XXI. Вторая Восточная война – Русско-Турецкая война 1877–1878 гг.

7-го апреля 1877 года Император Александр выехал из С.-Петербурга по Варшавской железной дороге. Его Величество сопровождали: Наследник Цесаревич, Великий Князь Николай Николаевич Младший, князь Сергий Максимилианович Романовский и многочисленная свита. Царский поезд направился к юго-западу и к утру 10-го прибыл в Жмеринку. Там Государь произвел смотр 5-й пехотной дивизии, входившей в состав мобилизованных войск. По окончании парада Его Величество собрал офицеров вокруг себя и сказал: «Мне жаль было пустить вас в дело и потому я медлил, доколе было возможно. Мне жаль было проливать вашу, дорогую для меня, кровь… Но раз, что честь России затронута, я убежден, что мы все, до последнего человека, сумеем постоять за нее. С Богом! Желаю вам полного успеха! До свидания». То были первые слова, обращенные к войску и возвещавшие принятое Государем решение: силой русского оружия освободить турецких христиан.

В тот же день Император смотрел в Бирзуле 31-ю пехотную и 9-ю кавалерийскую дивизии и к ночи прибыл в Тирасполь, где встретил Его Величество главнокомандующий действующей армией, окруженный своим штабом. Произведя поутру смотр находившимся в этом городе войскам, Государь продолжал путь. В пограничной с Румынией станции Унгены Его Величество встретили молдавский митрополит с духовенством, румынский префект и депутация от города Яссы. «Храни вас Бог, поддержите честь русского оружия!» – повторял Император офицерам частей, являвшихся ему на смотр по пути. В 11 часов вечера Государь и его спутники достигли конечной цели путешествия – Кишинева, где была расположена главная квартира действующей армии.

На другой день, 12-го апреля, Император Александр, подписав манифест об объявлении войны Турции, отправился в собор. Долго молился он, стоя на коленях у иконостаса, затем сел на коня и выехал к войскам, собранным на скаковом поле. Там Государь вручил подлинный манифест преосвященному Павлу, епископу кишиневскому, который прочел его перед фронтом. В акте этом излагался весь ход дипломатических переговоров, имевших целью побудить Порту улучшить участь своих христианских подданных, и отказ ее исполнить требование, предъявленное ей от имени всех великих христианских держав. «Исчерпав до конца миролюбие наше, – так заключался манифест, – мы вынуждены высокомерным упорством Порты приступить к действиям более решительным. Того требуют и чувство справедливости, и чувство собственного нашего достоинства. Турция отказом своим поставляет нас в необходимость обратиться к силе оружия. Глубоко проникнутые убеждением в правоте нашего дела, мы, в смиренном уповании на помощь и милосердие Всевышнего, объявляем всем нашим верноподданным, что наступило время, предусмотренное в тех словах наших, на которые единодушно отозвалась вся Россия. Мы выразили намерение действовать самостоятельно, когда мы сочтем это нужным и честь России того потребует. Ныне, призывая благословение Божие на доблестные войска наши, мы повелели им вступить в пределы Турции».

Начался торжественный молебен. Государь, сойдя с коня, скомандовал: «батальоны, на колени!». Коленопреклоненное войско, с державным вождем своим во главе, в благоговении внимало произнесенной преосвященным Павлом умилительной молитве о ниспослании русскому оружию победы и одоления над врагом. По возглашении многолетия епископ окропил знамена святой водою. Подойдя к главнокомандующему, Император крепко обнял его и поцеловал, потом снова сел на коня и пропустил войска церемониальным маршем. «Прощайте, до свидания!» – говорил он проходившим мимо него полкам. – «Возвращайтесь поскорее со славою! Поддержите честь русского оружия! Да хранит вас Всевышний!». Громкое «ура!» покрывало царские слова.

Император остался в Кишиневе неделю, осматривая проходившие через этот город войска, походные госпитали и лазареты, всех ободряя своим участием, очаровывая милостивыми и ласковыми словами. Там получил Александр II известия о щедрых пожертвованиях на военные надобности городских дум, дворянства и купечества обеих столиц, а также бессарабского дворянства и земства. 17-го апреля день рождения Государя отпраздновано богослужением в соборе, парадом и торжественным обедом, данным в честь Его Величества дворянством Бессарабской губернии в зале дворянского собрания. Когда подали шампанское, Государь сказал, обращаясь к Великому Князю Николаю Николаевичу Старшему: «Я душевно рад, что собственными моими глазами имел случай убедиться в отличном состоянии действующей армии и в том прекрасном направлении, которое ты сумел дать как твоему штабу, так и всем твоим многочисленным управлениям и войскам. Уверен, что ты исполнишь свой долг. Пью за здоровье главнокомандующего и его славной действующей армии!»

19-го апреля Император выехал из Кишинева, на другой день посетил в Одессе батареи, возведенные на берегу моря для обстреливания рейда, и смотрел на маневры миноносок; на третий – остановясь в Киеве, выслушал молебен в Печерской лавре и произвел смотр войскам; на четвертый – к вечеру – прибыл в Москву.

На вокзале Московско-Курской железной дороги Его Величество встретили за несколько минут до него прибывшие из Петербурга Императрица и Цесаревна. Царская семья ехала по ярко освещенным тысячами огней улицам первопрестольной столицы, посреди несметного скопления умиленного и ликующего народа, оглашавшего воздух восторженными кликами.

Утром, 23-го апреля, Государь принимал в Кремлевском дворце депутации от московского дворянства и городской думы, поднесшие всеподданнейшие адресы. Выслушав их, Император произнес дрожащим от волнения голосом: «Шесть месяцев тому назад в этих самых стенах, посреди нашего древнего, родного Кремля, я выразил вам мои надежды на мирный исход политических дел на Востоке. Я желал донельзя щадить дорогую русскую кровь; но старания мои не увенчались успехом. Богу угодно было решить дело иначе. Манифест мой, подписанный 12-го апреля в Кишиневе, возвестил России, что минута, которую я предвидел, для нас настала, и вся Россия, как я ожидал, откликнулась на мой призыв. Москва первая подала в том пример и вполне оправдала мои надежды. Сегодня я счастлив, что могу, вместе с Государыней Императрицей, благодарить все сословия Москвы от глубины души за их истинно патриотические чувства, которые они доказали уже не одними словами, но и делом. Могу сказать по совести, что их пожертвования превзошли мои ожидания. Да поможет нам Бог исполнить наш долг и да будет Его благословение на наших славных войсках, идущих на бой за Веру, Царя и Отечество». Вслед за приемом депутаций состоялся Высочайший выход с Красного крыльца в Успенский собор.

Посетив Троицкую лавру и помолясь у раки преподобного Сергия, царственная чета 25-го апреля возвратилась в Петербург. Столица готовила Царю торжественную и задушевную встречу. Войска были расставлены шпалерами по Невскому проспекту; генералы и офицеры гвардии собрались на Николаевском вокзале. Выйдя из вагона, Государь, обратясь к ним, сказал: «Я привез вам, господа, поклон от главнокомандующего, который очень жалеет, что вы не с ним, но я еще надеюсь, что и вам удастся принять участие в походе, и уверен, что вы сумеете поддержать славу русской армии». Его Величество прибавил, что Великий Князь Николай Николаевич Старший находился уже в огне у Браилова, где пять турецких броненосцев обстреливали город, не причинив, однако, никакого вреда, и что войска действующей армии представились ему в самом блестящем состоянии, несмотря на дурные дороги и ненастную погоду.

Петербургское дворянство и городское общество спешили также представить Монарху сочувственные адресы. На приветствие городского головы и депутации от думы Государь отвечал следующими словами: «Благодарю вас, господа, за выраженные вами чувства. Я был уверен, что после слов, сказанных мной в Москве, и моего манифеста вы проявите те чувства, которые мне отрадно видеть в вас. Вы знаете, что мною было сделано все от меня зависящее, чтобы дело решилось мирным путем для избежания пролития дорогой мне русской крови, и чтобы устранить замешательства промышленности. Всевышнему угодно было указать пути для достижения цели, и нам остается лишь уповать на милость Божию, чтобы цель наша была достигнута скорее. Выраженные вами чувства радуют меня, тем более что я вижу в них не одни лишь слова, но дело. Пожертвование ваше облегчит положение жертв, неизбежных в таком деле. Душевно благодарю вас и поручаю вам выразить мою благодарность всему городскому обществу». К этим словам Императрица, пожелавшая также принять думскую депутацию, прибавила следующее: «Значительное пожертвование от города С.-Петербурга на военные потребности, представленное городской думой в мое распоряжение, дает мне новый случай выразить мою сердечную благодарность. Я высоко ценю то чувство, которое руководило вами при назначении этого щедрого пожертвования. В чувствах ваших и в готовности на жертвы я никогда не сомневалась. От всей души благодарю вас и, в лице вашем, весь город». В таких же выражениях благодарили Император и Императрица петербургское дворянство за крупное пожертвование в пользу жен и детей, пострадавших от войны.

В самый день отъезда Государя в Кишинев, т. е. за пять дней до обнародования манифеста об объявлении войны, государственный канцлер возвестил великим державам о решении, принятом Императором. В циркуляре его представителям России при иностранных Дворах, как и в Высочайшем манифесте, подробно изложен ход дипломатических переговоров и неуспешный их исход. «Отказ Порты и побуждения, на коих он основан, – писал князь Горчаков, – не оставляют никакой надежды на то, что она примет в уважение желания и советы Европы, и не дают никакого ручательства в том, что предложенные для улучшения участи христианского населения реформы будут введены; они делают невозможным мир с Черногорией и выполнение условий, которые могли бы привести к разоружению и умиротворению. При таких обстоятельствах попытки к примирению теряют всякую вероятность успеха, и остается одно из двух: или допустить продолжение положения дел, признанного державами несовместным с их интересами и интересами Европы вообще, или попытаться достигнуть путем понуждения того, чего единодушные усилия кабинетов не успели получить от Порты путем убеждения». Следовало сообщение, что русский Император решился принять на себя совершение дела, к выполнению которого вместе с собой приглашал все великие державы, и повелел своим войскам переступить границы Турции. «Возлагая на себя это бремя, – заключал циркуляр, – наш Августейший Монарх выполняет тем самым долг, налагаемый на него интересами России, мирное развитие которой задерживается постоянными смутами на Востоке. Его Императорское Величество сохраняет уверенность, что с тем вместе он действует соответственно чувствам и интересам Европы».

11-го апреля русский поверенный в делах в Константинополе нотой известил Порту, что вследствие отказа ее подчиниться требованиям великих держав ему предписано порвать с нею дипломатические сношения и оставить Константинополь в сопровождении всех чинов Императорского посольства и русских консулов в Турции. К этому сообщению он присовокупил, что обязан, во исполнение Высочайшего повеления, предупредить Порту, что на нее падет тяжкая ответственность в случае, если подверглись бы опасности не только русские подданные, но и вообще христиане, подданные султана или иностранных держав в какой бы ни было местности Оттоманской империи. 12-го мая Правительствующий Сенат обнародовал Высочайшее повеление с изложением правил, коими во все продолжение войны русские власти должны были руководствоваться как в отношении неприятеля и его подданных, так и в отношении нейтральных государств и их уроженцев. Правилами этими установлялось: 

1) разрешение турецким подданным свободного проживания и мирных занятий в пределах России под защитой действующих законов; 

2) дозволение турецким торговым судам, застигнутым объявлением войны в русских портах, свободно выходить в море в продолжение срока, достаточного для нагрузки товаров, не составляющих военной контрабанды; 

3) право подданных нейтральных государств продолжать беспрепятственно торговые сношения с русскими портами и городами, под условием соблюдения законов Империи и начал международного права; кроме того, 

4) военные власти обязаны были принимать все меры с целью обеспечить свободу законной торговли нейтральных государств, насколько она допускается условиями военных действий; 

5) подтверждалась сила декларации парижского конгресса по морскому праву об отмене каперства, о праве нейтрального флота покрывать неприятельский груз и о нейтральных товарах, не подлежащих захвату под неприятельским флагом, – за исключением военной контрабанды, а также об обязательности лишь действительной блокады неприятельского берега, причем постановления эти предписано применять ко всем нейтральным державам, не исключая и тех, которые, подобно Испании и Северо-Американским Соединенным Штатам, не приступили к парижской декларации 1856 года; 

6) в точности определены предметы, составляющие военную контрабанду и подлежащие захвату на нейтральных судах, если они предназначены в неприятельский порт; 

7) нейтральные суда, которые занимаются перевозкой неприятельских войск, неприятельских депеш и переписки, поставкой и подвозом неприятелю военных припасов, не только захватываются, но и конфискуются; 

8) военное начальство обязывается не препятствовать судоходству и законной торговле на Дунае и его берегах, подвергая их лишь тем временным стеснениям, которые являются неизбежным последствием войны; 

9) оно должно оказывать особенное покровительство сооружениям, работам и личному составу Европейской Дунайской комиссии; 

10) оно обязано уважать постановления Женевской конвенции 1864 года относительно неприкосновенности неприятельских госпиталей, походных лазаретов и врачебного персонала, под условием соблюдения взаимности со стороны неприятеля; 

11) в силу Петербургской декларации 29-го ноября 1868 года воспрещается употребление разрывных снарядов весом менее 400 граммов; 

12) ввиду смягчения бедствий войны и с целью согласовать, по мере возможности и под условием взаимности, военные действия с требованиями человеколюбия, военное начальство должно сообразоваться в своих распоряжениях с общим духом начал, заявленных Брюссельской конференцией 1874 года, насколько они применимы к Турции и к целям настоящей войны.

