КНИГА ПЕРВАЯ

ДОЛГАЯ, ДОЛГАЯ ДОРОГА

Вандалы не делали ничего, чего бы не делали до, да и после них другие, включая самых страстных обличителей и обвинителей вандалов из числа так называемых культурных и цивилизованных народов.

(Александр Шавердян, Сергей Данилко. «Теория Мирового Пота»).

1. Священная гора.

Вандалы, этот неудачливый народ с испорченной, казалось бы, навеки репутацией, дал свое имя как минимум двум красивейшим ландшафтам Европы. Слово «Силезия», по мнению большинства ученых Германии, Австрии и многих других стран (случайно или нет - по преимуществу германоязычных), происходит от названия вандальского племени силингов (селингов, у некоторых античных авторов - слингиев), а в названии Андалусии, или Андалузии, бывшей пристанищем вандалов, мигрирующих по разваливающейся Римской империи, на протяжении жизни целого поколения, настолько хорошо сохранилось их племенное название, что, к примеру, одна немецкая воскресная газета позволила себе опубликовать репортаж о разбойничьих бандах, бесчинствующих в районе Терромолиноса, под броским заголовком «Вандалы снова в Вандалусии».

Значит, названия, по крайней мере, в данном случае – не просто «звук пустой», и потому ученые почти с чрезмерным, не по разуму, усердием, занимались происхождением названия «вандалы», пытаясь, на основании этого этнонима идентифицировать их скандинавскую прародину, на основании отдельных племенных названий перекинуть мост в неизвестную, мифическую, легендарную раннюю историю вандалов. В поисках вандальских корней указывали на обитавших в древности на севере Ютландии «вендиллов» или «вандиллов», но, в первую очередь, на сохранившиеся литературные памятники – например, древний англосаксонский эпос о доблестном герое Беовульфе (чье имя означает буквально «Пчелиный Волк», т.е. «Медведь»), смертельно ранившем на суше, а затем – добившем на дне морском чудовищного Гренделя, ибо именно данное сказание содержит множество слов, имен и названий скандинавского происхождения. Но и в несколько менее древней поэме «Видсит» содержится упоминание о неких «вендлах», тоже, возможно, связанных с этнонимом вандалов, ибо римские авторы, первыми упомянувшие о «вандилиях», или «виндилиях», вне всякого сомнения, не могли просто высосать это название из пальца, как и названия других племен, находившихся с вандальскими племенами в соседских отношениях или даже состоявших с ними в одном культовом сообществе (т.е. совместно с вандалами посещавших общие святые места, святилища, поклоняясь там общим богам).

Более важной, чем проблема происхождения этнонима «вандалы» (или, по-северогермански, «венделы»), представляется, естественно, проблема идентичности, т.е. вопрос, с какими именно племенами, известными нам по археологическим находкам и литературным памятникам, следует отождествлять племенной союз или, если угодно, племенное объединение, которое принято обобщенно именовать «вандалами». Как раз в этом плане после Второй мировой войны возникли большие неясности, связанные, в первую очередь, с результатами деятельности послевоенных польских археологов. Господствующее среди ученых мнение, основанное, в первую очередь, на точке зрения немецких ученых XIX и первой половины XX вв., в общих чертах сводится к тому, что довольно сильные и многочисленные германские племена во II-I вв. до Рождества Христова покинули места своего расселения на Скандинавском полуострове, высадившись, прежде всего в районе дельты Вистулы (нынешней Вислы), но и на других участках южного побережья Балтийского моря. Оттуда они распространились, частью – мирным путем, частью – изгнав или подчинив туземное население в районах Привислинской дуги, по берегам реки Виадра (именуемого ныне по-немецки Одером, по-польски же - Одрой) и, наконец, на всем пространстве между Балтийским морем и в предгорьях, простирающихся от Судет до Карпат.

Как писал видный немецкий историк Ганс-Йоахим Диснер в своем труде «Королевство вандалов. Взлет и падение»: «Современные исследования всегда отмечают, что вандалы вторглись в область между Эльбой, Одером и Вислой с севера или северо-запада (прародиной их предположительно были, скорее всего, Ютландия и бухта Осло)».

Процитировав книгу Диснера о вандальском «королевстве (как сказано в ее русском переводе, вышедшем в санкт-петербургском издательства «Евразия»), автор этих строк не может не сделать следующее замечание.

Традиционно германских и других «варварских» (например, гуннских) царей времен Великого переселения народов именуют по-русски «королями». Автору настоящей книги о вандалах это представляется неверным. И вот почему. Слово «король» («кароль», «краль», «круль»), как титул верховного правителя (аналогичный германским словам «кунинг», «конунг», «конге», «кёниг», «кинг»), вошло в славянские языки (и в венгерский – в форме «кираль») не ранее IX в. п. Р.Х., как производное от германского имени «Карл». Карлом звали царя германского племени франков, коронованного в 800 г. в италийском «Вечном Городе» Риме на берегах Тибра папой-епископом римским венцом (западного) римского (а не «франкского» или «германского») императора и вошедшего в историю как Карл Великий. Имя Карла стало среди славян нарицательным для обозначения верховного правителя у народов германского корня, наподобие имени римского полководца и верховного правителя Цезаря. Само древнегерманское имя «Карл» происходит от слова «карл» («керл»), означающего «муж(чина)». Изначально оно пришло из древненорвежского (скандинавского) языка («нуррён»), в котором «карл» означало «свободный человек», в отличие от «ярла» - аристократа, представителя родоплеменной знати, и «трелла» («дрелла») – раба. Поэтому автор в дальнейшем будет именовать в настоящей книге о вандалах «варварских» правителей, живших до Карла Великого, не «королями», но царями, а их государства - не королевствами, но царствами (за исключением цитируемых источников, переведенных на русский язык не нами, как, например, книгу Диснера). Но это так, к слову. «Мы же на прежнее возвратимся» (выражаясь языком средневековых русских летописцев).

