ГЛАВА XI.

Пятая Революция. Развитие человеческого разума.

Зарождение культа.

Перед тем, как прочесть эту главу и прежде чем формулировать определенное суждение об идее, в ней содержащейся, я хочу, чтобы читатель убедился в фундаментальной истине, вне которой лишь заблуждение и предрассудок. Это надо знать: ничего в природе не возникает тотчас и сразу; все в ней идет от принципа, развитие которого, послушное влиянию времени, имеет свое начало, середину и конец.

Наиболее крепкое дерево, наиболее совершенное животное исходят из неуловимого начала; они растут медленно, достигая своего относительного совершенства лишь подвергнувшись бесконечному числу превратностей. То, что доходит до физического человека, доходит, равным образом, до инстинктивного, душевного и интеллектуального человека; и то, что имеет место быть для индивида, имеет также место быть для всей Человеческой расы, состоящей из нескольких рас.

Мы уже наблюдали у одной рас, которую я назвал Гиперборейской, за развитием инстинктивной и душевной сфер, и мы смогли проследить различные движения, присущие их свойствам, настолько, насколько быстрый ход повествования, взятый мной, позволил нам это. Я хотел сделать свой труд не обширным, а полезным, что зависит не от количества страниц, а от числа мыслей. Итак, развитие двух низших, нистинктивной и душевной сфер важно само по себе, но оно останется, тем не менее, бесплодным, если развитие интеллектуальной сферы своевременно не придет его подкрепить. Человек, вынуждаемый потребностями и увлекаемый беспрерывно страстями, далек от достижения совершенства, к которому он восприимчив. Нужно, чтобы более чистый свет, нежели свет, порожденный в потрясении его страстей, пришел ему на помощь, дабы вести по жизненному пути. Этот свет, который излучают два великих светоча Религии и законов, может возникнуть лишь после того, когда происходит первое потрясение разума. Но это потрясение не таково, как его изображали некоторые люди, более воодушевленные, чем проницательные. Этот свет не появляется внезапно во всей своей славе; он открывается в сумерках, как дневной свет, и проходит все ступени от восхода и утренней зари прежде, чем прийти к своему полдню. Естество, повторюсь в иных выражениях, ничем не обнаруживает внезапные переходы из одного в другое состояние; оно проходит в почти неуловимых нюансах от одной крайности к другой.

Вот почему не стоит удивляться, увидев у народов в их детские годы неясные и даже порою странные интеллектуальные понятия, суеверные исповедания, культы и церемонии, что нам покажутся смешными или ужасными, необычные законы, моральный смысл которых невозможно определить. Все вещи зависят еще от беспорядочного движения интеллектуальной сферы и темного окружения, через которое провиденциальный свет обязан пройти: это более или менее плотное окружение, дробя и преломляя провиденциальный свет во многих видах, часто его искажает и трансформирует самые возвышенные образы в чудовищные призраки. Индивидуальное воображение детей из наиболее передовых наций, представляет собой верную картину общего воображения народов на заре их цивилизации. Но здесь для наблюдателя возникает подводный риф и я должен о нем предупредить.

Подобно тому, как старики, ставшие дряхлыми, приобретают много черт взаимного сходства с детьми, так и нации в своей старости, уже готовые исчезнуть с лица земли, во многом напоминают нации, которые лишь начинают свой путь. Различие между ними, хоть и трудно, но возможно провести. Человек, привыкший к наблюдению не спутает последние дни осени с первыми днями весны, хотя температура одна и та же: он ощущает в воздухе реальное положение вещей, что возвещает ему закат жизни - для одних; и торжество ее - для других. Так, несмотря на то, что имеется много сходства, например, у перуанского культа с китайским, недостает еще многого, чтобы Народы эти находились в одном и том же положении.

