое его съест; я могу его разрушить, раздавив своими ногами; я могу его посеять и из него произрастет дуб... Я его раздавил своими ногами: желудь разрушен. Его судьба уничтожена? Нет, она изменена; для него начинается новая судьба, заключенная в моей книге. Остатки желудя распадаются согласно фатальным установленным и непреодолимым законам; элементы, составлявшие его строение, разлагаются; каждый возвращается на свое место; и жизнь, которой они служили оболочкой, нерушимая в своей сущности, несомая вновь своим собственным проводником в питательных протоках дуба, оплодотворит другой желудь. Сила, которая может так овладеть принципами, данными Провидением, и эффективно воздействовать на последствия Судьбы, называется ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВОЛЕЙ.

Эта воля таким же образом может воздействовать на все физические и метафизические вещи, подвластные ее сфере активности, потому что естество тождественно повсюду. Она может не только прерывать и изменять судьбу, но и видоизменять ее всякиепоследствия; она может также трансформировать провиденциальные принципы, и в этом, несомненно, ее блестящее превосходство. Я приведу пример вышеназванных видоизменения и трансформации, используя сравнение, взятое мной из растительного царства, как наиболее легкое в постижении и обобщении.

Я предполагаю, вместо исследования желудя, взяться за исследование яблока, но яблока дикого и терпкого, воспринявшего лишь влияния судьбы. Если я посею яблочное семя и заботливо буду культивировать дерево, произошедшее из него, плоды, которые уродятся, станут ощутимо лучше и будут улучшатся по мере культивирования. Без этого культивирования, следствия моей воли, ничего не улучшится, поскольку Судьба - это статичная сила, которая не несет ничему совершенства. Но когда я в результате культивирования получаю улучшенную яблоню, я могу, посредством прививки, использовать данную яблоню, чтобы улучшить ряд других яблонь, видоизменив их судьбу и обратив ее из терпкой в сладкую. Я могу сделать более: например, перенести принцип на дикорастущие растения иного вида, превратив бесплодные кустарники в плодовые деревья. Итак, что совершается в режиме культивирования,подобным образом совершается и в цивилизации. Гражданские и религиозные установления делают здесь то же, что, в первом случае, различные культивирования и прививки.

Исходя из ранее сказанного, мне представляется, что взаимодействие Провидения, Судьбы и человеческой Воли, очень легко уловить в растительном царстве, но намного меньше оно проявляется в человеческом царстве. Когда же дух однажды может воспринять его реальность, оно часто убегает от духовного взора, лишь только этот взор смог бы его постичь. Действия судьбы и воли протекают здесь открыто; действие же Провидения, признаться, есть более потаенное и прикровенное - вот почему оно никогда не может быть понятым. Если человек поначалу и способен предвидеть, каковы замыслы Провидения, то он в состоянии, благодаря своей свободной воле, воспротивиться их исполнению, что, по меньшей мере, неправильно.

Впрочем, это последний вопрос о сущности трех вселенских сил, который мне можно адрессовать и в котором я впервые попытаюсь обозначить действие. Я сказал, что оно исходит от самого БОГА, образуя тернер, охватываемый божественным единством. Но должно ли воспринимать вышеназванные явления в качестве трех различных сущностей? Нет, но как три различные жизни в самой сущности; три закона, три модуса бытия, триестества, содержащихся в одном Естестве. Человек, о метафизическом строении которого я говорил, есть ограниченный (abregee) образ вселенной: он также живет тремя жизнями, объятыми его волевым единством. Сравнивая вселенную с человеком, мы можем заключить, что Провидение в нем представлено интеллектуальной сферой, Судьба - инстинктивной сферой, а самачеловеческая Воля - душевной сферой. Эти сферы не являются тремя различными сущностями, хотя, дабы избежать длиннот выражения и перифраз, я буду их часто персонифицировать, обозначая их действие. Итак, они, как я о том говорил, суть три различных жизни, проистекших от универсальной жизни, дающей частную жизнь множеству провиденциальных инстинктивных и душевных существ, которые следуют закону Провидения, Судьбы или Воли. Когда я скажу далее, что Провидение, Судьба или Воля действуют, этим хочется сказать, что провиденциальный, предначертанный или волевой закон разворачивается, становясь эффективной причиной, производя то или иное следствие, то или иное событие; хочется сказать также, что, повинуясь случайности, которая будет легко ощущаться, отдельные существа, подчиненные одному из этих законов, используют данное движение или его возбуждают. Приводя один пример из тысячи и говоря, что Провидение ведет Моисея, хочется сказать в данной фразе, что провиденциальный закон есть закон этого божественного человека, который изначально жил интеллектуальной жизнью, регулировавшей его. Когда я говорю, что Судьба провоцирует взятие Константинополя турками, этим хочется сказать, что падение Константинополя - фатальное следствие предшествующих событий и натиск (impulsion) турок, овладевших городом, содержится в предначертанном законе, которому они послушны. Когда я говорю, наконец, что Лютер является орудием человеческой Воли, которая провоцирует раскол в христианстве;хочется сказать, что Лютер, увлеченный очень сильными душевными страстями, показывает себя толкователем всяких страстей, аналогичных собственным, представляет их средоточие, откуда исходят их лучи, встречаясь и отражаясь, становясь причиной большого морального возмущения, разорвавшего на части христианский культ.

Приведя эти разъяснения и объяснения, я не верю, что имеется еще что-то полностью разъясненное или объясненное. Но, наконец, я обязан положиться, хоть немного, на проницательность читателя, который дополнит то, что мне довелось пропустить. Решив раскрыть то, чему меня научили о начале человеческих обществ и человеческой истории мои занятия и медитации,я осмелился на немногих страницах обозреть период в двенадцать тысяч лет. Я находился в гуще множества фактов, которых попытался классифицировать, и посреди массы сущностей, которымбыстро набросал характер. Мое перо, посвященное истине, никогда не отступало перед ней; я ее всегда называл, говоря о ней с крепким убеждением. Если мои читатели смогут ее узнать в неизгладимом знаке, отмеченном Провидением, их одобрение будет лучшей наградой для моих трудов. Если после тщательных размышлений, они придут к выводу, что я заблуждался, я осмелюсь вновь положиться на справедливость их суждения, дабы верить, что, сомневаясь, они не усомнятся, если я и ошибался, по крайней мере в совершенной искренности, которая для меня сделала невозможным желание кого бы то ни было обманывать.