Большая часть польских археологов до сих пор не проявила особой готовности связать археологические находки, сделанные на территориях, отошедших к Польше после Второй мировой войны, с этой миграцией скандинавских германцев через Балтийское море, относя их к особой пшеворской культуре, имеющей, по их мнению, праславянский, или протославянский («венетский», «венедский») характер. По их мнению, данная культура издавна господствовала на территории между реками Одером-Одрой и Вислой, причем частота находок особенно велика в областях, прилегающих к Балтийскому морю.

Здесь одно мнение противостоит другому, и вряд ли стоит ожидать скорого внесения ясности в данный вопрос, тем более, что основные отличительные особенности, характеризующие доисторическую культуру - формы погребения и найденная керамика – этой сравнительно поздней эпохи, от примерно 100 г. до Р.Х. до примерно 400 г. п. Р.Х., с большим трудом поддаются безошибочной этнической идентификации.

«Образовывала ли пшеворская культура столь единое и самостоятельное целое, чтобы быть соотнесенной лишь с одной единственной этнически единой группой, остается, в любом случае, открытым принципиальным вопросом, с которым связан следующий вопрос, а именно, что вообще следует, ведя речь о столь позднем времени, понимать под выработанной, с точки зрения археологии, культурой, в какой степени она вообще может рассматриваться в качестве археологического наследия того или иного народа и не представляет ли она скорее определенный уровень развития цивилизации, компоненты которой имеют различное происхождение» (Ян Филип).

Поистине золотые слова, своего рода эскиз некоего соломонова решения! Вопреки мнению скептиков, отрицающих приход вандалов, готов и других северных германцев из Скандинавии на европейскую «большую землю» (где они, по воле позднейших исследователей, в отличие от своих потомков – норманнских викингов, позднейших выходцев из той же Скандинавии - «ненавязчиво» превратились из северных германцев в германцев восточных!), ссылаясь на малонаселенность древней Скандинавии, мы с полным на то основанием утверждаем иное. То, что Скандинавия до наступления «эпохи викингов» была достаточно густо заселена, явствует, не говоря уже об археологических находках, хотя бы из упоминавшегося выше эпоса о «Пчелином Волке» - Беовульфе. Сложивший его (или собравший воедино) древний северный, или нордический, сказитель явно всеми силами старался максимально приблизиться к правде истории, сохраняя верность ей даже в описании подробностей (вооружения, построек, сокровищниц и династических связей), достигнув во всем этом поистине поразительной достоверности. В ходе разгоревшейся еще в тридцатые годы ХХ в. весьма оживленной дискуссии вокруг этого интереснейшего нордического эпоса (в которой принял участие и Дж. Р.Р. Толкин, автор не только великого мифологического труда современности «Властелин колец», но и посвященного «страстям по Беовульфу» великолепного эссе «Чудовища и критики») выяснилось, что передвижение мигрантов во времена, предшествующие «эпохе викингов», в т.н. «вендельский период», с величайшей степенью вероятности, происходило лишь в форме переселений жителей из Скандинавии, с севера на юг, но никак не с юга на север Европы.

Внесение необходимой ясности в вопрос направления миграционных потоков, поистине, много стоит. Ныне уже не подлежит сомнению, что совпадения и соответствия в характере археологических находок, сделанных, например, между Ютландией и Силезией, либо же между шведской областью Упланд и той же Силезией объясняются не переселением на север племен, связываемых с пшеворской культурой, а миграцией германских племен с севера через Балтийское море на юг, и их последующим расселением в районе Одера или же между реками, именуемыми ныне Одером, Вислой и Вартой. Хотя, само собою разумеется, в 100 г. до Р.Х. – именно этим временем датируются первые сделанные в указанном районе находки германского характера – плодородные земли между указанными тремя большими реками, отнюдь не пустовали. Их туземное население смешалось с германскими мигрантами, приплывшими с севера.

Установив данный исторический факт, ученые смогли провести несколько линий аналогий, поскольку, например, найденные при раскопках многочисленные керамические артефакты почти полностью исключали возможность случайных совпадений. Таким образом, было установлено существование достаточно прочных связей между мигрировавшим из Скандинавии вандальским племенем силингов и нынешней датской Зеландией, т.е. с одним из главных современных датских островов. Другие совпадения были установлены между крайним севером нынешней датской Ютландии (островом Веннсюссель-Ти, отделенным Лим-фьордом от Ютландского полуострова) и местами археологических находок, сделанных в Силезии, а также между шведским Упландом и позднейшей вандальской областью вокруг горы Цобтенберг (по-польски: Шленжа, Селенжа или Собутка) в Силезии (польское название которой - «Шлёнское, Шлёск» или «Шлешск» - некоторые польские и словацкие ученые производят не от этнонима вандалов-силингов, а от протославянской морфемы «сля», означающей «стоячая вода»). При этом на основании многочисленных археологических находок было установлено существование племенных культур силингов и хасдингов (асдингов, астингов, астрингов), как основных племен позднейшего вандальского племенного союза (наряду с которыми существовало и менее сильное племя лакрингов). Как указывает в своей книге, уже цитированной нами выше, Ганс-Йоахим Диснер, родственные вандалам германцы-наганарвалы поклонялись в священной роще божественным братьям-близнецам. «В немецких сагах эти божественные братья называются Хартунгами (Гартунгами - В.А.), что соответствует вандальскому Хацдингоц и означает "волосы женской головы" (культ волос был широко распространен и среди родственных вандалам готов - В.А.). Это впервые проясняет смысл названия (этнонима - В.А.) хасдингов (асдингов, астингов, астрингов - В.А.), которых скорее всего можно локализовать в области бухты Осло (норвежского Осло-фьорда - В.А.)...Таким образом, племя и династия хасдингов, очевидно, уходит своими корнями в глубь истории германских племен» (Диснер).