Объявление Россиею войны Турции, давно уже казавшееся неизбежным, тем не менее произвело сильное впечатление в Европе. Испуганная Порта обратилась к державам, подписавшим договор 1856 года, с просьбой, на основании VIII статьи этого договора, взять на себя посредничество между нею и Россией, но просьба эта не была уважена вследствие заявления князя Горчакова, что о мире теперь думать поздно.

Все европейские державы издали декларации о своем нейтралитете, которые сопровождались более или менее определенными пояснениями.

О решении своем объявить Порте войну Император Александр известил Императора Вильгельма собственноручным письмом. Германский Император ответил на него выражением своей непоколебимой дружбы к Государю, сердечного расположения к боевым своим товарищам русской армии, пожелания ей успехов, а также сочувствия делу освобождения турецких христиан. Отправление князя Рейса послом в Константинополь князь Бисмарк объяснил необходимостью охранять там интересы не только Германии, но и России, подданные которой, оставшиеся в Турции, вверены попечению германских дипломатических и консульских представителей. По поводу отъезда Императора Александра в действующую армию немецкий канцлер выразил полное удовольствие и повторил уверения в дружественном и прямодушном расположении к России, но при этом случае высказал также надежду, что по одержании победы Россия покажет себя умеренной и великодушной к противнику, прибавив, что как только Двор наш пожелает завести речь о мире, то Рейс может содействовать ему в том в Константинополе, разумеется, только с нашего согласия.

Австро-венгерскому правительству пришлось успокаивать общественное мнение, встревоженное вступлением русских войск в Турцию и войной, вспыхнувшей в ближайшем соседстве с дунайской монархией. На запросы в палатах австрийские и венгерские министры отвечали, что венский Двор употребил все усилия, дабы русско-турецкая война не обратилась в общеевропейское столкновение, и сохранил за собой право повлиять на последствия войны и на окончательное устройство Востока в той мере, которая обуславливается географическим положением Австро-Венгрии и политическими ее интересами.

С нескрываемыми досадою и раздражением относилась к России одна только Англия. Сент-джемский кабинет оспаривал заключения русского циркуляра о войне; он не соглашался с высказанным князем Горчаковым мнением, что ответ Порты на сообщенный ей лондонский протокол не оставлял ни малейшей надежды на подчинение ее воле и требованиям христианских держав и делал невозможным заключение мира с Черногорией, а также взаимное разоружение. Еще менее допускали министры королевы Виктории, что, объявив войну Турции, Россия действовала в согласии с чувствами и интересами Европы. Лорд Дерби прямо выражал мысль, что, поступая таким образом, Россия нарушает обязательство, наложенное на нее VIII статьей Парижского трактата. «Начав действовать против Турции за свой собственный счет, – писал он, – и прибегнув к оружию без предварительного совета со своими союзниками, русский Император отделился от европейского соглашения, которое поддерживалось доселе, и в то же время отступил от правила, на которое сам торжественно изъявил согласие. Невозможно предвидеть все последствия такого поступка». Выслушав эти резкие замечания из уст великобританского посла, князь Горчаков отвечал, что, желая избегнуть раздражающей полемики, которая ни в каком случае не может повести к добру, он оставит английскую депешу без ответа.

Но этим сообщением не ограничился лондонский Двор. Узнав о предстоявшем отъезде в Петербург русского посла, графа Шувалова, лорд Дерби вручил ему ноту, в коей «во избежание недоразумений» перечислил те пункты, распространение на которых военных действий затронуло бы интересы Англии и повлекло бы за собой прекращение ее нейтралитета и вооруженное вмешательство в войну России с Турцией. То были: Суэцкий канал, Египет, Константинополь, Босфор и Дарданеллы, наконец, Персидский залив. Для успокоения общественного мнения Англии министр иностранных дел королевы требовал положительного ответа на свое сообщение. Желание его было исполнено. С Высочайшего соизволения князь Горчаков поручил графу Шувалову передать лорду Дерби, что Россия не намерена ни блокировать, ни заграждать Суэцкого канала, ни угрожать ему каким бы ни было образом, почитая его международным сооружением, важным для всемирной торговли; что хотя Египет и является составной частью Оттоманской империи, а египетские войска участвуют в войне против России, но, ввиду того что в Египте замешаны европейские интересы и в особенности интересы Англии, Россия не включит эту страну в сферу своих военных операций; что, не предрешая результатов войны, Россия признает во всяком случае, что участь Константинополя составляет вопрос, представляющий общий интерес, который может быть разрешен только общим соглашением, и что если возбудится вопрос о принадлежности этого города, то он не может принадлежать ни одной из европейских держав; что Босфор и Дарданеллы, хотя оба берега их и принадлежат одному государю, являются истоком двух обширных морей, в которых заинтересованы все державы, а потому следует при заключении мира разрешить этот вопрос с общего согласия, на основаниях справедливых и действительно обеспеченных; что русское правительство не посягнет ни на Персидский залив, ни на какой-либо иной путь в Индию. Императорский кабинет, заявлял канцлер, вообще не распространит войну за пределы того, чего требует цель войны, громко и ясно возвещенная Императором. Он будет уважать интересы Англии, доколе та станет соблюдать нейтралитет, в надежде, что и Англия примет во внимание интересы России, заключающиеся в том, чтобы положить конец бедственному состоянию турецких христиан и вызываемым им непрерывным кризисам, одинаково влияющим как на внутреннее, так и на внешнее положение России. Улучшение их участи не противно ни одному из европейских интересов. Император Александр не положит оружия, пока цель эта не будет достигнута и обеспечена надлежащим образом.

Так, все великие державы Запада заняли выжидательное положение к начинавшейся войне. Из христианских государств Балканского полуострова одна только Черногория выступила как деятельная союзница России. В самый день объявления войны князь Николай возобновил военные действия против турок. Румыния не последовала его примеру. Она хотя и заключила с нами конвенцию о свободном пропуске русских войск через ее владения, но лишь после того, как обращение ее к великим державам о признании ее нейтралитета осталось без отклика. По вступлении русских войск в Румынию румынские войска не соединились с ними, но отступили и сосредоточились в западных областях княжества. Лишь после того как Порта объявила Румынии войну, румынские палаты 10-го мая провозгласили княжество независимым, а князь Карл оказал главнокомандующему русской действующей армией, перенесшему свою главную квартиру в г. Плоешти, почетный и радушный прием. Сербия и Греция не двинулись. Об удержании их в нейтральном положении усердно хлопотала английская дипломатия.

Впрочем, Императорский кабинет не только не искал побудить правительства Румынии, Сербии и Греции к деятельному участию в войне, но даже предпочитал, чтобы они не участвовали в поединке России с Турцией. Князь Горчаков полагал, что в военных операциях следует ограничиться самым необходимым, не заходить слишком далеко, не давать войне разрастаться, словом, вести ее «умеренным образом». Целью войны, рассуждал он, должно быть понуждение султана к дарованию своим христианским подданным прав и преимуществ, выговоренных в их пользу Европой, но отнюдь не распадение Оттоманской империи и окончательное разрешение Восточного вопроса. Для этой цели достаточно русских сил, и всякое участие в войне христианских балканских государств может только затруднить ее достижение, не говоря уже об опасности вызвать вмешательство западных держав и таким образом зажечь пожар, который распространился бы далеко за пределы Балканского полуострова и пламя которого охватило бы всю Европу, весь мир. Умеренный способ ведения войны русский канцлер считал единственным средством удержать державы Запада в состоянии нейтралитета, а для того чтобы сломить упорство Порты, две или три наши победы над турками представлялись ему вполне достаточными.

Исходя из этих соображений, в советах Императора Александра, русская дипломатия настаивала и теперь, как в 1828 году, на том, чтобы задунайский поход предпринят был с силами, которые большинство русских военачальников признавало далеко не отвечающими силам противника. Уступая убеждениям главнокомандующего действующей армией и прочих призванных на совещание генералов, Государь, в бытность свою в Кишиневе, повелел, в дополнение к произведенной в ноябре 1876 года мобилизации четырех корпусов, составлявших дунайскую армию, мобилизовать семь пехотных и две кавалерийские дивизии с их артиллерией и одну саперную бригаду, а в мае 1877 года мобилизована еще одна пехотная дивизия для подкрепления закавказских войск.

Но и с этими силами предполагалось не переносить войны за Балканы, если только Порта станет просить мира ранее чем будет предпринято это движение. В таком случае, по мнению Императорского кабинета, мир мог состояться на следующих условиях: Болгария до Балкан будет возведена на степень вассального, но автономного княжества, за ручательством Европы; из нее будут удалены турецкие войска и чиновники, крепости будут срыты, установлено самоуправление и народная милиция; Южной Болгарии, по ту сторону Балкан, и всем прочим христианским областям Оттоманской империи державы выговорят наилучшие гарантии правильной администрации; Черногория и Сербия получат земельное приращение, определенное с общего согласия великих держав; Боснии и Герцеговине будут дарованы учреждения, признанные отвечающими их внутреннему положению и обеспечивающими им хорошее управление из туземцев, причем Австро-Венгрии предоставлен будет преобладающий голос в устройстве их участи; Сербия, как и Болгария, останется в вассальном отношении к султану, но от держав будет зависеть настоять перед Портой на признании независимости Румынии; Россия не потребует для себя другого вознаграждения, кроме возвращения ей части Бессарабии до Дуная, отторгнутой от нее в 1856 году, и уступки Батума; вознаграждением Румынии может служить в таком случае или признание ее независимости, или, если она останется вассальной, – часть Добруджи; если Австро-Венгрия потребует вознаграждения и для себя, то Россия не воспротивится тому, чтобы она искала его в Боснии и Герцеговине.

Эти условия мира и обязательство не переступать за Балканы, если Порта своевременно выразит на них согласие, были доверительно сообщены Дворам берлинскому, венскому и лондонскому, с предупреждением, что в случае отклонения их Портою Россия должна будет вести войну до тех пор, пока не вынудит Турцию к миру. Графу Шувалову поручено было заявить лорду Дерби, что цель России – положить конец смутам, столь часто повторяющимся на Востоке, с одной стороны, убедив турок в перевесе своих сил, так чтоб они впредь уже не смели вызывать ее на бой, а с другой – обеспечить турецких христиан, и в особенности болгар, от злоупотреблений турецкой администрации. Цель Англии – поддержать начало целости Оттоманской империи и неприкосновенность Константинополя и Проливов. Обе эти цели С.-Петербургский кабинет не признавал несогласуемыми. От Англии зависит, утверждал он, путем воздействия на Порту и склонением ее к миру предупредить переход русских войск за Балканы и окончательное распадение Оттоманской империи.

Между тем военные действия открылись на обоих театрах войны. В самый день ее объявления, 12-го апреля, дунайская армия перешла через Прут четырьмя колоннами, под начальством генералов: барона Дризена, Ванновского, Радецкого и князя Шаховского, а передовой отряд полковника Струкова занял Барбошский мост, на Серете, близ Галаца. В тот же день войска кавказской армии вступили в Малую Азию, так же в четырех колоннах, которыми начальствовали генералы: Лорис-Меликов, направившийся к Карсу, Тергукасов – к Баязету, Девель – к Ардагану и Оклобжио – к Батуму.

Первые действия русских войск, как в Европе, так и в Азии, ознаменовались блестящими успехами. В продолжение мая дунайская армия, заняв левый берег Нижнего Дуная, сосредоточилась в окрестностях Бухареста, кавалерия же расположилась вдоль по Дунаю, от впадения в него Ольты до Килии. Главная квартира перенесена была в Плоешти. Прибывшая к Браилову осадная артиллерия открыла перестрелку с турецкой артиллерией, находившейся по ту сторону Дуная. Удачными выстрелами ее затоплен турецкий броненосец. Другой неприятельский броненосец взорван с миноносного катера лейтенантами Дубасовым и Шестаковым. Минные заграждения устроены: на нижнем Дунае – у Браилова, на среднем – между Парапаном и Корабией. В Малой Азии крепости Ардаган и Баязет взяты приступом, после чего приступлено к обложению крепости Карс.