Кельты в эпоху, в которую я их рассматриваю, были близки по возрасту к Перуанцам, когда последних открыли и сокрушили испанцы, но Кельты имели перед Перуанцами несчетные преимущества. Физическая часть у них полностью развилась, прежде чем интеллектуальная начала свою работу: Кельты были могучими и крепкими, и их страсти уже пробудились к моменту, когда они встретились с Африканцами. Их тела, закаленные суровостью климата, их кочевая жизнь, отсутствие любого гражданского или религиозного препятствия, им давали преимущество, о чем я уже отметил. У Перуанцев, напротив, интеллектуальное развитие явилось преждевременным, а физическое запоздалым и приглушенным. Я имею некоторые основания полагать, что у последнего народа, потрясение интеллектуальной сферы произошло весьма рано, будучи последствием некоего происшествия. Вполне вероятно, что китайские мореплаватели, унесенные бурей, высадившись на берег у какой-то народности Панамского залива, положили начало своей цивилизации и достигли успеха, очень далеко распространив ее во всех отношениях. К несчастью, они поступили, как неосторожные наставники, которые, желая блеснуть своим учеником, делают его идиотом на всю оставшуюся жизнь. За исключением морали и политики, Перуанцы в других науках имели мало прогресса. Это были тепличные плоды, красивые на вид, но вялые и бесвкусные. Так, в Куско демонстрировались комедии и трагедии, отмечалисьвеликолепные праздники, а туземцы ничего не ведали об искусстве ведения войны, опыта которой они еще не имели, кроме непродолжительной гражданской междоусобицы. Хватило нескольких алчных бандитов, вооруженных кровожадностью и хитростью, чтобы уничтожить этот народ, слишком рано занятый идеей выше своего понимания. Более счастливые Кельты сопротивлялись закаленным и могучим нациям одним упрямством своих инстинктивных сил. Их идеи развивались медленно и ко времени. Теперь их весьма пробужденные страсти несли им же опасность; их чересчур избыточные силы обратились против них самих. Надо было их обуздать, что и стало делом Провидения.

Еще раз сообщенное движение начало проявляться через женщин. Более слабые и, следовательно, более восприимчивые, чем мужчины, ко всем впечатлениям, всегда именно они делают первые шаги на пути цивилизации. Счастливые, когда извлекая достойно из этого выгоду, они могли отождествить свой интерес со всеобщим, но этого не происходит почти никогда.

 Вспыхнула война между двумя народностями; двое Германов, неистово озлобленных друг на друга, были спровоцированы перед лицом своих воинов. Они стали решать свой спор в поединке. Уже мечи блистали в их руках, как вдруг женщина с растрепанными космами бросается между ними, рискуя принять смерть. Она им кричит, умоляя остановиться, прекратить бой и послушать ее. Их удивляют ее поступок, решимость и горячность взглядов. Она была женой одного и сестрой другого. Они останавливаются, они ее слушают. Ее голос имел какое-то сверхъестественное выражение, которое, несмотря на их гнев, взволновало обоих. Она говорит, что, удрученная горем в своей повозке, почувствовала себя упавшей в обморок, но до конца не утратившей сознания, как, вдруг, ее позвал громкий голос, она подняла свои глаза, увидев перед собой воина колоссального роста, всего сияющего светом, который ей сказал: "Выйди, Волюспа, поправь свое платье и беги к месту, где твой муж и брат прольют гиперборейскую кровь. Скажи им, что я - первый Герман, первый герой их расы, победитель черных народов. Я спустился из заоблачного дворца, где пребывает моя душа, чтобы приказать твоим голосом прекратить этот братоубийственный бой. Именно коварство черных народов вносит раздор. Они здесь, затаившиеся в чаще лесной. Они ждут пока смерть соберет урожай из самых храбрых, чтобы напасть на остальных и обогатиться вашими трофеями. Не слышите ли вы победные крики, которые они издают у ног своего идола? Идите, не теряйте время. Захватите их врасплох в упоении их кроважадных игр, поразив их смертью. Моя душа содрогнется от радости в шуме ваших подвигов. Унесенный по вашим следам дуновением бурь, я надеюсь воспользоваться еще могучим копьем и омочить его кровью врага".