Было также доказано и подтверждено, что группы мигрантов, переселившихся в Силезию, сохранили связи со своими соплеменниками, оставшимися на территории современных Швеции и Дании и после того, как в районе горы Цобтенберг образовалось культовое сообщество мигрировавших туда племен. То есть, что не просто на новом месте возник некий новый народ, но что переселенцы, покинувшие свою скандинавскую родину, видимо, в силу экономических причин, тем не менее, сохранили память о ней и определенные связи с покинутой ими отчизной (подобно древним финикийским, греческим и римским колонистам). Посланцы из бывших областей расселения вандалов в Силезии, а затем – и Паннонии (расположенной на территории современных Венгрии и Австрии), будут появляться на страницах летописей и в поздневандальскую эпоху, при Гейзерихе, следуя за своими переселившимися с севера соплеменниками вплоть до римской Африки, в царство, основанное вандальскими мигрантами на земле другого континента.

Процесс миграции протекал весьма своеобразно, проследить за ним крайне трудно, многие его подробности остаются достаточно неясными и по сей день. Союзы племен часто называют себя иначе, чем отдельное племя, порой наделение названием производит впечатление совершенно случайного и произвольного, поскольку античные авторы, на чьи сведения мы вынуждены опираться – Гай Цецилий Плиний Секунд, Публий (Гай?) Корнелий Тацит, Кассий Дион Кокцеан и многие другие, не проводили, находясь во всеоружии современных научных этнографических методов, опросов представителей тех или иных народов, дотошно выясняя их самоназвание и происхождение, но, в свою очередь, опирались на доступные им тогдашние источники, прежде всего – на рассказы вездесущих странствующих торговцев и римских военных (надо думать – высокого ранга и уровня образования), воевавших с германцами.

Из-за неясностей, существующих даже в вопросе происхождения самого этнонима «вандалы», мы не намерены вдаваться в широко распространенную дискуссию вокруг связанного с ним другого вопроса. А именно – какие называемые в том или ином случае в связи и наряду с вандалами и местами проживания вандалов античными историками и географами племена – гарии, гельвеконы, манимы, элисии или наганарвалы – должны и могут рассматриваться в качестве постоянного ядра племенного союза, получившего уже в исторические времена (наступившие с началом его вступления в конфронтацию с античным, грекоримским миром) название вандалов. А вот историческую судьбу силингов и асдингов мы можем, на основании точно установленных данных и дат, проследить на протяжении семи веков, начиная с последних лет II в. до Р.Х. и культурного расцвета в позднеримскую, императорскую эпоху, и кончая дальним, великим походом вандалов из Паннонии, нынешней Венгрии, через Галлию, современную Францию, в Испанию и, наконец, в Африку. Народ с судьбой, не имеющей себе равных, причем не только в Европе, но, пожалуй, на всем земном шаре… Сравнить этот дальний поход вандалов можно разве что с подвигом мальгашей-малагасов-мадагасов, отважно переплывших на утлых челноках через Индийский океан из Индонезии на огромный африканский остров, названный в их честь Мадагаскаром. Или с подвигом полинезийцев, на столь же утлых челноках осмелившихся расселиться по бесчисленным островам Тихого океана…

Когда историки времен прошедших брались за изучение житья-бытья племен древних германцев, они обычно начинали с трудов Тацита, автора поистине бесценного трактата «Германия», в котором предки современных немцев, австрийцев и прочих народов германской ветви большой индоевропейской языковой семьи были описаны в весьма доброжелательном и уважительном тоне. Порой они не знали, чему больше радоваться – изображению германцев в столь привлекательном свете или же блестящему, отточенному латинскому языку - если не классической «золотой», то, во всяком случае, не менее изысканной постклассической «серебряной» латыни - писавшего о германцах маститого римского автора.

Попробуем и мы, в приливе несколько сентиментальной тоски, приглядеться к вандалам, проделавшим весьма долгий путь от устья Виадра-Одера до Сарматских гор (современных Карпат), и оказавшим нам при этом любезность, сделав на своем долгом пути продолжительную остановку на территории современной Силезии. И, если целые поколения исследователей занимались их предысторией и ранней историей, изучением развития их языка, их найденных археологами при обнаружении, в ходе раскопок, артефактов и всего прочего, что с этим связано, с достаточной степенью добросовестности и серьезности (в чем мы нисколько не сомневаемся), то вандалы при этом дали области, на территории которой сделали эту остановку, ее название.

Еще в 1960 г. в объемистом труде, изданном в ФРГ - западной части еще не воссоединившейся тогда Германии - и посвященном Силезии, можно было прочитать: «Силезский ландшафт – не природный, но политический… Он появляется в десятом веке из мрака предыстории, безымянный, покрытый громадными лесами, слабо населенный в низменности Одера, бывшей области расселения германцев-вандалов, славянскими племенами» (Вольфганг фон Эйхгорн).

Австрийцы, под властью которых Силезия пережила самый счастливый период своей истории, в позапрошлом столетии подошли к проблеме этого густого мрака и тумана с большей долей прозорливости и фантазии: «Над широкой, плодородной долиной Одера резко возносится ввысь пирамида горы Цобтенберг. Видная издалека, она, собственно говоря, может считаться символом Силезии. С ней связано и само название «Силезия». В древних источниках эта гора называется Цленс (по-польски: Шлежа или Селенжа – В.А.), текущая вдоль его восточной подошвы река Лоэ-Цленца (по-польски – Шлёнза – В.А.) – Силезской рекой, а вся область – Силезским краем (гау). Те, кто называл гору Цобтенберг Шлёнз, были носителями славянского языка, принадлежавшими к великому племени лехов. Для них громадная гора была одновременно местом поклонения языческим богам».

В таких выражениях силезский историк доктор Кольмар Грюнгаген пытался объяснить происхождение названия Силезия. Однако и он не смог сообщить нам более подробных сведений о древнейшей истории Силезии, ибо: в Бреслауском (по-польски: Вроцлавском – В.А.) музее стоят рядами тысячи черных погребальных урн, громоздятся оружие, домашняя утварь, всевозможные украшения. Нельзя назвать эти предметы совсем уж бессловесными, они в определенной мере могут рассматриваться как важные свидетельства с точки зрения изучения истории культуры человечества; однако они ничего не сообщают нам о специфической истории этой страны. Все первое тысячелетие Христианской эры является для нашей Силезии эпохой безмолвия…».