Император Александр желал быть личным свидетелем боевых подвигов доблестных своих войск. 21-го мая, в 11 часов вечера, Его Величество, сопровождаемый Наследником Цесаревичем и Великим Князем Сергием Александровичем, выехал по железной дороге из Царского Села в действующую армию. В свите Государя находились: канцлер князь Горчаков, министры: Императорского Двора и военный. Вечером 24-го мая Царский поезд в Унгенах переступил русскую границу, а на другой день, в начале второго часа пополудни, прибыл в Браилов. Там ждали Императора: Августейший Главнокомандующий, Великие Князья Владимир Александрович и Николай Николаевич младший, начальники частей и главные чины полевого штаба, а также генералы и офицеры, отличившиеся в делах с неприятелем и получившие уже георгиевские кресты и другие боевые отличия. Обняв брата и поблагодарив военных чинов за проявленную храбрость, Государь продолжал путь в Плоешти – главную квартиру действующей армии, куда и прибыл в тот же вечер. На следующий день приехал приветствовать Его Величество князь Карл Румынский, которому Император не замедлил отдать визит в Бухаресте. Румынские власти, войска и весь народ громкими кликами радости встретили того, кого в приветственной речи председатель румынской палаты депутатов г-н Россети назвал «освободителем Румынии».

В продолжение трех недель половодье на Дунае не дозволяло предпринять переправы через эту реку. Между тем Государя занимал пересмотр важных политических вопросов. По прибытии в армию он скоро убедился, что принятое в Петербурге решение, не переступать за черту Балкан и удовольствоваться согласием Порты на разделение Болгарии на две области, из которых та, что расположена к северу от Балканской цепи, составила бы автономное княжество, а вторая осталась бы под непосредственной властью султана, – не отвечает побуждениям, вызвавшим войну, потому что при этих условиях пришлось бы оставить под турецким владычеством тех именно болгар, которые наиболее пострадали от насилия и произвола мусульман. В этом смысле поручено было русским послам объясниться с кабинетами берлинским, венским и лондонским, предупредив их, что по зрелом размышлении русский Двор находит, что Болгария по обе стороны Балкан должна составить одну область, состоящую в вассальных отношениях к Порте, но пользующуюся полной самостоятельностью внутреннего управления. В сознании военных потребностей изменился взгляд Императора Александра и на движение русской армии за Балканы и на участие в войне Сербии и Румынии. Сербский князь Милан, прибывший в Плоешти в сопровождении первого министра Ристича, удостоен милостивого приема и обнадежен согласием России на возобновление Сербией, в союзе с нею, военных действий против турок; с Румынией заключено соглашение о деятельном содействии румынских войск операциям русской действующей армии.

Местом перехода главных русских сил через Дунай, в глубочайшей тайне, избрана главнокомандующим Зимница, местечко, расположенное на левом берегу реки, против лежащего на правом берегу болгарского города Систова. Дабы отвлечь внимание неприятеля от этого пункта, в ночь на 10-е июня передовой отряд 14-го корпуса успешно переправился через Нижний Дунай у Галаца и занял на турецком берегу высоты Буджака. В тот же день Государь отправился в Галац, куда прибыл на следующий день, в пять часов утра. Первым вопросом Его Величества было: «Сколько жертв стоила эта переправа?» Узнав, что раненые офицеры и нижние чины свезены в Галацкий госпиталь, Император пожелал немедленно навестить их. С глазами, полными слез, утешал он увечных и страждущих воинов, благодарил за службу и за пролитую кровь, раздал им кресты и другие награды, щедро одаряя их и деньгами. С этого дня и до самого отъезда из армии посещение госпиталей и лазаретов сделалось главной заботой Государя. Он являлся в них ангелом-утешителем, ободряя раненых, ласково беседуя с ними, расспрашивая их о желаниях и нуждах, осыпая выражениями царской милости как их, так и санитарный персонал, врачей и сестер милосердия, с неутомимым рвением совершая свой человеколюбивый подвиг.

В Галаце и Браилове Император Александр присутствовал при посадке на суда остальных частей 14-го корпуса, переправлявшихся на правый берег Дуная и скоро занявших, без выстрела, Мачин, Тульчу и Исакчу. По возвращении в Плоешти вечером 11-го июня Его Величество подписал воззвание на болгарском языке, которое войска наши, перешедшие Дунай, должны были распространять среди христианского населения Болгарии.

«Болгаре, – гласило оно, – мои войска перешли Дунай и вступают ныне на землю вашу, где уже не раз сражались они за облегчение бедственной участи христиан Балканского полуострова. Неуклонно следуя древнему историческому преданию, всегда черпая новые силы в заветном единомыслии всего православного русского народа, мои прародители успели в былые годы своим влиянием и оружием последовательно обеспечить участь сербов и румын и вызвали эти народы к новой политической жизни. Время и обстоятельства не изменили того сочувствия, которое Россия питала к единоверцам своим на Востоке. И ныне она с равным благоволением и любовью относится ко всем многочисленным членам великой христианской семьи на Востоке. На храброе войско мое, предводимое моим любезным братом, Великим Князем Николаем Николаевичем, повелениями моими возложено – оградить навеки вашу народность и утвердить за вами те священные права, без которых немыслимо мирное и правильное развитие вашей гражданской жизни. Права эти вы приобрели не силой вооруженного сопротивления, а дорогой ценой вековых страданий, ценой крови мучеников, в которой так долго тонули вы и ваши покорные предки. Жители страны Болгарской! Задача России – созидать, а не разрушать. Она призвана Всевышним Промыслом согласить и умиротворить все народности и все исповедания в тех частях Болгарии, где совместно живут люди разного происхождения и разной веры. Отныне русское оружие оградит от всякого насилия каждого христианина; ни один волос не спадет безнаказанно с его головы; ни одна крупица его имущества не будет, без немедленного возмездия, похищена у него мусульманином или кем другим. За каждое преступление беспощадно последует законное наказание. Жизнь, свобода, честь, имущество каждого христианина, к какой бы церкви он ни принадлежал, будут одинаково обеспечены. Но не месть будет руководить нами, а сознание строгой справедливости, стремление создать постепенно право и порядок там, где доселе господствовал лишь дикий произвол». Следовало обращение к мусульманам, живущим в Болгарии. Русская власть не будет возмещать содеянных ими жестокостей и преступлений над согражданами-христианами, если только они чистосердечно признают суд Божий, над ними совершающийся, и безусловно покорятся русским властям. Под этим условием обещалось, что вера их останется неприкосновенной и будут охраняемы жизнь, достояние и честь как их, так и их семейств. Христиане Болгарии так же приглашались явить пример христианской любви, забыть старые домашние распри, сплотиться вокруг русского знамени и, всеми силами содействуя успехам русского оружия, служить прочному возрождению болгарского края. Воззвание заключалось следующими словами: «По мере того как русские войска будут подвигаться вовнутрь страны, турецкие власти будут заменяемы правильным управлением. К деятельному участию в нем будут немедленно призваны местные жители, содействуя, под высшим руководством, мною установленной для сего власти, и новые болгарские дружины послужат ядром местной болгарской силы, предназначенной к охранению всеобщего порядка и безопасности. Готовностью честно служить своей родине, бескорыстием и беспристрастием в исполнении этого высокого служения – докажите вселенной, что вы достойны участи, которую Россия столько лет, с таким трудом и пожертвованиями для вас готовила. Слушайтесь русской власти, исполняйте в точности ее указания. В этом сила и спасение. Смиренно молю Всевышнего, да дарует нам одоление над врагами христианства и да ниспошлет свыше благословение свое на правое дело.

Александр».

Проведя в Плоештах весь день 12-го июня, Император выехал оттуда 13-го, в четыре часа пополудни, и к утру следующего дня, доехав до Слатина по железной дороге, проследовал в экипаже на курган, возвышавшийся на самом берегу Дуная, в трех верстах от румынского города Турн-Магурелли и почти насупротив турецкой крепости Никополя. Там нашел Государь главнокомандующего, вместе с которым он долго наблюдал за пушечной перестрелкой наших береговых осадных батарей с неприятельской крепостью. Усиленная эта пальба предпринята была с целью отвлечь внимание турок от Зимницы, где все готовилось к переправе, которая началась в ночь с 14-го на 15-е. Ночь эту Император провел в Драче, деревне, расположенной неподалеку от Турн-Магурелли, а рано поутру он в сопровождении Великого князя Николая Николаевича Старшего снова выехал на придунайский курган. Пока Государь глядел в подзорную трубку в направлении к Зимнице, главнокомандующий, взобравшись на козлы телеграфной кареты, сам переговаривался с Зимницкой телеграфной станцией и тотчас же передавал Его Величеству сведения о ходе переправы. Трудная и сложная операция эта удалась как нельзя лучше. К одиннадцати часам утра, поставленная на понтоны, 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова была уже вся перевезена на левый берег реки, а турки поспешно отступили к Систову. Вслед за 14-й поплыла 9-я дивизия и стрелки. Уже по возвращении Государя в Драчу к обеду получена была телеграмма из Зимницы от начальника штаба армии, генерал-адъютанта Непокойчицкого, известившая, что переход через Дунай двух пехотных дивизий, трех батарей артиллерии и сотни казаков совершился с полным успехом и что переправившиеся на правый берег войска наши овладели Систовым и окружающими высотами. Государь был в восторге и тут же возложил на брата знаки ордена св. Георгия II степени. ««С малолетства сроднившись с армией», – сказал он обступившим его генералам и офицерам Императорской квартиры, – я не вытерпел и приехал, чтобы разделить с нею труды и заботы. Я рад, что хоть частичке моей гвардии досталось трудное дело, и она геройски исполнила его. Дай Бог, чтобы всегда так было».

На другой день, 16-го июня, на рассвете Государь летел в Зимницу, где уже опередил его прибытием Великий Князь Николай Николаевич Старший. Ровно в полдень, при оглушительных кликах «ура!», Император Александр сел в приготовленный для него понтон и высадился на противоположном турецком берегу, где встретил его главнокомандующий, окруженный блестящей свитой. В прочувствованных словах благодарил верховный вождь русской армии начальников частей за их труды и распоряжения, увенчавшиеся столь блестящим успехом.

Сев на коня, Государь поднялся в гору к Систову, поздравляя с победой расставленные по пути полки 8-го корпуса, на долю которого выпала честь первым вступить на неприятельскую землю. Впереди Систова навстречу Государю вышло православное духовенство с хоругвями, крестом и св. водою и все болгарское население города. Мужчины кричали «живио!», женщины и дети усыпали царский путь цветами, старики плакали от радости, все целовали стремена и ноги Государя. Приложившись к кресту, Его Величество направился в собор, где отстоял литургию и молебствие, потом проехал на наши аванпосты, расположенные на запад от города, почти на ружейный выстрел от неприятеля, и, осмотрев войска и местность, принял почетных жителей и стариков. К обеду Государь вернулся в Зимницу.

В Зимнице Император Александр провел более двух недель в небольшом доме, принадлежавшем князю Ипсиланти. Сначала Государь следил за постройкой моста и за постепенным переходом по нему наших главных сил, разделенных на четыре отряда. 12-й и 13-й корпуса под начальством Наследника Цесаревича составили рущукский отряд, расположенный между реками Янтрой и Ломом для обеспечения левого фланга армии; 9-й корпус приступил к осаде Никополя; остальные войска сосредоточивались вокруг главной квартиры, перенесенной 25-го июня в Царевицы; наконец, передовой отряд, под начальством генерала Гурко, был двинут в направлении к Тырнову и Балканам. Великий Князь Алексей Александрович назначен главным начальником собранных на Дунае морских частей, а Великий Князь Владимир Александрович – командующим 12-м корпусом.

По отъезде из Зимницы брата и двух старших сыновей Государь время свое разделял между смотрами подходивших к мосту войск, посещением госпиталей и поездками по окрестностям. Скоро получил он известие о занятии Тырнова отрядом генерала Гурко и о перенесении главной квартиры в эту древнюю столицу болгарских царей. Император томился отдаленностью своего местопребывания от театра военных действий. Его тянуло за Дунай, поближе к полям сражений, на которых решалась участь похода. Предоставив главнокомандующему полную свободу распоряжаться движениями армии, Государь считал своим царственным долгом заботу о жертвах войны, о страждущих воинах, раненых и больных. Он хотел находиться среди них, «братом милосердия», как выражался он сам о своем человеколюбивом подвиге. 3-го июля Его Величество и следовавшая за ним Императорская квартира перебрались за Дунай и расположились на ночлег в деревне Царевицах, в пяти верстах от переправы. При Императоре находился Великий Князь Сергий Александрович. Великий Князь Алексей Александрович остался в Зимнице, чтобы руководить работами и действиями наших моряков на Дунае. К вечеру этого дня Государь получил известие о переходе передового отряда генерала Гурко через Хаскиоский перевал за Балканы.

В ночь с 3-го на 4-е июля в Царском лагере вызвала тревогу телеграмма из Систова, извещавшая о появлении турок под этим городом. Государь тотчас приказал разбудить свою свиту и, во главе ее, выступил в направлении к селу Павло, где расположена была штаб-квартира Наследника. К счастью, известие оказалось ложным. Встреченный Цесаревичем, Император, по прибытии в Павло, получил от командира 9-го корпуса, генерала Криднера, телеграмму: «Никополь у ног Вашего Величества». Турецкая крепость после ожесточенного боя, длившегося целый день, сдалась на капитуляцию; взято в плен двое пашей и до 6000 человек регулярного войска.