 Эта речь, произнесенная пылким голосом, легко нашла дорогу в их души; она проникла в них, учиняя там доселе неведомое потрясение. От него они испытывают сильное и неожиданное ощущение. Они не сомневаются в правдивости слов Волюспы (26). Они ей верят: все исполнилось. Чувство трансформируется в одобрение, и восхищение занимает место достоинства. Интеллектуальная сфера впервые взволнована и воображение в ней устанавливает свое господство.

Не давая себе времени рассудить, оба воина протягивают друг другу руки. Они клянуться повиноваться первому Герману, тому Герману, воспоминание о котором передавалось из поколения в поколение, чтобы служить образцом для героев. Они не сомневаются нисколько в том, что он еще существует в облаках. Ни принцип, ни способ, ни цель этого существования их вовсе не беспокоят. Они верят в него интуитивной эмоцией, которая является результатом противодействия их восхищения с воинским мужеством, их любимой страстью.

 Поспешно они обращаются к своим воинам. Они им сообщают движение, которое передается. Воины становятся проникнутыми, они проникаются, их воодушевление разрастается. Никто не сомневается, что увидит первого Германа во главе своих боевых порядков. Они провозглашают его своим Героллом (27), и это имя, остающееся посвященным лишь ему одному, будет их воинственным возгласом. Они достигают лагеря Африканцев, находя их в положении, на которое указала пророчица, ожидающих исхода битвы двух народностей, чтобы извлечь из нее пользу. Они обрушиваются на них и истребляют их. Быстрое бегство может с трудом избавить от смерти небольшое число, которое, рассеиваясь, в ужасе устремляется прочь.

 Между тем, Кельты возвращаются с триумфом. Во главе их была та самая женщина, вдохновенный голос которой подготовил их торжество. Идя лесом, усталость ее заставила преклонить голову у подножия дуба. Едва ли она провела несколько мгновений, как показалось, что посреди тишины дерево трепещет своей таинмтвенной листвой. Сама Волюспа, охваченная невыразимой тревогой, поднимается, вскрикнув, что она ощущает дух Германа. Вокруг нее собираются и ее слушают. Она говорит с силой, которая ее уподобляет наиболее суровым мужчинам. Вопреки их воли, они чувствуют, как подгибаются их колени; они почтительно склоняются. В них проникает святой ужас. Впервые они - верующие. Пророчица продолжает. Будущее раскрывается перед ее глазами. Она видит Кельтов, одолевших своих врагов и вторгшихся во все пределы земли, делящих богатства царств и попирающих черные народы, у которых они долгое время были рабами: "Вперед, - говорит она, наконец, - доблестные герои, идите к своим славным судьбам, но не забывайте Германа, вождя людей, и сугубо чтите Теут-тада, Всевышнего Отца" (28).

 Таков был первое прорицание, произнесенное у Гиперборейцев, и таково было первое религиозное впечатление, которое они восприняли. Это прорицание проявилось под дубом, и это дерево стало священным у них. Благодаря женщине, лес и леса для них стали служить храмом, и с этого момента женщины в их глазах получили божественный характер. Волюспа была образом всех Пифий и всех пророчиц, сташих затем известными с течением времени как в Европе, так и в Азии. Сначала они пророчествовали под дубами, отчего сделался столь славным дубовый лес Додоны.

 Когда Кельты стали господами мира, восприняв от поверженных ими наций вкус к искусствам и великолепию, они воздвигли своим Пифиям величественные храмы, где символический треножник, помещенный над бездной, настоящей или искусственной, заменил дуб, который могли забыть.

Но будучи еще далеки от этой эпохи, Гиперборейские народы мечтали лишь освятить место, где проявилось первое прорицание. Они соорудили алтарь по образу того, что они видели у Атлантов, и, поместив сверху копье или меч, посвятили его первому Герману под именем Герман-Зайль (Herman-Sayl) (29).