Императорский и королевский школьный советник А. Петер, написавший эти строки в своей книге об Австрийской Силезии, стоял, задумчивый и подавленный, перед артефактами, извлеченными из силезской земли, и собранными в Бреслауском музее. Но доктор К. Грюнгаген из Требница под Бреслау (по-польски: Вроцлавом – В.А.), директор Бреслауского государственного архива, редактор «Журнала Общества истории и древностей Силезии», вероятно, не раз вступал в диалог с молчаливыми свидетелями давнего прошлого, и, вероятно, был прямо противоположного мнения: эти артефакты, найденные в Силезии, Богемии (Чехии) и в Карпатах, отнюдь не сенсационны с точки зрения истории мировой культуры, но чрезвычайно интересны и важны с точки зрения изучения, возможно, самого загадочного феномена во всей истории германских народов, великого беспокойства, охватившего их все почти одновременно, и пути на Юг, в который они пустились, будто ведомые некой опытной рукой.

Поскольку не было никого, кто указал бы германцам, возжелавшим переселиться с Севера на Юг, по каким дорогам странствовать, все германские «вооруженные мигранты» то и дело сталкивались друг с другом по пути – прежде всего, разумеется, в тех областях, где можно было жить привольно, там, где устья рек создавали и позволяли поддерживать связь с прародиной, и в плодородных низменностях, где было вдоволь пищи для людей и для скота. При этих столкновениях дело не обходилось без кровопролития. Но, поскольку никто из вооруженных мигрантов не был уверен, что захочет остаться именно здесь всерьёз и надолго, и что стоит драться не на жизнь, а на смерть именно за этот, в общем-то чужой клочок земли, более слабые или более умные после нескольких стычек, ворча, отступали, продолжая свой путь на Юг или Юго-Восток.

Но продолжительные остановки на этом пути происходили не только там, где экономические условия представлялись многообещающими и благоприятными. Даже в те суровые времена человек был сыт не хлебом единым, нуждаясь еще и в других поводах привязаться к тем землям, в которых собирался остаться, причем не только в пределах срока отпущенной ему земной жизни. Поэтому нередко мигрантов притягивало и сплачивало святилище – например, священный Янтарный остров перед устьем Виадра, на котором германцы из различных приморских племен, а возможно, и островов Янтарного (ныне - Балтийского) моря собирались на совместные богослужения и жертвоприношения. Одним из таких святилищ, местом сбора племен, не желавших его покидать, по данным современной науки была, вне всякого сомнения, гора Цобтен или, на силезском диалекте немецкого языка - Цотабарг или Силинг (по-латыни - Силензи, по-польски - Шлежа, Селенжа или Собутка, по-латыни - Силензи)– лесистый, возвышающийся на высоту семисот восемнадцати метров над низменностью горный кряж.

Название его – славянского происхождения, ибо в эпоху великого славянского вторжения в V-VI вв. п. Р.Х. бесчисленные горы, реки и поселения в Судетской и Альпийской области получили славянские названия. Однако же они давались не наобум, но по сей день способны поведать нам о том, какую ситуацию, какие особенности славянские переселенцы стремились охарактеризовать и зафиксировать этими названиями. «Гура собутка» означает не что иное как «Священная (святая) гора». Т.е., когда славянские мигранты появились у горы Цобтен, она уже была священной горой.

Один из прекраснейших топографических принципов гласит: «То, что свято, остается святым». Независимо от смены не только народов, но и рас. Волшебство, святость места, источника, горы сообщается тем, кто пришел позднее, даже если они не находят никого из прежних обитателей, способных сообщить им сведения о местной сакральной традиции. Эта традиция столь сильна, что новым религиям или культам не остается выбора. Они должны утвердиться в святых местах прежних религий и культов, осмелиться дать древней святости новое истолкование, они могут сжигать языческие идолы, но остаются бессильными перед аурой горной вершины, скромной харизмой источника или благоговейным трепетом, вызываемым священною дубравой.

Древнейшим надежным свидетелем сакрального значения горы Цобтенберг считается саксонец Титмар (Дитмар), граф Вальбекский и епископ Мерзебургский (умерший в 1018 г.), подчеркивавший в своей весьма содержательной и увлекательной даже для сегодняшнего читателя латинской «Хронике», описывая борьбу между немцами и поляками за область Глогау (по-польски: Глогув), следующее: «Отсюда император направил двенадцать отборных отрядов своего сильного войска к бургу (замку - В.А.) Нимпч, носящему это имя, поскольку он был некогда построен нашими <…>. Он расположен в Силезском краю, получившем некогда свое название от весьма высокой и обширной горы. Последняя, вследствие своего расположения и своей величины, пользовалась большим уважением у всех жителей, когда там еще господствовало нечестивое язычество»...

Дадим для сравнения другой вариант того же самого фрагмента «Хроники» Титмара», в переводе И.В. Дьяконова:

«Император <…> отправил затем вперёд 12 отборных отрядов к городу Нимпч, - его потому так назвали, что некогда он был основан нами <…> Расположен он в округе Шлезиер; название это было некогда дано ему от одной чрезвычайно высокой и труднодоступной горы; во времена проклятого язычества она за свою величину и прочие свойства особо почиталась всеми жителями.»

К упоминанию в данном фрагменте летописи Титмара этой горы И.В. Дьяконов дает следующее примечание: «Цобтен, Силингберг. Вероятно, была еще священной горой вандалов-силингов».

Т.о. у нас имеется датируемое 1017 г. прямое указание весьма авторитетного источника на присутствие в Силезии, еще до прихода туда славянских мигрантов (получивших от позднейших польских историков название слежан), германцев, которых Титмар Мерзебургский, употребляющий в «Хронике», написанной, как уже говорилось выше, на латыни, в отношении своих соплеменников латинский этноним «тевтоны» (в переводе И.В. Дьяконова» - «тевтонцы»), именует «нашими» (в варианте перевода Дьяконова: «нами»), поляки же, как и все прочие славяне, издавна именовали «немцами» (niemcy). Именно от этих «немцев» происходят название замка Нимпч (Nimptsch) на берегу реки Лоэ-Шлёнзы южнее Цобтена. На рубеже X-XI в.в. п. Р.Х., когда писал Титмар, на берегах Лоэ-Шлёнзы еще не было никаких «немцев» (средневековые немцы еще не начали туда переселяться из Германского королевства в ходе так называемого «дранг нах остен», т.е. «продвижения на Восток»).