6-го июля Государь расстался с Наследником, перенесшим свою главную квартиру далее к Лому, а 8-го сам переехал в Белу, город на Янтре, где и оставался до конца июля.

Еще в Зимнице получены были с Кавказа неблагоприятные вести. После поражения, нанесенного отряду генерала Геймана Мухтаром-пашой у Зивина, генерал Лорис-Меликов вынужден был снять осаду Карса. Немалого труда стоило генералу Тергукасову освободить русский гарнизон, осажденный в Баязетской цитадели превосходными силами неприятеля. В последних числах июля все отряды кавказского действующего корпуса перешли обратно за русскую границу.

На европейском театре войны – первой неудачей было отражение Османом-пашой, 8-го июля, дивизии генерала Шильдер-Шульднера при нападении его на Плевну. Предпринятая десять дней спустя вторичная попытка овладеть этим городом соединенными силами 9-го и 11-го корпусов окончилась еще более чувствительной неудачей. В этот промежуток времени главнокомандующий западной турецкой армией, Осман-паша, окопавшись впереди Плевны, обратил свою позицию в обширный укрепленный лагерь и отбил произведенный на него штурм с сильной потерей для нападавших. Урон наш в этом бою простирался до 6000 человек убитыми и ранеными. В тот же день генерал Гурко, по овладении Шипкинским перевалом и долиной Тунджис, городами Казанлыком, Эски-Загрой и Йени-Загрой, встретился со значительно превосходившей числом отряд его армией Сулеймана-паши и, оттесненный ею, вынужден был отступить за Балканы, удержав, однако, за нами горные перевалы, в том числе и важнейший из них, Шипкинский.

Тотчас по получении известия об отбитии второй атаки на Плевну и не зная еще об отступлении генерала Гурко за Балканы, Император Александр пригласил главнокомандующего прибыть к нему в Белу для совещания. На военном совете, происходившем 19-го июля в Высочайшем присутствии, в котором приняли участие Великий Князь Николай Николаевич, Наследник Цесаревич, военный министр и начальник штаба действующей армии, решено мобилизовать и двинуть за Дунай весь гвардейский корпус, за исключением кирасирской дивизии, а также 24-ю пехотную дивизию. Весть о неудачах, постигших отряд Гурко, не поколебала твердости Императора. Бодрость свою он искал передать войскам, говоря офицерам различных частей, проходивших через Белу: «Вы слышали о неудаче? Не унывайте, Бог милостив. Я потребовал гвардию».

Между тем главная квартира Великого князя Николая Николаевича перенесена была из Тырнова в Горный Студень. Туда же решился переехать и Государь со своей свитою, главным образом вследствие настояний лейб-медика Боткина, находившего климат Белы нездоровым и способствующим усилению лихорадки, которою уже начал страдать Император. 2-го августа Государь прибыл в Горный Студень совершив верхом сорокапятиверстный переход туда из Белы. Для Его Величества приготовлен был небольшой деревянный дом в шесть комнат, которые Государь разделил с министрами: Императорского двора – графом А. В. Адлербергом и военным – генерал-адъютантом Милютиным; в подвальном этаже дома поместился генерал-адъютант князь Суворов. Царская свита расположилась вокруг в палатках.

Здесь царственному подвижнику суждено было пережить тяжелые, нерадостные дни. Ближайшие к нему лица не раз, тотчас по переходе армии за Дунай, пытались убедить его оставить армию и возвратиться в Петербург. Они опасались вредного влияния на его нервную и впечатлительную натуру печальных известий с места боя, бедствий, неразрывно сопряженных с войной, переполнения госпиталей и лазаретов ранеными, трепетали и за личную его безопасность при том неблагоприятном обороте, который принимали дела в нашем центре и на правом фланге, где с минуты на минуту можно было ожидать перехода неприятеля в наступление. Но Император Александр и слышать не хотел об оставлении армии. Невзирая на невыносимый летний зной, как впоследствии на приближение ненастной осени, на все лишения, сопряженные с походной жизнью в дикой, опустошенной стране, на болезненное состояние своего здоровья, он решился с христианским смирением совершить свой подвиг – до конца.

В Горном Студне Государь вставал около восьми часов утра, никогда не изменяя этого часа, даже после тревожных ночей, часто проведенных без сна, отвечая на замечания своего врача: «Я не могу вставать позже потому, что не успею иначе всего сделать». До кофе он совершал утреннюю прогулку пешком, иногда заходя в лазареты; потом принимался за обычные занятия, читал телеграммы и разные донесения, просматривал и газеты, внимательно следя за военными действиями, изучая их на карте, делая отметки сообразно полученным сведениям. В двенадцать часов подавали завтрак в большом шатре, к которому собиралась вся свита. Телеграммы, получаемые во время завтрака или обеда, читались вслух. После полудня Его Величество удалялся к себе и несколько часов посвящал работе над бумагами, присылаемыми из Петербурга, читал их и делал на полях замечания или писал резолюции. В эту пору дня слушал он доклады не отлучавшихся от него министров – Императорского двора, военного, и шефа жандармов, переписывался с оставшимся в Бухаресте государственным канцлером, принимал посланных к нему лиц или курьеров. В четыре часа Государь ложился отдохнуть, всегда приказывая разбудить себя, если получится какое-либо важное известие. Отдохнув с час времени, он совершал прогулку в экипаже по лагерю и ежедневно навещал то тот, то другой лазарет. Обедал Государь в семь часов в том же шатре, окруженный свитою. После обеда, за чаем, читались вслух выписки из газет иностранных и русских. В одиннадцать часов вечера все расходились, но Император, погуляв немного, долго еще работал у себя, обыкновенно до часу ночи, иногда и долее, когда в часы, назначенные для дневной работы, ему приходилось выезжать на позиции.

После второй Плевны и отступления передового отряда генерала Гурко за Балканы наступило повсеместное затишье, продолжавшееся без малого три недели. Прервано оно было 4-го августа неудавшейся попыткой турок прорваться через Хаскиоский перевал. Пять дней спустя, 9-го августа, Сулейман-паша со значительными силами атаковал перевал на Шипке. В этот день отбито несколько приступов, но турки с необычайным упорством возобновляли их в продолжение шести последующих дней, атакуя наши позиции по десяти и более раз в сутки. В шестидневном бою генерал Радецкий отстоял перевал, благодаря прибывшим подкреплениям и беззаветной храбрости, и самоотвержению войск.

С беспокойством и тревогою следил Император Александр за перипетиями кровавой бойни, от исхода которой зависела участь похода. С нетерпением ждал он телеграмм с места сражения, сам принимал, расспрашивал и выслушивал всех прибывших с Шипки офицеров, русских и иностранных, даже корреспондентов газет. «Что же это, наконец, второй Севастополь!» – воскликнул он, когда развернулась пред ним картина ужаса, страданий и смерти, отражавшаяся как в официальных донесениях, так и в рассказах очевидцев. Вести о многочисленных жертвах боя раздирали ему сердце. Беспрерывная внутренняя тревога отразилась на его здоровье. Вид его был истомленный; он похудел, осунулся, как будто сгорбился под тяжестью забот. Труднее прежнего переносил он стоявшую невыносимую жару. Единственной отрадой Императора было не прекращавшееся ежедневное посещение им госпиталей. «Государь, – свидетельствует обычный спутник его в этих посещениях, С. П. Боткин, – относится с такой истинной сердечностью к раненым, что невольно становится тепло при этих сценах. Солдатики, как дети, бросаются на подарки и радуются чрезвычайно наивно. Сколько мне приходилось видеть этих прекрасных синих глаз, слегка увлажненных слезою. Я до сих пор не могу смотреть на эти сцены без особого чувства теплоты и умиления».

Едва прекратились отчаянные приступы Сулеймана-паши на Шипку, как перешли в наступление Осман-паша на нашем правом фланге и Мехмед-Али – на левом. Нападение на войска Западного отряда, стоявшего против Плевны, под начальством генерала Зотова, было отражено 19-го августа под Пелишатом; накануне – 18-го – передовые войска рущукского отряда были оттеснены турками, возобновившими 24-го свое нападение на отряд Цесаревича по всей линии, но – безуспешно.

Между тем в действующую армию прибыли подкрепления: 2-я и 3-я пехотные дивизии и 3-я стрелковая бригада, а также двадцатипятитысячная румынская армия, перешедшая через Дунай, под личным предводительством князя Карла, который 16-го августа посетил Императора в Горном Студне. Там, на военном совете, решено, что румынские войска, вместе с русскими 4-м и 9-м корпусами, войдут в состав Западного отряда, который поступит под главное начальство князя Карла.

С этими силами признано было возможным возобновить в третий раз нападение на Плевну и защищавшие ее войска Османа-паши. С Западным отрядом соединился отряд генерала князя Имеретинского, взявший с бою Ловчу. 26-го августа все собранные под Плевной части придвинулись к этому городу и с возведенных в одну ночь батарей – в числе их и две батареи осадной артиллерии – открыли огонь по турецкому укрепленному лагерю. Решено, после предварительной подготовки артиллерийским огнем, – штурмовать Плевну.

Государь пожелал быть свидетелем этого решительного боя. 24-го августа он вместе с главнокомандующим переехал из Горного Студня в Чауш-Махала, а 26-го выехал на позиции под Плевной. С возвышенности, находившейся между центром и правым нашим флангом и получившей название «Царского валика», Его Величество в этот и три последующих дня наблюдал за действием бомбардирования, а 30-го августа следил за ходом предпринятого штурма.

В день тезоименитства Государя, в полдень, на «Царском валике» отслужен был молебен, в присутствии Императора, главнокомандующего и многочисленной свиты.

Бой начался на левом фланге в одиннадцать часов утра, но, согласно диспозиции, штурмовые колонны двинулись на приступ только в три часа пополудни. «Боже мой, Боже мой, какой ужасный ружейный огонь», – молвил Император Александр, выехав на две версты вперед от «валика», чтобы ближе следить за ходом сражения. Недобрые вести приносились с места боя. Все наши атаки были последовательно отбиты. Войска отступали со страшным уроном. Под этим удручающим впечатлением Государь в восемь часов вечера уехал на ночлег в селение Радоницы. Лишь на другое утро Государю доложили, что на левом фланге генерал Скобелев 2-й овладел двумя турецкими редутами, а на правом фланге большой Гривицкий редут взят приступом архангелогородским полком, поддержанным румынами. «Скорбь Государя действительно искренняя и горячая, – пишет близко присматривавшийся к нему доверенный врач его, Боткин. – Но знает ли он причину всех этих погромов? Не известно. Его кругом обманывают, и кто же из специалистов решится прямо и откровенно высказать свое мнение? Все окружающее не блестит таким гражданским мужеством, которое бы давало право говорить правду там, где нужно…»

С рассветом 31-го августа Император снова выехал на позицию, на «Царский валик», который, по образному выражению Боткина, в эти скорбные дни был его «Голгофой». Он ясно видел оттуда, как на крайнем левом фланге, теснимый превосходными силами неприятеля, Скобелев вынужден был, отступая шаг за шагом, очистить занятые им накануне два редута. Поддержать его было нечем. Все резервы были уже введены в дело и так же, как и все прочие участвовавшие в штурме войска, понесли громадные потери. За два дня мы лишились убитыми и ранеными более 15000 человек, румыны – 3000.

Страшный, непомерный урон, ослабивший и расстроивший все части, отсутствие резервов, отдаленность шедших из России подкреплений – таковы были соображения, в силу которых главнокомандующий признавал невозможным оставаться на занимаемых под Плевной позициях. Он не скрыл от Государя, что считает необходимым отступление армии к Дунаю, ссылаясь на то, что война начата была с недостаточными силами… Против этого мнения с жаром восстал военный министр Милютин, возразивший, что отступление невозможно и было бы для армии позором; что нельзя отступать, когда ничего еще не известно о намерениях неприятеля, который, быть может, отступит и сам; что никто нас не теснит; что мы должны стоять, пока не подойдут подкрепления…

С самого приезда в армию Государь тщательно отстранял себя от руководительства военными действиями, предоставляя в этом отношении полную свободу и независимость главнокомандующему, и, по словам Боткина, «держал себя безукоризненно, не вмешиваясь иначе, как добрым советом». Так, он не раз сдерживал порывы и увлечения полевого штаба, напоминал главнокомандующему о необходимости оградить себя с флангов, обеспечить систовскую переправу и не слишком зарываться вперед. Перед второй Плевной Государь советовал быть осторожными, не давать сражения, не сосредоточив против Османа сил, равных тем, которыми располагал паша. Теперь, после третьей неудачи под Плевной, в торжественную и решительную минуту, когда от принятого решения зависели не только исход войны, но и будущая судьба России, ее обаяние в мире, Император Александр, «в сознании ответственности своей перед Россией», как сам он выражался, рассказывая об этом эпизоде близким ему лицам, нашел, что Царю принадлежит последнее, решающее слово. Личное мнение его было уже составлено. Он считал нужным, не отступая ни на шаг, в ожидании прибытия подкреплений, приступить к правильной осаде или, по меньшей мере, к обложению Плевны и во что бы то ни стало – покончить с Осман-пашою прежде, чем предпринимать какое-либо другое движение. Желая, однако, выслушать и мнение главных чинов полевого штаба и начальников частей, он созвал военный совет для окончательного обсуждения плана дальнейших действий.

