ГЛАВА X.

Положение Гиперборейской расы

в первую эпоху цивилизации.

 НО, быть может, внимательный читатель меня спросит, как простое физическое неравенство смогло образовать моральное право икак, собственно, выбор отцов смог обязать детей. Скорее всего после первого разделения, произведенного на два класса, военных и рабочих, дети одних и других оставались, в общем, в одном и втором из этих классов; так, что по прошествии некоторого времени, когда окончательно образовались кельтские нации, получилось, что люди из первого класса оказались выше по отношению к другим и пользовались определенными почетными привилегиями, почему их должно рассматривать, как благородных, а других, как разночинцев. Ответ на этот вопрос так прост, что я не понимаю, как столько публицистов, которым его задавали, не могли его решить. Но вот он: воинский класс по сути своего свободного образования, был обязан не только защищать себя, но также и защищать другой класс. Итак, последний не мог погибнуть прежде, нежели погибнет первый. Все судьбы Гиперборейской расы были возложены на воинский класс. Если бы он оказался побежденным, Раса бы исчезла целиком. Его торжество утверждало не только его существование, оно утверждало существование всей Расы и ее продолжение. Дети, рождавшиеся в обоих классах, рождались лишь потому, что он торжествовал. Значит, они ему обязаны жизнью, и эта жизнь могла быть решена без всякой несправедливости в соответствии с политическим неравенством, в котором и через которое ей было позволено проявиться. Вот почему это неравенство, сначала физическое, а затем политическое, могло образовать законное и моральное право, передавшись от отцов к детям, ибо без него отца будут мертвы или подвержены рабству, а дети вовсе не родятся.

 Торжество Гиперборейской расы, которой я дам теперь имя Кельтской, было скреплено договором о мире и торговле, о чем я говорил; но это торжество, гарантировавшее ей существование, было еще очень далеко от того, чтобы ей дать покой.

 До тех пор, как я попытался показать в начале предшествующей главы, собственность была у Кельтов скорее фактом, нежели правом. Никто никогда на этом и не подумал бы заострять свою мысль. Но когда началась торговля с Судэйцами, в настоящее время известными под именем Атлантов, и обмен имел место между двумя нациями, вышло, что народности, более сблизившиеся границами, имели гораздо больше выгоды, обретя возможность делать хорошие барыши, чем народности, удаленные друг от друга границами. С другой стороны, меха, которые просили Атланты, находились у наиболее отдаленных северных народностей, откуда их можно было заполучить лишь путем множественных обменов. Отношения усложнялись, интересы пересекались. Неравные богатства порождали зависть. Мотивы разногласий доходили до ушей Африканцев, которые этим ловко пользовались. Эти люди, очень продвинутые во всех физических и моральных знаниях, не могли отвергать и политической науки; вполне правдоподобно, что они задействовали наиболее скрытые пружины, дабы увеличить это разногласие, которое им было благоприятно. Семена раздора, что они бросили, принесли ожидаемый ими совершенный успех. Кельтские народности, озлобленные друг против друга, прекратили рассматривать себя, как неделимые части единого целого, став вести себя по отношению друг к другу, как ведут себя простые индивиды. Вот, таким же образом, как до тех пор индивиды могли начистоту высказать свои разногласия друг другу, разразились и междоусобицы. Они не имели иной судебной практики, как практику поединка (дуэли).

 Кельты бились по всякому поводу, к тому же, как за частные, так и за общие интересы. Когда собиралась народность, чтобы избрать Германа, тот, который предлагал себя к этой воинской должности, одним фактом своего представления нес вызов всем своим соперникам. Если находился человек, кто считал себя более достойным, чем он, командовать другими, он принимал вызов, и победитель провозглашался Германом. Когда германы всех народностей собирались для избрания Геролла, применялось то же правило. Наиболее сильный и удачливый принимал на себя это достоинство. Если возникало любое разногласие между частными лицами, то Диета не имела другого средства рассудить, как объявить бой между тяжущимися. Тот, кто признавался побежденным, становился осужденным. Воины бились своим оружием и почти всегда до конца. Рабочие боролись между собой на ремнях (avec la ceste), или вооружившись только дубиной. Поединок завершался тогда, когда один из бившихся был повержен на землю.

Было очевидно, что Судьба одна еще господствует над этой расой, и ее интеллектуальная сфера еще закрыта для всякой моральной, справедливой или несправедливой, истинной или ложной идеи. Справедливым у нее считался торжествующий, а истиной было применение силы. Сила являлась всем для инстинктивных или страстных людей; она была для них тем, что недавно решительно выразил один человек, знающий в этом толк -голой правдой.

 Как только, благодаря изменению, произошедшему в способе жизни, не стало одних частных лиц, преследовавших враждебные интересы, но появились многочисленные Народности, мнившие себя обиженными другими народностями, то уже не было иных средств прекратить разногласия, разразившиеся между ними, как прибегнуть к силе оружия. Объявлялась война тем же способом и почти в тех же формах, как вызывались поединки. Народности сражались зачастую по пустым причинам и из-за столь же нелепых оскорблений. Атланты, свидетели кровавых распрей, их скрытно возбуждали, ловко склоняя своим тайным вмешательством перевес то на одну, то на другую сторону, и всегда находя средства выгадать там, где их союзники проигрывали. Я не побоюсь здесь выдвинуть весьма смелое предположение, сказав, что их коварная политика сводилась к цели продажи, как рабов, пленников, которых несчастные Кельты брали в междоусобицах друг с другом. К этому, как я думаю и чему, быть может, найду доказательства в письменной традиции, привела фатальность Судьбы, привела столь далеко, сколь могла. Потому что смерть, рассматривая под определенным углом, не так ужасна, как рабство. Из этого вывод: смерть лишь отдает человека во власть Провидения, которое его устраивает согласно его естеству; в то время, как рабство его вручает Судьбе, увлекающей его в водоворот необходимости (25).

Конечно, эпоха, куда я переношусь, являлась наиболее губительной для Кельтов. Их несчастья отягчались ошибками, которые они не прекращали совершать, и, возможно, данный им вероломный мир, более опасный, нежели сама война, повлек бы за собой их гибель, если бы не настал момент, отмеченный Провидением, когда их разум должен был обрести свое первое развитие.