Следовательно, мигрировавшие в район Цобтена славяне наткнулись там на последних германских язычников – немногочисленных оставшихся там силингов, не ушедших со своими вандальскими соплеменниками в дальний поход на Юго-Восток, а впоследствии – и на Юго-Запад. Гора Цобтен еще в XII и в XIII вв. называлась в латиноязычных письменных документах «монс Силенции», способствуя переходу древнего племенного названия вандалов-силингов в привычный для нас топоним «Силезия», через латинскую и польскую переходные ступени (Цленц, Сленз, Селенжа, Шлёнз). Из другого фрагмента хроники Титмара, описывающего события 1010 г., явствует, что название «циленси» или «силензи» относится к району Цобтена и селения Нимпч, ибо уже район Глогау Титмар обозначает другим словом - «диадези».

Как бы все вышесказанное ни было убедительно и ясно, но это – единственная и притом крайне шаткая опора для моста, который мы намереваемся перебросить из нашего XXI в. в эпоху, отстоящую от нас более чем на два тысячелетия. Найти непосредственные, прямые вандальские традиции, сохранившиеся на протяжении столь продолжительного срока, нам, видимо, так и не представится возможным, ни в Силезии, ни в обладающих более однородным в этническом отношении населением областях Северной Европы, хотя там и сохранились, по прошествии тысячелетий остатки мифов и мотивы сказаний, связанных с судьбами иных народов.

Разумеется, Вандальская гора, именуемая нынешними немцами Цобтенберг, Цотабарг или Силинг, а современными поляками – Селенжа или Шлежа, овеяна многочисленными легендами, подобно Броккену, Киффгейзеру и Унтерсбергу в области Берхтесгадена. Непревзойденный в своем усердии коллекционера саксонский надворный советник доктор Иоганн Георг Теодор Грессе, в свою бытность директором дрезденского Зеленого Свода в середине XIX в., пишет о Монс Силезиус, Силезской горе, с надлежащим благоговением, указывая в своей «Книге сказаний Прусского государства»:

«Гора Цобтен или Цобтенберг, именуемая по-латыни Монс Силезиус, расположена в пяти милях от Бреслау и в двух милях от Швейдница, и в ясную погоду с ее вершины можно увидеть простирающуюся вокруг нее большую часть Силезии, с одной стороны города Бреслау, Швейдниц, Штригау, Яуэр и Лигниц, с другой – Рейхенбах, Франкенштейн, Нимпч, Штрелен, Мюнстерберг, Бриг и Нейссе, а также весьма большое число деревень; внизу же влечет свои извивы по равнине Одер, подобный серебряной цепи. Об этой горе существует немало разного рода легенд».

Существует не только целый, так сказать, букет легенд, но и множество историй – например, записанных забытым в наше время силезским краеведом господином Оскаром Кобелем (называвшим себя «любителем прогуляться по Цобтену») и неутомимым этнографом Виллем-Эрихом Пейкертом, обладавшим особым нюхом на все, связанное с «сокровенной Германией» - от алхимика, чудо-доктора и оккультиста Парацельса до таинственного горного духа Рюбецаля-Краконоша. Существует целый роман, посвященный Цобтену и изданный в 1935 г., когда немцам по высочайшему указанию велели вспомнить о пращурах с дальнего Севера, к сожалению, лишь мимоходом побывавших в Силезии. Речь идет о романе «Гора богов», написанном автором, знавшим толк в избранной теме. Как ни крути, автор романа - доктор филологии Эрнст Бёлих, родившийся в 1886 г. в Бреслау -, восемью годами ранее издал библиографию первобытной и ранней истории Силезии и книгу «Германцы в Силезии», в которой речь шла, разумеется, в первую очередь о вандалах, какие бы имена, данные им иноязычными летописцами, они, в те смутные времена, ни носили.

Можно сказать, что Цобтен пользовался у них почитанием, и, чем больше узнаешь о вандалах, тем больше ощущаешь притяжение этой горы богов. Но, может быть, все это лишь следствие чрезмерной образованности? Не будем обольщаться - мы охотно променяли бы все результаты археологических раскопок, филологических исследований происхождения слов и названий тех или иных населенных пунктов на одно единственное, сохранившееся вандальское сказание, вроде исландских саг о скальде Эгиле Скаллагримсоне или Эйрике Рыжем!

Ибо со сказаниями в таком «транзитном» краю, как Силезия дело обстоит плохо. Практически забыто фольклором даже, несомненно, исторически достоверное племя прибалтийских славян-лютичей. Они исчезли в тени монгольского нашествия и кровавой битвы христианского рыцарства Силезии (и многих других стран христианской Европы) с татаро-монголами при Лигнице в 1241 г. После монголов пришли чехи-гуситы и шведы, а затем – пруссаки, вырвавшие Силезию из привычного существования в уютном лоне Дунайской монархии Габсбургов. Что тут могло остаться от вандалов?

Между тем, от вандалов могло остаться (и осталось) то, что вандалы намеренно или ненамеренно скрыли в недрах земли, и на основании этих находок, которые на первых порах делались скорее случайно, чем в результате систематических раскопок, стали развиваться самые фантастические представления и даваться самые смелые объяснения и истолкования достаточно неясных фактов и событий.