Совет открылся на другой день, 1-го сентября, на «Царском валике», под личным председательством Государя. В нем приняли участие: главнокомандующий, военный министр и генералы: Непокойчицкий, Зотов, князь Масальский и Левицкий. Император, обведя весь кружок вопросительным взором, остановил его на главнокомандующем, который изложил подробно соображения, побуждавшие его настаивать на необходимости отступления к Дунаю. Генералы Зотов и князь Масальский предлагали отвести войска Западного отряда на позиции, которые занимали они до последнего движения к Плевне, за Осмой, и там ждать прихода подкреплений. Энергично восстал против всякого отступления генерал Левицкий. Он выразил мнение, что отступать в настоящую минуту, после нового поражения, отнюдь не следует ни одной пяди; что отступление невозможно ни в политическом смысле, по нашим отношениям к некоторым из европейских держав, ни в смысле нравственном, по отношению к противнику, к своей собственной армии и, наконец, к России; что нам теперь не отступать, а, напротив, надо еще теснее сплотиться вокруг Плевны, притянуть к ней из России возможно большие силы, взять сюда гвардию и гренадер, и стянув вокруг Османа, так сказать, железное кольцо, пресечь ему пути сообщения с Виддином и Софией и, так или иначе, посредством блокады или осады, вынудить его наконец к безусловной сдаче; что таков наш долг, которого требует от нас не только честь армии, но и честь государства. Военный министр еще более вескими доводами поддержал и развил мнение помощника начальника штаба действующей армии.

Мысли, высказанные генералами Милютиным и Левицким, вполне отвечали собственному убеждению Императора, и Его Величество приказал принять их за основание будущих действий. Решено мобилизовать три гренадерские дивизии и 1-ю отправить на Кавказ, а 2-ю и 3-ю – за Дунай. Тогда же по Высочайшему повелению вызван в действующую армию из Петербурга генерал-адъютант Тотлебен.

Государю оставалось исполнить еще один, последний, столь милый его отеческому сердцу долг: навестить и утешить многочисленных жертв боя, увечных и раненых воинов. На другой день по посещении госпиталя в Булгаренях Его Величество возвратился в Горный Студень. Туда же последовал за ним и главнокомандующий со своим штабом.

Вторичное пребывание Императора в Горном Студне продолжалось шесть недель. За все это время под Плевной было сравнительно спокойно, но турки возобновили отчаянные нападения свои на Шипку и на рущукский отряд Цесаревича. Настроение Государя было крайне тревожное и не замедлило отразиться на его здоровье. Со времени прибытия в армию он, правда, менее страдал грудной астмой, зато заболевал очень часто: в Плоешти – лихорадкой с катаром бронхов; в Беле – эпидемическим катаром желудка и кишок; в Горном Студне – кровавым поносом. По возвращении из-под Плевны, когда нестерпимую летнюю жару сменила сырая и холодная осенняя погода, Государь серьезно занемог местной лихорадкой. Врач его, Боткин, приписывал болезнь непривычке держать себя в данной местности сообразно требованиям известной гигиены. Припадки лихорадки были довольно продолжительны, сон тревожный, температура доходила до 40°. Озабоченные нездоровьем отца, поспешили к нему Цесаревич, Великие Князья Владимир и Сергий и прибывший из Петербурга Павел Александрович. Но Государь скоро оправился. Быстрому его выздоровлению содействовало прибытие гвардии на театр войны. Государь выезжал сам навстречу гвардейским частям, проходившим через Горный Студень, с любовью приветствовал их и поощрял к предстоявшим подвигам ласковыми и милостивыми словами. ««Вы пойдете на святое дело», – говорил он офицерам. – Дай Бог, чтобы больше из вас вернулось назад… Вы не знаете, как каждый из вас мне дорог… Я уверен, что вы свято исполните свой долг… Я, впрочем, вас еще увижу, приеду к вам. До свиданья!»

15-го сентября в Горный Студень прибыл генерал-адъютант Тотлебен. Его поразил болезненный вид Императора, «но – замечает он – страдания его скорее нравственного свойства… Он добр и милостив как всегда, истинный рыцарь… Если бы все были такими, все бы пошло лучше». Защитник Севастополя приглашен был на военный совет, состоявшийся в Высочайшем присутствии и в котором участвовали: главнокомандующий, Наследник Цесаревич, военный министр и начальник полевого штаба. Постановлено обратить главные силы действующей армии против Плевны, чтобы покончить наконец с этой неожиданно созданной твердыней.

Окончательно ободрили Государя победные вести с Кавказа: 15-го сентября отбито нападение Измаила-паши на отряд генерала Тергукасова; 20-го войска наши атаковали левый фланг расположения Мухтара-паши и овладели горой Большие Ягны, принудив турок отступить к Авлиару; 3-го октября на Авлиарских высотах армия Мухтара-паши разбита наголову и отрезана от Карса. Последствием этой победы было вторичное обложение Карса русскими силами.

Главнокомандующему кавказской армией Великому Князю Михаилу Николаевичу послан орден св. Георгия 1-й степени при милостивой грамоте.

По объезде генерал-адъютантом Тотлебеном плевненских позиций знаменитый защитник Севастополя, ознакомившись с местностью и расположением войск Западного отряда, высказался решительно как против повторения штурма, так и против приступления к осаде. Целью действий он поставил: блокаду Плевны и пленение неприятельской армии. Соответственно этому взгляду, вполне одобренному Его Величеством, Западный отряд усилен всеми прибывшими в Болгарию войсками гвардейского корпуса, и помощником князя Карла Румынского, по званию начальника этого отряда, назначен Тотлебен.

Во исполнение его плана сильный отряд, в состав которого вошли гвардейские 1-я и 2-я пехотные и 2-я кавалерийская дивизии, под общим начальством генерала Гурко, перейдя на левый берег реки Вида, двинулся на софийско-плевненское шоссе. Ближайшей задачей его было овладеть турецкими укреплениями в тылу плевневского укрепленного лагеря. 12-го октября взят с боя Горный Дубняк. В этом деле гвардия покрыла себя славой, но победа стоила нам больших жертв: более 2500 человек выбыло из строя; после усиленной бомбардировки 16-го сдался Телиш; 20-го занят Дольний Дубняк. Таким образом вокруг Османа-паши постепенно стягивалось стальное кольцо. К концу октября Плевна была уже обложена со всех сторон.

Как только возобновились военные действия вокруг Плевны, Государь выразил намерение приблизиться к ним. 14-го октября Императорская квартира перенесена в Порадим, в десяти верстах от Плевны, где уже помещалась штаб-квартира князя Румынского. 25-го октября Его Величество произвел смотр гвардейским частям, расположенным лагерем по левую сторону реки Вида.

Тогда же отряд генерала Гурко выделен из состава Западного отряда, переименованного в отряд обложения Плевны, и двинут на юго-запад от Плевны, в направлении к Балканам и к Софии. На прежних позициях за Видом сменили его 2-я и 3-я гренадерские дивизии под начальством командира гренадерского корпуса, генерал-адъютанта Ганецкого. Получивший название Западного, отряд Гурко взял гор. Врац и занял Розолитский перевал. Следуя далее к югу, он овладел укрепленной позицией под Правецом, взял с бою Этрополь, занял Орханиэ и настиг отступавшего перед ним неприятеля, засевшего в неприступной горной местности под Араб-Конаком. Здесь остановило Гурко Высочайшее повеление: не идти вперед, пока не падет Плевна. Распоряжение это состоялось по настоянию Тотлебена, представившего Его Величеству, что действия Гурко не соответствуют силе его отряда и что он заходит слишком далеко, оставляя линию своих сообщений без прикрытия.

Подвигаясь вперед, отдельные отряды постепенно расширяли район нашего расположения в Болгарии. Начальник Сельви-Ловчинского отряда, генерал Карцов, взял Тетевень; румыны овладели Раховым и Лом-Паланкой. Под Плевной генерал Скобелев 2-й занял первый кряж Зеленых гор и придвинулся еще ближе к расположению неприятеля. Но предположенное им дальнейшее наступление было приостановлено Тотлебеном как не соответствующее общей цели наших действий. «Четвертой Плевны не будет», – сказал герой Севастополя Императору Александру Николаевичу, принимая начальство над отрядом обложения, и – сдержал слово. «Нужно гораздо больше решимости, – рассуждал он, – чтобы противиться безрассудным предприятиям и систематически следовать зрело обдуманному плану, чем идти наобум на штурм, который был бы весьма желателен неприятелю и расстроил бы наши силы. Весь вопрос заключается теперь в том: на сколько времени хватит у Османа продовольствия? Раз окажется недостаток в продовольствии, тесное обложение приведет к цели без значительных потерь». Ознакомясь с положением дела на месте, Государь вполне разделил мнение Тотлебена. ««Только терпением», – сказал он ему после первого посещения возведенных им укреплений, – преодолеваются всякие затруднения». С этого дня Император энергично поддерживал Эдуарда Ивановича во всех случаях, когда тому приходилось оспаривать предположения полевого штаба или сдерживать порывы не в меру нетерпеливых частных начальников.

Между тем дела на Кавказе с каждым днем принимали более благоприятный оборот. Преследуя отступающего неприятеля, войска наши перешагнули за Саганлугский хребет, кавалерия находилась уже в 18-ти верстах от Эрзерума. 23-го октября соединенные отряды генералов Геймана и Тергукасова разбили армию Мухтара-паши и Измаила-паши на укрепленной позиции под Деве-Бойну. Турки бежали в полном расстройстве, бросив лагерь, оружие, запасы. Не менее успешно шла осада Карса: вылазки гарнизона все были отбиты с уроном для неприятеля.

Получив известие об этих делах, Государь телеграфировал Великому Князю-наместнику кавказскому 26-го октября: «Благодарю Бога за вновь дарованную победу 23-го числа. Честь и слава нашим молодецким войскам и достойным их начальникам! Ты поймешь мою и общую радость. Буду ждать с нетерпением подробностей и дальнейших известий. Сегодня 27 лет, как я удостоился получить георгиевский крест в рядах славных кавказских войск. Передай мое сердечное спасибо всем. Иду сейчас к молебну. Радуюсь успешным действиям князя Меликова в Дагестане и генерала Лазарева под Карсом. Кутаисскому полку мое особое спасибо за молодецкое дело. Ты можешь гордиться славными войсками, находящимися под твоей командой. Да будет благословение Божие и впредь с нами!»

6-го ноября Император Александр поехал в деревню Згалевицы для осмотра помещенного там центрального военно-временного госпиталя. Туда прискакал верхом начальник Императорских военно-походных телеграфов и, подавая Государю депешу, воскликнул: «Ваше Величество! Имею честь поздравить… Карс взят!». Государь снял фуражку, перекрестился и взволнованным голосом вслух прочитал телеграмму окружавшим его лицам. На другой день Его Величество приказал, чтобы ровно в полдень во всех отдельных отрядах и корпусах, находящихся за Дунаем, в виду турецких позиций, было отслужено благодарственное молебствие, во время которого, при возглашении многолетия российскому воинству и вечной памяти убиенным, вся артиллерия должна была салютовать боевыми залпами по неприятельским позициям. Сам Государь присутствовал на молебне на Тученицком редуте, в память этого дня, получившего название Царского. Салютационные залпы производились со всех редутов и батарей, окружавших Плевну. После молебна Император обратился к войскам с краткой речью, в которой возвестил им о взятии Карса, числе пленных, орудий и прочих трофеев, и пожелал скорейшего и победоносного окончания с Плевной.

Карс был взят ночным приступом, и успех этого блестящего штурма снова возбудил в военных кругах вопрос: не следует ли выйти из тяжкого выжидательного положения, решившись в четвертый раз штурмовать Плевну? Намерению этому генерал-адъютант Тотлебен воспротивился всей силой своих убеждений. «До сих пор, – говорил он, – все шло по зрело обдуманному плану. Теперь же хотят действовать быстрее чем возможно. Мы должны спокойно выжидать результатов обложения. Я употребляю все усилия, чтобы тормозить». Мнение Тотлебена восторжествовало потому, что встретило могучую опору в Государе, пребывание которого в отряде, как занес в свой дневник защитник Севастополя, – «было в высшей степени благотворно».

«Нужно отдать полную справедливость Государю, – писал тогда же Боткин, – который до сих пор геройски переносит как физические, так и нравственные невзгоды…» Лейб-медик прибавлял, что «им надо любоваться», тогда как «разлагающиеся человеческие остатки» – под которыми Боткин разумеет тех из окружавших Его Величество, которые тяготились продолжительным пребыванием в армии в непривычной и неприглядной обстановке, сопряженной с неизбежными лишениями, – «самым тщательным образом скрывают пред ним свое нравственное состояние».