При обзоре найденных на территории Силезии артефактов, датируемых вандальским периодом, сразу бросается в глаза концентрация большой массы находок в районе Бреслау-Швейдниц, в центре которого возвышается лесистый Цобтенский массив. Еще более ясным и очевидным представляется результат единственного из проведенных когда-либо исследований вопроса сохранения физических признаков вандальского народа у представителей позднейшего населения Силезии. Дело происходило в 1934 г. (когда же еще!?). Студенты Антропологического института Бреслауского университета буквально прочесали всю сельскую местность Силезии. Посетив примерно восемьсот силезских сел, они обследовали, обмерили со всех сторон и каталогизировали ни много ни мало - около шестидесяти семи тысяч (!) взрослых поселян. Под руководством директора института, профессора Ойгена барона фон Эйкштедта (продолжавшего, после присоединения Силезии к Польше, с 1946 г., свою преподавательскую деятельность в немецком городе Майнце), «отдельные измерения и наблюдения, сделанные в каждом селе, экстраполировались, их результаты сводились в таблицы и карты, чтобы сделать их таким образом доступными историческому, политико-географическому или социологическому истолкованию» (Ильзе Швидецки).

В последующие годы исследователи проявляли особый интерес к району горы Цобтен (которую Ильзе Швидецки называла «Силинг»), и наконец исследовательница смогла обобщить результат этой акции, которую вряд ли удастся повторить в обозримом будущем, в следующих словах: «При сравнении пространства, населенного в вандальские времена, с распространением комбинации нордических признаков (т.е. воспринимаемых как нордические, или северогерманские, размеров черепа и тела, лицевой структуры и т.д. – В.А.), получится прямо-таки ошеломляющее совпадение обоих феноменов: вандальские находки нигде не выходят за пределы районов концентрации нордического, и даже следуют их выпуклостям и вогнутостям как на севере, так и на юге».

К сожалению, так было принято выражаться в немецкоязычных (и не только немецкоязычных) научных (и не только научных) кругах в 1936 г., за что автор настоящей книги просит прощения у своих уважаемых читателей, с учетом принятой в наши времена «политкорректности». Тем не менее, ни до, ни после никто, насколько нам известно, не занимался столь основательно проблемой вандалов в Силезии. При этом ученая дама и сама сразу, как бы спохватившись, смягчает тон своих констатаций, возможно, неким шестым чувством предугадывая возражения исследователей последующих десятилетий: «Хотя и не следует придавать чрезмерного значения деталям совпадения, параллелизм обеих границ распространения все же бросается в глаза, и до сих пор отсутствует какое-либо иное истолкование расовой структуры нашей области, которое можно было бы считать столь же вероятным».

Значит, речь идет все-таки о свидетельстве, дошедшем до потомков через два тысячелетия? Не совсем, поскольку объяснение результата этих шестидесяти семи тысяч измерений частично объясняется тем, что не все вандалы мигрировали с территории Силезии дальше, на Юг и на Юго-Восток. Меньшинство осевших надолго в Силезии вандалов (причем меньшинство, достаточно многочисленное) осталось там и после того, как большая часть вандальского племенного союза в IV в. снялась с насиженных мест, чтобы продолжить свое странствие по пажитям Европы. Кроме того, питомцам барона фон Эйкштедта просто повезло. В то время как во всем Одерском регионе в ходе средневековой миграции жителей Германского королевства в Восточную Европу поселилось множество немцев с берегов Рейна, из Тюрингии и других потомков древних материковых германцев, отличить потомков которых, естественно, было гораздо труднее от потомственных носителей наследственных вандальских признаков, район вокруг Цобтена, характеризовавшийся наибольшим числом вандальских находок, остался в значительной степени не затронутым этой волной средневековых мигрантов. «Если в области Силинга», ликовала госпожа доктор Швидецки, «в расовом облике современности, кажется, впервые проступает германский слой, это происходит, конечно же, не потому, что именно здесь он продолжает жить в наследственных признаках на протяжении многих поколений, но потому, что здесь особенно благоприятно проходят линии слоев: ведь в этом месте, очевидно, не совпадает то, что, во многих случаях, совпадает, например, в Верхней Силезии –, а именно: главная область распространения германцев с областью несравненно более мощного по численности, хотя и сходного с точки зрения расового эффекта, немецкого заселения времен Средневековья».

Значит, вокруг Цобтена сохранился будто бы накрепко приколоченный к нему остаток вандалов, постоянно подвергавшийся метисации, но все-таки не полностью растворившийся в среде позднейших мигрантов. Немногие останки, найденные археологами в погребениях, свидетельствуют, что вандалы были высокорослыми, ширококостыми людьми, с удлиненными черепами (такой тип антропологи именуют долихокефалами, или долихоцефалами), имели узкие носы. Если бы они не столь ревностно практиковали обычай трупосожжения и помещения пепла вкупе с остатками костей в урны для последующего погребения, археологам, возможно, удалось бы отыскать в одном из одерских болот какого-либо из вандальских витязей, так сказать, в натуральном виде, целиком. Подобно тому, как удавалось находить в датских или нижнегерманских болотах сохранившиеся целиком тела мужчин и женщин, утопленных в болоте в наказание за совершенное преступление либо после принесения в жертву языческим божествам, и, таким образом, законсервированных «до светлого утра», чтобы обогатить археологическую сокровищницу своих (и не только своих) отдаленных потомков.

Но то, что сохранил Цобтен, было гораздо более любезным сердцу многих «копателей», чем внушающий страх суеверным умам скелет вандала (пусть даже целехонький, до последней косточки), а именно: золото, полученное вандалами в качестве жалованья за воинскую службу в наемных вспомогательных отрядах - авксилиях (ауксилиях) имперской римской армии, и привезенное ими на родину. Ну, и, конечно, дорогие украшения вандальских князей, изготовленные или доставленные из-за рубежа их верноподданными.

В большинстве легенд о Цобтене говорится о золоте, причем не столько о золоте, якобы спрятанном в пещерах «колдовской горы» главарем местных разбойников Гансом Хольдой или его преемником Дитрихом фон Дурингом, сколько о римских золотых или серебряных монетах. Поскольку в прусской Силезии самым тщательным образом фиксировались даже самые незначительные происшествия, нам известно, что в 1921 г. гимназист второй ступени обучения по фамилии Гирземан справа от дороги к высоте Бисмаркхёэ, к югу от города Цобтен-ам-Берге, нашел сразу десять римских монет. Плуг пахаря вывернул из пашни накрывавший их камень, но открыл древний клад не крестьянин, шедший за плугом, а классически заостренный взор гимназиста. Это было огромной удачей, ибо, во-первых, из десяти найденных монет в Бреслауский музей попали только три (что, разумеется, не означает, что остальные семь монет «прилипли к пальцам» именно нашедшего клад гимназиста, а не того, кому он поспешил их передать!), а, во-вторых, речь шла о чрезвычайно интересной находке. Ведь в найденном кладе содержались монеты Римской республики (периода незадолго до прихода к власти принцепса Октавиана Августа, основателя первоначальной формы Римской мировой империи, т.н. принципата), императоров Домициана (81-96 гг. п. Р.Х.) и Коммода (180-192 гг. п. Р.Х.). Кто же спрятал римские монеты периода, охватывающего более двухсот лет, под камнем, которому предстояло быть вывернутым невежественным и невнимательным пахарем?

Неподалеку от Цобтена находилось и место, в котором был найден так называемый Шлаупенский клад. Там другой крестьянин в 1875 г. извлек из своей пашни большое количество римских монет и, невзирая на гневные протесты сельского священника, продал их купцу-иудею из Кемпена. А вот священникам сел Гейдерсдорф в округе Рейхенбах и Гейнцендорф в округе Гурау повезло больше, чем их собрату из села Шлаупен. Первый нашел в мешочке для церковных пожертвований серебряную монету римского императора Траяна (расширившего пределы «мировой» империи «потомков Ромула» на севере до Карпат, а на востоке до Персидского залива), а второй – монету императора Веспасиана (при котором римляне подвергли страшному разгрому Иудею, разорив Иерусалим с храмом Единому Богу). Видимо, их прихожане, с присущей крестьянам практичностью, предпочли пожертвовать невзрачными старыми монетами, чем отдать знакомую им прусскую денежку, которой им так не хватало. Но иногда найденные крестьянами древние монеты продолжали свое путешествие. Так, в Гросс-Пейскерау и Ласковице серебряные монеты римских императоров Траяна, Антонина Пия и Марка Антония Гордиана, пожертвованные благочестивыми прихожанами, перешли, из рук получивших их сельских священников, в руки трактирщика Шмидта из Олау (чтобы уважаемый читатель не подумал дурно о тогдашних сельских священниках, подчеркнем, что монеты были донельзя затертыми, с едва различимыми надписями и изображениями). Кто знает, как далеко забредал возвращавшийся с римской военной службы наемник-вандал, прежде чем вернуться на свою силезскую «промежуточную родину»! Ибо именно таким образом римские монеты, скорее всего, попали на «варварский» Север. Нельзя, конечно, отрицать существование между вандалами и римлянами также торговых отношений, но уже отсутствие подходящих транспортных средств исключало массовый товарный экспорт, так сказать, навалочного груза, в Римскую державу, готовой же продукции небольшого веса, способных заинтересовать римского странствующего торговца, у тогдашних вандалов практически не имелось. Монеты времен Римской республики, когда число германских наемников, служивших во вспомогательных частях армии «вечного» Рима (получая, кстати говоря, тем самым превосходную возможность изучить все сильные и слабые стороны римской военной машины изнутри), было еще относительно невелико, вероятно были навязаны наемникам-варварам. Читать по-латыни они вряд ли умели, и, получая жалованье, скорее всего, не отличали одну римскую монету ото другой, ценя в ней не номинал, а лишь сам драгоценный металл.

Наряду с монетами, к числу наиболее ценных и также достаточно частых находок относились предметы вооружения. Многие путешественники на Цобтен даже надеялись найти золотые клады и оружие в одном и том же месте, как, например, учитель и натурфилософ Йоганн(ес) Беер из Швейдница (умерший в 1601 г.). Этот самый Йоганн Беер, как пишет Грессе, в 1570 г. гулял по горе Цобтенберг, предаваясь размышлениям о чудесном устроении Богом природы: «И вот в одном месте горы пред ним отверзся некий таинственный вход, в который он из любопытства вошёл. Когда он стал углубляться в него, навстречу ему повеял столь сильный ветер, что мороз пробежал у него по коже, и он обратился вспять. Поскольку же он и без того, ведь дело было перед Пасхой, собирался укрепиться драгоценной Кровью Христовой, он обратился с сердечной молитвой к Господу, еще раз показать ему столь неведомые чудеса, но при этом милостиво уберечь его от искушений нечистого. Итак, в воскресенье квазимодогенити (т.е. в первое воскресенье после Пасхи – В.А.) он снова пустился в путь, взошел на гору, стал искать и нашел тот таинственный вход, со спокойной душой вошел в него, попал в очень узкий проход между двумя каменными стенами (ибо из недр сей горы добывают весьма красивый мрамор с зелеными и белыми пятнами), при этом проход становился то выше, то ниже, то уже. То шире, пока он, наконец, не попал в одинаковую по высоте и ширине галерею. В этом проходе его встретил, однако, не зловещий ветер, как в прошлый раз, но яркий свет, как бы пробивавшийся из расселины. И он идет на этот свет, пока не доходит до запертой двери… Беер трижды стучит в нее, после чего оная дверь отворилась. И там он видит в изумлении трех высокорослых, совершенно исхудалых мужей, сидящих вокруг круглого стола. У них были длинные волосы и весьма унылый вид. И вот Йоганнес Беер с неустрашимым духом идёт к ним, переступает порог пещеры, останавливается и говорит совсем как не унывающий даже перед лицом опасности шут Вамба в романе сэра Вальтера Скотта о доблестном рыцаре Айвенго - В.А.): «Пакс вобискум!» (лат. Мир вам!). Они же говорят в ответ: «Хик нулла пакс!» (лат. Здесь нет мира).»

После продолжительной беседы с этими мрачными сидельцами, видимо, страдающими от последствий совершенного ими тяжкого греха, Беер осмеливается поинтересоваться, какие деяния те совершили при жизни? Сидельцы указывают ему на завесу, за которой, по их словам, вопрошающий найдет знаки и свидетельства их действий. Он отдергивает завесу и видит большое количество всевозможного смертоносного оружия, а также ветхие, частью наполовину, частью же полностью сгнившие останки различных предметов, наряду с многочисленными человеческими костями и черепами».