Ежедневно заезжая то на ту, то на другую из наших позиций, Император 15-го ноября посетил и румынский лагерь. Князь Карл принял державного союзника в нововыстроенном форте, названном в честь его фортом «Александр» и поднес Его Величеству медаль «за военные достоинства». Государь надел ее при восторженных кликах румынских солдат, которых сам щедро наделил знаками отличия военного ордена.

26-го ноября Государь отпраздновал в Парадиме георгиевский праздник. После обедни, за завтраком, он провозгласил обычный тост за своего «лучшего друга и старейшего кавалера св. Георгия, Императора Вильгельма», за которым следовал другой тост: «За второго моего друга, Императора Австрийского». Потом, обращаясь к присутствовавшим за столом георгиевским кавалерам, Государь сказал: «За ваше здоровье, господа. Мое сердечное спасибо за вашу службу. Дай Бог вам здоровья. Вы знаете, как вы все мне дороги».

Поражение, нанесенное турками на левом фланге, под Еленой, отряду генерала князя Святополк-Мирского 2-го, снова опечалило и встревожило Императора Александра. Неудача эта была последней. Приближалась страстно желаемая, всеми нетерпеливо ожидаемая развязка.

В штабе отряда обложения и в главной нашей квартире давно уже имелись сведения о том, что, истощив весь запас продовольствия, Осман-паша решился на отчаянную попытку: прорваться через окружавшие его со всех сторон русские войска, чтобы открыть своей армии путь к Виддину или к Софии. 27-го ноября стало известно намерение неприятеля ударить, с этой целью, на гренадеров, расположенных на левом берегу Вида, о чем генерал-адъютант Тотлебен предупредил командора гренадерского корпуса генерала Ганецкого, сделав все нужные распоряжения о своевременном подкреплении его войсками соседних участков.

28-го ноября, на рассвете, Великий Князь главнокомандующий протелеграфировал Государю, что Осман-паша всеми своими силами напал на гренадерские дивизии. В девятом часу утра Его Величество выехал на позиции, сначала на «Царский валик», откуда, около полудня, прибыл на Императорский редут, между Радишевым и Тученицей. Но войска наши не находились уже на своих обычных местах. Великий Князь Николай Николаевич лично повел их вперед и занял Плевну в тылу оставившей ее турецкой армии. Государь провел на редуте несколько часов в томительном ожидании исхода боя, кипевшего за Видом, раскаты которого доносились до него. Посланные им в разные стороны за сведениями флигель-адъютанты долго не возвращались. Но уже по утихнувшей пальбе можно было заключить, что сражение кончилось и – в нашу пользу. Лицо Государя просияло. Подойдя к военному министру, он сказал, указывая на него окружавшим лицам: «Я говорю, что если мы здесь, если мы имеем сегодня этот успех, то этим мы ему обязаны. Я этого никогда не забуду». Прошло еще с полчаса времени. Наконец около четырех часов пополудни заметили всадника, скакавшего по направлению к Императорскому редуту и махавшего фуражкой. То был помощник коменданта главной квартиры полковник Моравский. Завидев Государя, он издали закричал: «Ваше Императорское Величество, Осман-паша сдается!» Государь быстрыми шагами пошел к нему навстречу. «Правда ли?» – переспросил он. «Ей-Богу так, Ваше Величество», – отвечал Моравский. «Спасибо, молодец», – молвил Император, подавая ему руку и тут же поздравил Моравского флигель-адъютантом; потом снял фуражку и с выступившими на глазах слезами осенил себя крестным знамением. «Ура!» – вырвалось из груди всех присутствовавших. «Господа, – сказал Государь, обращаясь к свите, – сегодняшним днем и тем, что мы здесь, мы обязаны Дмитрию Алексеевичу Милютину. Поздравляю вас, Дмитрий Алексеевич, с Георгиевским крестом 2-й степени».

Пять минут спустя прискакал к редуту ординарец главнокомандующего, посланный Его Высочеством с донесением о безусловной сдаче турецкой армии и ее главнокомандующего. Атака Османа-паши на гренадер была так стремительна, что турки, смяв нашу первую линию, ворвались в траншеи и овладели орудиями; но приспевшие на помощь войска второй линии выбили их оттуда и оттеснили за Вид. После пятичасового жаркого боя неприятель выкинул белый флаг. В три часа пополудни Осман-паша вручил свою саблю генералу Ганецкому. Трофеями победы были: пленных 40 пашей, 2000 офицеров и 44000 нижних чинов, 84 пушки, множество оружия и снарядов, весь турецкий лагерь и обоз.

«Прежде чем покинуть редут, Государь обратился снова к военному министру: «Дмитрий Алексеевич», – сказал он, – испрашиваю у вас, как у старшего из присутствующих георгиевских кавалеров, разрешение надеть георгиевский темляк на саблю. Кажется, … я это заслужил …» Министр молча низко поклонился Государю. Свита снова крикнула: «Ура!»

По возвращении в Парадим Император Александр сам возвестил своему конвою о полной победе над храбрым и упорным противником. Всеобщая радость превосходила всякое описание. В тот же день, вечером, Государь отправил следующую телеграмму в Петербург Императрице Марии Александровне: «Ура! Полная победа. Осман-паша сделал сегодня утром попытку прорваться сквозь наши линии по направлению к Виду, но был отброшен к занятой уже нами Плевне и вынужден сдаться, без всяких условий, со всей своей армией. Тебе понятны моя радость и исполняющая мое сердце благодарность к Богу. Я только лишь в шесть часов вернулся с наших батарей. Желал бы, чтобы в большой церкви был отслужен благодарственный молебен.

На другой день, посреди неприятельского лагеря, на том месте, где стояла ставка Османа-паши, собрались все высшие чины армий русской и румынской, имея во главе Великого князя Николая Николаевича и князя Карла. В половине первого туда же прибыл Император Александр. Выйдя из экипажа, Государь с сияющей улыбкой направился к августейшему брату, спешившему ему навстречу. Они сошлись и бросились в объятия друг другу. Расцеловав главнокомандующего, Император собственноручно возложил на него георгиевскую ленту. Затем сел на коня и объехал собранные войска, поздравляя их с победой. Отличившиеся части были удостоены особым Монаршим вниманием. Молебствие с коленопреклонением отслужено тут же, под открытым небом.

Сопровождаемый главнокомандующим, князем Карлом, многочисленной и блестящей свитой, Государь верхом въехал в Плевну и направился к церкви, на пороге которой встретило его болгарское духовенство, в убогом облачении, но со свечами и хоругвями, с крестом и святой водой. Приняв благословение от старшего протоиерея и выслушав приветствие его, Его Величество помолился в церкви, окруженный толпою болгарских жителей Плевны, громкими кликами радости приветствовавших своего Освободителя.

В одном из лучших болгарских домов был приготовлен завтрак для Императора и его свиты. Его Величество находился еще за столом, когда на дворе раздалось: «браво! браво!». То был привет русских офицеров храброму предводителю плененной неприятельской армии, несмотря на рану, явившемуся, чтобы представиться Державному вождю русского воинства. Разговор Императора Александра с Османом-пашой происходил через драгомана. «Что вас побудило прорваться?» – спросил Государь. Мушир отвечал, что поступил так, как обязан поступить солдат, дорожащий своим честным именем, что сделать эту попытку предписал ему его воинский долг. – «Отдаю полную дань уважения вашей доблестной храбрости, – промолвил Государь, – хотя она и была направлена против моей армии». – Спросив пашу, знал ли он о взятии нами позиций, лежавших в его тылу, Врацы, Правца, Этрополя и Орханиэ, а также много ли у него оставалось продовольствия, Его Величество получил в ответ, что после потери Горного Дубняка в продолжение 45 дней никакая весть извне не проникала в Плевну и что продовольствия у Османа оставалось всего на пять дней, каковое и было выдано людям накануне вылазки. ««В знак уважения к вашей храбрости», – сказал Император, отпуская Османа-пашу, – я возвращаю вам вашу саблю, которую вы можете носить и у нас, в России, где, надеюсь, вы не будете иметь причины к какому-либо недовольству».

30-го ноября Государь собрал у себя в Парадиме совещание для обсуждения дальнейших действий Дунайской армии. Генерал-адъютант Обручев, незадолго до того прибывший в главную квартиру действующей армии с Кавказа, указывал на опасность, грозившую Зимницкой переправе от близости к ней турецкого корпуса Мехмета-Али, предлагая перенести мост далее, вверх по Дунаю, против Лом-Паланки, на высоте румынского города Крайова; тогда и армия могла бы свободно двинуться на Софию, вступив в связь с сербами, уже готовыми, выступить в поход. Генерал-адъютант Тотлебен настаивал на необходимости сосредоточить главные силы на левом фланге и заняться осадой Рущука, по взятии которого, с наступлением весны, идти за Балканы. Последним говорил Великий Князь главнокомандующий, развивший свой план немедленного зимнего перехода через Балканский хребет. Признавая всякое замедление нашего наступления выгодным только для неприятеля, Его Высочество полагал, невзирая на наступившую стужу, действовать наступательно сначала нашим правым флангом, а потом центром, оставляя наш левый фланг на месте, т. е. «произвести стратегическое захождение налево». С этой целью войска, взявшие Плевну, предположено распределить следующим образом: 9-й корпус и 3-ю гвардейскую пехотную дивизию присоединить к отряду генерала Гурко; 4-й корпус и 1-ю кавалерийскую дивизию – двинуть на Шипку для подкрепления генерала Радецкого; гренадерский корпус, составлявший центральный резерв, направить к Габрово. Первым должен был перейти Балканы генерал Гурко, обойдя сильно укрепленные турецкие позиции у Араб-Конака, Златицы и Лютикова. Вслед за ним имел перевалить через Траянский проход генерал Карцов с 3-й пехотной дивизией; наконец, генералу Радецкому предстояло совершить Забалканский переход через соседние с Шипкой перевалы, после чего все наши силы имели продолжать наступление к Адрианополю.

Смелый план Великого князя был принят советом и утвержден Государем. Осуществление его облегчалось блестящей победой, одержанной 30-го ноября под Мечкой Восточным отрядом под предводительством Наследника Цесаревича над турецкой рущукской армией.

Ничто уже не удерживало Государя в действующей армии, а важные дела, внутренние и внешние, настоятельно требовали скорейшего возвращения его в столицу. Отъезд Его Величества был назначен на 3-е декабря. Накануне офицеры гвардейского почетного конвоя поднесли ему золотую саблю с надписью «за храбрость». Принимая ее, император сказал офицерам, доложившим, что сабля эта будет заменена впоследствии другою, из чистого золота: «Благодарю вас, я очень доволен и этой саблей, и другой мне не нужно. Буду ее постоянно носить. Искренно благодарю вас за эту дорогую память о вас и еще раз спасибо за службу. Теперь я должен через день расстаться с вами и пошлю вас служить к Цесаревичу, но надеюсь, до скорого свидания! Воображаю, как Цесаревич вам обрадуется! А теперь поцелуйте меня все…» Перецеловав по очереди всех офицеров конвоя, Государь присовокупил: «Больше полугода мы прожили вместе, время прошло незаметно… Прощайте, господа!»

В тот же день, желая проститься с войсками, Император назначил общий парад русским и румынским частям на той самой позиции, между Дольным Дубняком, Горным Метрополем и рекой Вид, где в день падения Плевны гренадеры грудью отразили стремительный напор Османа-паши. Государь объехал войска и каждую часть благодарил отдельно за стойкость и храбрость их в последнем сражении.

3-го декабря, в 61/2 часов утра, в Парадиме рота почетного конвоя выстроилась у «дворца», как звали в Императорской квартире убогий дом, занимаемый Государем. Ровно через час Его Величество вышел на крыльцо, одетый в зимнее форменное пальто. Музыка заиграла преображенский марш. Поздоровавшись с людьми, Император сказал: «Еще благодарю за солдатскую службу при мне, а также за вашу боевую службу и, надеюсь, до свидания. Гг. офицеров еще раз благодарю за саблю и всем вышлю от себя по сабле». С этими словами Государь сел в экипаж, быстро умчавший его по дороге в Брестовац, штаб-квартиру Цесаревича, куда Его Величество прибыл в 4 часа пополудни. Встреченный Наследником, Государь нежно обнял его и сам надел на него георгиевский крест 2-й степени.

На другой день, 4-го, Его Величество прощался с войсками рущукского отряда и милостиво благодарил их за службу и боевые подвиги. Император предложил Цесаревичу сопровождать его в Петербург, сдав генерал-адъютанту Тотлебену начальство над вверенным ему отрядом. Но Великий Князь Александр Александрович не пожелал оставить армию прежде окончания войны. 5-го декабря он проводил Державного Родителя за Дунай и простился с ним в Петрошанах. Садясь в вагон, Государь в последний раз обратился с прощальным словом к провожавшим его военным чинам: «Прощайте, господа, дай Бог, чтобы нам скорее победоносно кончить кампанию». К полудню Его Величество прибыл уже в Бухарест.

В румынской столице ожидала Государя торжественная встреча. Восторженно приветствовали его князь Карл, двор, правительство, палаты, войско и народ. Император оставил Бухарест в тот же вечер, отдав там прощальный приказ по войскам действующей армии:

«Возвращаясь в свою столицу после более пятимесячного пребывания в войсках действующей армии, я обращаюсь с чувством естественной гордости и благоговения к воспоминаниям о воинских доблестях русских воинов, являющихся и в нынешнюю кампанию теми же героями, коими всегда славилось наше оружие. Беспредельная преданность к Престолу и к долгу чести и службы, неустрашимость и стойкость в бою, примерное самоотвержение в тяжелых испытаниях, неизбежных в военное время, искони отличавшие русского солдата, постоянно ему присущи и ныне. Мне отрадно было быть личным свидетелем неоднократных доказательств таковых достоинств горячо мною любимых войск моих. Расставаясь с ними ныне, в твердом уповании на милосердие Всевышнего, Его благословение на дарование новых и окончательных побед над врагом, я твердо убежден, что для достижения их, под сим благословением, войска мои не знают преград». – Следовало выражение царской признательности главнокомандующему, начальникам частей, всем чинам армии, от высших до низших, и перечисление совершенных ими боевых подвигов. Особая похвала выражена Цесаревичу и состоявшему под его начальством рущукскому отряду. «Благодарю всю армию, – так заключался приказ, – от всего сердца и молю Бога о ниспослании нам новых побед и успехов».

Вся Россия вздохнула свободнее, узнав о падении Плевны и о пленении Османа-паши со всею его армией. С кликами восторга, со слезами умиления, встречала она возвращавшегося из армии Царственного подвижника. В Гатчину, навстречу Его Величеству, выехали Великие Князья Константин Николаевич и Николай Николаевич Младший. В Петербурге, на Варшавском вокзале встретили его Великие Княгини и Княжны. Императрица, по нездоровью, не могла покинуть Зимний Дворец.

Государь, сопровождаемый Великими Князьями Сергием Александровичем и Константином Константиновичем, прибыл в свою столицу 10-го декабря, в 10 часов утра. В многочисленной толпе военных и гражданских чинов, собравшейся на вокзале, находились и депутации от городского общества, и сословий – купеческого и мещанского. Приняв от них адресы и хлеб-соль, Император обратился к представителям города со следующими словами: «Благодарю вас, господа, за ваше сочувствие. Очень рад видеться с вами, особенно после того утешения, которое я имел в последние дни под Плевной и у моих детей. Многое нами сделано, но нам предстоит еще многое впереди. Да поможет нам Бог привести к концу это святое дело». Со станции Государь отправился в Казанский собор и оттуда в Зимний Дворец, где ждала его Императрица. Тотчас же было отслужено в большой дворцовой церкви благодарственное молебствие.

Задушевным адресом приветствовало возвращение Царя в столицу с.-петербургское дворянство: «С невыразимой радостью верное дворянство северной столицы Вашего Императорского Величества имеет счастье приветствовать вас, Государь, с благополучным возвращением под кров вашей царственной обители. С молитвой и благословениями следили мы за тем великим подвигом, который ежечасно совершали Ваше Императорское Величество во все время долгого и достопамятного пребывания среди славного и доблестного войска вашего. Россия ценит этот подвиг и сохранит его навеки в своей памяти. Россия знает, с каким самоотвержением обрекли вы себя, Государь, на все лишения трудного похода, с каким непоколебимым мужеством, неослабным терпением и неизменной кротостью переносили вы палящий зной полуденного лета и все тягости зимних непогод в первобытной стране, где палатка была вашим чертогом и убогая комната вашим дворцом. Россия знает, каким ангелом утешения являлись вы, Государь, среди больных и раненых воинов, ободряя их милостивым словом теплого участия и облегчая их страдания с той беспредельной добротой, которой преисполнено ваше любящее сердце. Россия знает, как спасительное присутствие ваше на месте военных действий воодушевляло войско, которое верило в своего Царя, как Царь верил в свое войско. С несокрушимой стойкостью и отвагою, отражая беспрерывные натиски многочисленного врага, оно завершило ряд блестящих дел взятием с боя, под глазами Вашего Императорского Величества, мощной твердыни, сооруженной и защищаемой лучшим военачальником, и лучшими войсками Оттоманской империи. Россия знает, Государь, с каким смирением вы уклоняетесь от славы, предоставляя на свою долю одни лишения, труды и заботы. Но слава сама осенила главу вашу своим лучезарным венцом. От предгорий Балкан до берегов Невы благословенный путь ваш сопровождался немолчными кликами восторга, и Ваше Императорское Величество еще раз изведали всю глубину преданности и любви к вам русского народа и русских войск. С той же преданностью, с той же любовью предстаем, и мы пред вами, великий Государь, и без лести во языце повергаем к державным стопам Вашего Императорского Величества искреннейшее выражение сердечных и неизменных чувств с.-петербургского дворянства. Да благословит вас, Государь, Господь Бог Всемогущий на славное окончание ознаменованной уже столь славными подвигами войны». На всеподданнейшем адресе петербургских дворян Его Величество начертал собственноручно: «Прочел с истинным удовольствием и благодарю от всего сердца».

Два дня спустя по возвращении Государя в столицу, 12-го декабря, торжественно отпразднована столетняя годовщина рождения Императора Александра I. После панихиды в Петропавловском соборе Государь возложил на гробницу Благословенного золотую медаль, выбитую по этому случаю. В залах Зимнего дворца происходил парад в присутствии депутаций от армий германской и австрийской.

Первопрестольная столица не отстала от Петербурга в выражении верноподданнических чувств и прислала депутации от московских дворян, земства и городской думы с адресами. Все они были приняты Государем. Думскую депутацию он благодарил за выраженные чувства, сказав, что не сомневается, что Москва горячо примет к сердцу последние успехи русского оружия, но что еще много предстоит дела, для довершения которого надо надеться на милость Всевышнего. На приветствие депутаций от московского дворянства и земства Император, принявший их в самый день Рождества Христова, отвечал так: «Благодарю вас, господа, за выражение чувств ваших. Чувства эти я давно знаю, в искренности их никогда не сомневался и твердо уверен, что они вовек останутся неизменными. Да поможет нам Господь со славой и честью довести до конца святое дело наше. Жалею, что вас несколько задержал. Желаю вам в радости, с семьями вашими провести конец праздников. Вчера, под самое Рождество, получил я радостную весть от брата. Дело наше всем нам близко к сердцу; хочу с вами поделиться своей радостью». Государь прочел вслух следующую телеграмму главнокомандующего дунайской армией: «Имею счастье поздравить Ваше Величество с окончанием блистательного перехода через Балканы. Генерал Гурко после восьмидневной гигантской борьбы с горами, морозами, снегом, бурями и метелями перешел через Балканы, спустился в Софийскую долину и 19-го декабря после упорного боя у Ташкисена, продолжавшегося до 6 часов вечера, овладел этой укрепленной позицией… Ночью турки бросили все свои позиции и 20-го декабря, рано утром, наши войска, заняв Араб-Конак, Шандорник и Дольные Колодцы, начали преследовать турок… Сам Гурко, дав наиболее утомленным войскам столь необходимый отдых, идет на Софию».

23-го декабря занята была София, и отряд генерала Гурко вступил в связь с сербской армией.

Военные приготовления Сербии начались с самого перехода нашего через Дунай, тотчас по возвращении князя Милана из Плоешти, где сербский князь в конце мая посетил Императора Александра и главнокомандующего. Они несколько замедлились после неудач наших под Плевной, но возобновились тотчас после прибытия гвардии на театр войны и движения ее за Вид. Два дня спустя по падении Плевны, 1-го декабря, Сербия объявила Турции войну, и сербские войска, перейдя турецкую границу, обложили Ниш, 16-го взяли Пирот, а 24-го и самый Ниш.

Весть о переходе Балкан отрядом генерала Гурко получена была Государем накануне Рождества. За два дня до Нового года он был обрадован известием о еще более решительном успехе. «Имею счастье поздравить Ваше Величество, – телеграфировал главнокомандующий, – с блистательной победой: сегодня, 28-го декабря, ровно через месяц после падения Плевны, взята в плен после упорного боя вся Шипкинская армия».

Тотчас по переходе Балкан отрядом генерала Гурко, а именно 21-го декабря, генерал Карцов со своим отрядом форсировал Троянский перевал. Три дня спустя, 24-го, генерал Радецкий направил через Балканы, для обхода турок с обоих флангов и действия в тыл неприятелю, две колонны: левую – генерала князя Святополк-Мирского, и правую – генерала Скобелева 2-го. Первая спустилась с гор 26-го декабря и 27-го выдержала жаркий бой со всеми силами неприятеля. Чтобы выручить ее из затруднительного положения, генерал Радецкий повел с горы св. Николая атаку на турок с фронта. Лишь 28-го, по появлении правой колонны Скобелева в тылу неприятеля, турки выкинули парламентерский флаг. Главнокомандующий Вессель-паша сдался со всею двадцатипятитысячной армией. Трофеями победы были: знамена, орудия, весь неприятельский лагерь.

Последствием успешного перехода за Балканы ваших главных сил были следующие распоряжения главнокомандующего, 31-го декабря перенесшего главную квартиру в Казанлык: от Софии отряд генерала Гурко двинуть к Филиппополю, с приказанием: по взятии этого города идти на Адрианополь через Хаскиой и Демотику; отряд генерала Карцова направлен на Чирпан; из Казанлыка передовой отряд генерала Скобелева 2-го и следовавший за ним гренадерский корпус пошли к Адрианополю прямым, ближайшим путем, через Германлы и Мустафа-Пашу, тогда как 8-й корпус Радецкого шел туда же через Ески-Загру и Ямболи; крайняя левая колонна генерала Деллинсгаузена наступала через Твардицкий перевал и Сливно, охраняя левый фланг и тыл главных сил и вступая в связь с занимавшим Добруджу 14-м корпусом генерала Циммермана. Одновременно войскам Восточного отряда предписано произвести общее наступление к Рущуку, Разграду, Ески-Джуме и Осман-Базару.

Стремительным и неудержимым потоком, окрыленные победой, войска наши быстро и безостановочно шли вперед. В трехдневном упорном бою под Филиппополем, с 3-го по 5-е января, Гурко разбил наголову и рассеял армию Сулеймана-паши, разрезанную надвое, потерявшую 110 орудий, а Карцов занял Хаскиой. При приближении к Адрианополю авангарда передового отряда Скобелева под начальством генерала Струкова турки очистили укрепления, возведенные в этом городе, и поспешно отступили. Неприятель совершенно потерял голову. Турецкие батальоны клали оружие перед кавалерийскими разъездами, казаки забирали неприятельские орудия. Струков занял Адрианополь, без выстрела, 8-го января; 10-го вступил туда Скобелев, а 14-го прибыл по железной дороге из Германлы Великий Князь главнокомандующий с главной квартирой.

Сила сопротивления турок была сломлена. Порта молила о пощаде, о мире.

В первых числах июля в Беле, после перехода через Дунай, взятия Никополя, занятия Тырнова и первого движения передового отряда генерала Гурко за Балканы, после овладения Ардаганом и Баязетом и приступления к осаде Кapca, Император Александр заявил сопровождавшему Его Величество в походе английскому военному агенту, полковнику Веллеслею, что, несмотря на эти значительные успехи, он готов заключить мир на сообщенных еще до начала войны лондонскому Двору условиях, если Порта сама обратится к нему с просьбой о мире. Но неудачи наши за Кавказом и под Плевной возбудили в султане и его советниках надежду на окончательное вытеснение русских из Болгарии и Малой Азии. В Константинополе отвергали всякую мысль о мире, который допускали не иначе как на основании status quo ante bellum, а в конце октября сент-джемский кабинет предложил нам свое посредничество даже на условии ограничения прав Румынии и занятия белградской цитадели турецким гарнизоном.

После падения Плевны основания мира, выработанные до войны, уже не соответствовали обстоятельствам. Новые условия, обнимавшие все подробности переустройства Балканского полуострова, составлены были в дипломатической канцелярии главнокомандующего, одобрены Государем и прямо из Парадима доверительно сообщены союзным Дворам: берлинскому и венскому. Из Берлина отвечали, что Германия согласна на всякие условия, которые будут установлены с общего согласия России и Австро-Венгрии. Но граф Андраши медлил ответом. Ему нужно было сообразить и согласовать с мирными условиями меры, направленные к занятию австро-венгерскими войсками Боснии и Герцеговины.

Плевненский погром рассеял мечтания турок, лишив их всякой надежды на успешный для них исход войны. 7-го декабря Порта решилась обратиться к великим державам с просьбой о посредничестве, а когда просьба эта была отклонена в Берлине и в Вене, в Риме и в Париже, то стала просить лондонский Двор принять посредничество на себя. 15-го декабря лорд Дерби поручил великобританскому послу в Петербурге осведомиться у князя Горчакова, согласна ли Россия вступить в переговоры о мире? Канцлер отвечал, что Император Александр ничего не желает более, как достигнуть мира (d’arriver à la paix), но что для этого Порта должна обратиться к главнокомандующим русскими армиями в Европе и в Азии, которые сообщат ей условия, на коих может быть заключено перемирие, вследствие чего, неделю спустя по переходе отряда генерала Гурко через Балканы, в самый день Шейновского боя и взятия в плен армии Весселя-паши, турецкий военный министр Реуф-паша телеграммой на имя Великого князя Николая Николаевича просил Его Высочество известить его, куда следует отправить уполномоченных для заключения перемирия и на каких условиях? Главнокомандующий отвечал по телеграфу же, что мирные условия будут сообщены им лицу, которое явится к нему с полномочием от Порты для принятия их, перемирие же не может быть заключено иначе, как по подписании предварительных условий мира.

Но самые эти условия еще не были установлены в Петербурге, вследствие неполучения отзыва австро-венгерского правительства на наше сообщение. Между тем время шло, русские войска быстро подвигались в направлении к Царьграду, не встречая более никаких препятствий по пути. Нельзя было оставлять долее главнокомандующего без определенных наставлений на случай прибытия к нему турецких послов с мольбой о мире.

Предвидя возражения Австро-Венгрии на составленную в Парадиме программу, решили сделать из нее краткое извлечение. В нем опустили все подробности и лишь в общих чертах перечислили главные основания будущего мира: 

1) образование из Болгарии вассального, но автономного княжества; 

2) независимость и земельное приращение Черногории; 

3) независимость Румынии и Сербии с территориальным вознаграждением для первой и с исправлением границ для второй; 

4) автономное управление для Боснии и Герцеговины и введение реформ в прочих христианских областях Турецкой империи; 

5) вознаграждение России за военные издержки, земельное или денежное. 

По принятии Портой этих пяти статей и по составлении о том формального протокола могли открыться переговоры о предварительных условиях мира в Севастополе или Одессе, куда должны были отправиться турецкие уполномоченные, и лишь по подписании таковых решений разрешается заключить перемирие. Условием последнего поставлено очищение придунайских крепостей и Эрзерума и, сверх того, занятие русскими войсками важнейших стратегических пунктов по усмотрению главнокомандующих на обоих театрах войны.

Инструкция в этом смысле Высочайше утверждена 17-го декабря, а 21-го декабря с нарочным фельдъегерем отправлена к Великим Князьям Николаю и Михаилу Николаевичам.

29-го декабря на просьбу о скорейшей присылке инструкции главнокомандующего Дунайской армией отвечено, что таковая уже послана, но что не следует торопиться сообщением условий туркам, а стараться протянуть дело, отнюдь не ослабляя энергии военных действий и не останавливая движения армий вперед.

Между тем, в Константинополе с нетерпением ждали сообщения мирных условий, от которых зависела будущая судьба Оттоманской Империи. В самый Новый год султан обратился непосредственно к Императору Александру с телеграммой, в которой, упомянув о бедствиях войны и о живейшем желании своем положить ей конец, извещал, что два лица, снабженные надлежащими полномочиями, отправлены им в главную квартиру русской армии для переговоров об условиях мира, и выразил надежду, что Его Величество немедленно прикажет приостановить военные действия на все время переговоров. Государь отвечал, так же по телеграфу, что и он желает мира и восстановления дружественных отношений к Турции, но что на перемирие он может согласиться не иначе как по принятии Портой предварительных условий мира.

Фельдъегерь, везший инструкции, прибыл в Казанлык, главную квартиру Дунайской армии, 2-го января, а 7-го явились туда же и турецкие послы – министр иностранных дел, Сервер-паша, и министр Двора султана, Намык-паша. В тот же день Великий Князь получил телеграмму от канцлера, извещавшего, что Государь желает, чтобы Его Высочество повременил сообщением турецким уполномоченным предварительных условий мира, сам спросил бы их, на каких условиях предлагает нам мир Турция, и содержание их ответа протелеграфировал бы в Петербург. Нам важно, пояснял князь Горчаков, выиграть время, чтобы придти к соглашению с Австро-Венгрией, предъявившей возражения на некоторые из наших мирных статей. Государь отправил по этому поводу собственноручные письма императорам германскому и австрийскому, и желательно дождаться получения на них ответов.

Но Великий Князь не счел возможным сообразоваться с выраженным ему канцлером желанием. Его Высочество рассуждал, что коль скоро в виды наши не входит овладение Константинополем, о чем неоднократно писали ему и военный министр, и сам Государь, то лучше скорее кончить дело заключением перемирия; к тому же Император Александр сообщил непосредственно султану, что главнокомандующему посланы и условия мира, и полномочия для переговоров с турецкими послами, а потому, приняв Сервера и Намыка 8-го января, Великий Князь хотя и начал с предложения им вопроса: какие мирные условия предлагает нам Порта, но, получив в ответ, что побежденный не может предъявлять победителю никаких требований и что султан повергает себя и свою империю на великодушие русского Императора, – главнокомандующий вручил послам текст полученных из Петербурга пяти статей и потребовал от них точного и определенного ответа, от которого, прибавил он, зависит и столь желаемая Портой приостановка военных действий. Ознакомясь с содержанием бумаги, послы с ужасом воскликнули: «Это конец Турции!». Ответ обещали они дать на следующий день.

9-го января, снова явясь к главнокомандующему, турецкие уполномоченные вручили ему ноту, в которой большая часть наших условий прямо отвергалась, остальные принимались с существенными оговорками и ограничениями. Великий Князь объявил, что не допустит никаких изменений и что турецкий ответ должен быть: да или нет. Снисходя, однако, на ходатайство послов, он разрешил им сообщить наши условия в Константинополь и запросить оттуда окончательных инструкций от Порты, предупредив, однако, что и он донесет обо всем в Петербург и впредь до получения новых повелений Государя не остановит наступления и не будет считать себя связанным содержанием предъявленных турецким послам статей, предоставляя себе изменить их или дополнить сообразно обстоятельствам.

Нерешительность оттоманских уполномоченных соответствовала вполне выраженному канцлером желанию выиграть время. Но события шли с такой быстротой, что не могли не повлиять на образ мыслей и действий главнокомандующего. Донося Государю о занятии Адрианополя, он выражал мнение, что нам нельзя остановиться в этом городе и что лучше прямо идти к Царьграду и там «покончить дело». Но при этом, замечал Великий Князь, нужно непременно занять и Галлиполи, дабы заградить английскому флоту вход в Мраморное море и в Босфор. Его Высочество сообщал, что впредь до получения Высочайших указаний не будет кончать дела с уполномоченными, а с Богом «пойдет вперед». Занятие как Константинополя, так и Проливов считал он необходимым как драгоценный залог, обеспечивающий положение нашей армии на Балканском полуострове.

14-го января главнокомандующий перенес в Адрианополь свою главную квартиру. Между тем войска наши безостановочно продолжали наступление. Передовые отряды высланы, в восточном направлении – к Каракилиссе, в южном – к Демотике. Авангард Струкова, подвигаясь вдоль железной дороги по прямому направлению к Константинополю, занял Люле-Бургас и 17-го января взял с бою Чорлу, город, стоящий всего в трех переходах от Царьграда.

16-го января в Адрианополе главнокомандующий получил телеграфический ответ Государя на последние свои сообщения. Он приглашался не требовать отправления турецких уполномоченных в Севастополь или Одессу для переговоров о мире, так как с этой целью посылается в Адрианополь бывший посол при султане граф Н. П. Игнатьев. Далее ему предписывалось назначить Серверу и Намыку трехдневный срок для принятия наших предложений, и если такового не последует, то двинуться вперед и решить дело «под стенами Константинополя». При этом, однако, отнюдь не дозволялось ни приближаться к Босфору и Дарданеллам, ни занимать Галлиполи и всего полуострова этого имени.

На другой день по получении царской телеграммы, 17-го января, турецкие послы объявили Великому Князю, что, не имея более средств сопротивляться, Порта принимает все наши условия, в надежде, что неприязненные действия будут немедленно приостановлены.

Ввиду изъявленной Портою полной покорности, Великий Князь Николай Николаевич не счел себя вправе медлить долее подписанием предварительных условий мира и заключением перемирия. Приказания, полученные им из Петербурга, были несколько противоречивы. С одной стороны, ему предписывалось требовать от Порты решительного ответа на наши условия, с другой – сообщалось о скором прибытии в Адрианополь графа Игнатьева для переговоров о мире. Разрешение идти к Константинополю было поставлено в зависимость от отказа Порты ответить на наш запрос и в то же время строго воспрещено занятие Проливов, которое одно могло обеспечить положение русской армии под стенами турецкой столицы. Канцлер хотя и выражал мнение, что лучше дождаться установлений окончательного соглашения с Австро-Венгрией об основаниях мира, но не уведомлял, есть ли надежда на такое соглашение и в какой срок оно может последовать, а между тем извещал о грозящем разрыве с Англией и о намерении ее ввести свою эскадру в Босфор. Последнее известие положило конец колебаниям Великого князя. Он приказал тотчас же приступить к составлению конвенции о перемирии и 19-го января сам подписал с турецкими уполномоченными предварительные условия мира.

Взяв перо, Намык-паша долго не решался приложить свою подпись к протоколу, заключавшему, по словам его, смертный приговор Турции. Великий Князь протянул ему руку, выразив надежду, что, напротив, мир упрочит существование Оттоманской Империи, так как отныне Россия и Турция будут жить в согласии и дружбе.

Подписанные Великим Князем, Сервером и Намыком пашами основания мира были следующие: 

«1) Болгария в пределах, определенных большинством болгарского населения и которые ни в каком случае не могут быть менее пределов, указанных на Константинопольской конференции, будет возведена в автономное княжество, платящее дань, с правительством народным, христианским, и туземной милицией. Оттоманская армия не будет там находиться. 

2) Независимость Черногории будет признана. Увеличение владений, соответствующее тому приращению, которое отдала в ее руки судьба оружия, будет за нею утверждено. Окончательные границы определятся впоследствии. 

3) Независимость Румынии и Сербии будет признана. Первой из них будет назначено достаточное земельное вознаграждение, а для второй произведено исправление границ. 

4) Боснии и Герцеговине будет даровано автономное управление, с достаточными обеспечениями. Подобного же рода преобразования будут введены в прочих христианских областях Европейской Турции. 

5) Порта примет обязательство вознаградить Россию за ее издержки на войну и за потери, которым она должна была себя подвергнуть. Способ сего вознаграждения – деньгами, либо поземельной уступкой, либо чем иным – будет определен впоследствии. Его величество султан войдет в соглашение с Его Величеством Императором Всероссийским для охранения прав и интересов России в проливах Босфорском и Дарданельском. Немедленно будут открыты переговоры в главной квартире Его Императорского Высочества главнокомандующего между уполномоченными двух правительств, для установления предварительных условий мира. 

Как только настоящие основания мира и условия о перемирии будут подписаны, последует приостановление неприязненных действий между воюющими армиями, включая румынскую, сербскую и черногорскую, на все время продолжения переговоров о мире. Главнокомандующие обоюдными армиями в Азии немедленно будут о том уведомлены для заключения между ними перемирия, которое равномерно приостановит военные действия. Императорское Оттоманское правительство даст приказание Оттоманским войскам очистить, как только перемирие будет подписано, крепости: Виддин, Рущук и Силистрию – в Европе, и крепость Эрзерум – в Азии. Кроме того, русские войска будут иметь право на военное занятие, в продолжение переговоров, известных стратегических пунктов, обозначенных в условиях о перемирии, на обоих театрах войны».

В тот же день генералы Непокойчицкий и Левицкий подписали с турецкими военными уполномоченными конвенцию о перемирии, заключенную на все время переговоров о мире, впредь до благоприятного окончания их или перерыва. Актом этим установлялась демаркационная линия между армиями русской и турецкой на всем пространстве Балканского полуострова. Турки обязывались немедленно очистить дунайские крепости: Виддин, Силистрию и Рущук, а также Эрзерум в Малой Азии. Русская армия занимала всю Болгарию, за исключением четырехугольника вокруг Варны и Шумлы, ограниченного берегом Черного моря, между Бальчиком и Мисиври. Далее разграничительная линия шла от Деркоса на Черном море до впадения реки Карасу в Мраморное море. Пространство между русской и турецкой линиями составляло нейтральную полосу, на которой не дозволялось ни воздвигать, ни усиливать, ни исправлять укреплений во все время продолжения перемирия. Русские войска занимали Родосто на Мраморном море и Дедеагач в Архипелаге, не переступая, однако, за перешеек от Таркиой до Урши, отделяющий от материка полуостров Галлиполи. Той же конвенцией снимались турецкая блокада с русских черноморских портов и русские заграждения на Дунае. Приказание о приостановлении военных действий тотчас же было отправлено во все отряды Дунайской армии, в Малую Азию и на Кавказ.