Легенда очень длинная, но уже процитированного достаточно, чтобы продемонстрировать нам, насколько вандальские захоронения, в которых бренные человеческие останки были погребены вместе с оружием и другими предметами могильного инвентаря, занимали любознательные и пытливые умы силезцев, как известно склонных к размышлениям (достаточно вспомнить хотя бы Якоба Бёме). Беер, к примеру, несколько часов кряду беседовал об этой встрече с древним грехом язычества (именно так, по его мнению, обстояли дела), с одним из своих учеников, врачом Йоганнесом Шпрингером. Шпрингер же в 1639 г. опубликовал в Амстердаме об этом достопамятном событии целую книгу. С тех пор сообщения о найденном древнем оружии заполняют собой страницы многочисленных специализированных журналов. Только вот находки человеческих костей остаются достаточно редкими, вследствие упомянутого выше обряда кремации умерших.

Но то, что мечтатели-кладоискатели всегда связывали с Цобтеном, то, что, казалось, обещали им все эти легенды о золоте и пещерах, было найдено не непосредственно в Цобтенском массиве, а к северо-западу от Бреслау, в Закрау. Раскопанные там постепенно, после первой находки, сделанной в 1886 г., так называемые «княжеские погребения» относятся к числу наиболее интересных и ценных германских объектов, сохранившихся в немецкой земле. Вандалы уже начиная с I в. п. Р.Х., сначала в отдельных случаях, впоследствии же повсеместно перешли от трупосожжения с последующим захоронением останков в урнах к погребению тел умерших (за исключением небольшой зоны их расселения в северной части Нижней Силезии, где трупы по-прежнему подвергались кремации). «Княжеские погребения», обнаруженные в районе Закрау, представляли собой образцы особого, более развитого вида захоронения мертвых тел, ибо их создатели устроили для мертвецов настоящие жилища, весьма похожие на встречающиеся у самых разных, в том числе значительно более древних, культурных народов – например, китайцев и египтян, а впоследствии – в погребальных курганах центральноазиатских скифов – скажем, пазырыкских.

Устройство подземных домов для умерших наверняка требовало большого расхода времени и сил. Стены, предназначенные для защиты трупов и погребального инвентаря от воздействия влаги, были сооружены из громадных, закопанных глубоко в землю валунов и накрыты деревянными крышами, в свою очередь, выложенными сверху камнями. Надо всей этой конструкцией насыпался земляной курган. В этих «вечных обиталищах», предназначенных для мертвецов, археологи обнаружили столы, кресла, ложа, как в жилище живых людей, а также дорогую утварь, как если бы умершие должны были и под землей продолжать вести хозяйство, используя привычный инвентарь.

От деревянных предметов, само собой разумеется, за полтора тысячелетия сохранилось немного, ибо в почве Силезии, к несчастью для археологов, отсутствует слой вечной мерзлоты - в отличие, к примеру, от зоны пазырыкских курганов, где благодаря вечной мерзлоте до наших дней сохранились даже остатки тканей и ковров. Но от металлической утвари сохранилось достаточно много, чтобы археологи могли составить себе представление об образе жизни высшего слоя вандальского общества и его международных связях. Были найдены бронзовая и серебряная посуда, сосуды-четырехножники, ковши, кубки, чаши, ложки, ножи, и превосходного качества керамические изделия и художественное стекло, в том числе две необычайной красоты стеклянные чаши, выполненные в технике «миллефьори», или мозаичного стекла, при использовании которой в результате спекания нарезанных поперек цветных стеклянных палочек образуется узор в виде множества пестрых розеток (римляне называли такие изделия «ваза муррина»). Упоминавшийся выше древнеримский ученый-энциклопедист (или, как говорили античные греки, «полигистор») Плиний в XXXVII книге своего фундаментального «Естествознания» («Естественной истории») описывает мурринские вазы как чрезвычайно ценные объекты, изготовленные либо из некоего таинственного минерала восточного происхождения, либо из имитирующего этот минерал художественного стекла: «Их ценность состоит в их разнообразных цветах: узоры, когда они вращаются, неоднократно изменяются от фиолетового до белого или смешения этих двух, фиолетовое становится пламенно-красным или молочно-белое становится красным, как если бы новый цвет проходил через узор». Из черного и белого стекла были изготовлены даже найденные в «княжеских погребениях» игральные доски (чтобы мертвецам под землей было чем поразвлечься) и некоторые другие чаши, в то время как от многочисленных ведер и ларцов сохранилась лишь украшавшая их некогда металлическая отделка. Весьма способствовали расширению знаний археологов о быте знатных вандалов и их спутниц жизни также изящные украшения, найденные в достаточно большом количестве, поскольку одна большая гробница была предназначена для упокоения супружеской пары, две же другие – для упокоения одной женщины каждая: драгоценные заколки-фибулы для скрепления одежды (упоминаемые Тацитом), звенья ожерелья в форме полумесяцев с петлями, перстни, гривны и пряжки.

В результате нахождения в Южной Германии нескольких богатых кельтских погребений, археологам стало известно, что еще в доримскую эпоху существовали и хорошо функционировали торговые связи между населенной частью Центральной Европы и средиземноморскими государствами (прежде всего – теми из них, что были расположены в восточной части Средиземноморья). Многочисленные находки монет в восточноэльбской зоне, простирающейся вплоть до побережья Балтийского моря, наглядно продемонстрировали, что эта торговля даже в периоды войн прерывалась лишь ненадолго (укажем в качестве примера на активно функционировавший торговый Янтарный путь между устьем Виадра-Одера и Вистулы-Вислы, восточной частью Нижней Австрии и Северной Адриатикой).

Коль скоро это так, выходит, что вандалы, с именем которых обычно связывают варварское бескультурье сверхвоинственных германцев, в действительности не только составляли важное звено в этой древней торговой цепи, связывавшей Балтийское море со Средиземным, но и обладали собственным ремесленным производством. Не только наиболее красивые образцы глиняной посуды, керамических блюд и ваз, но и часть украшений и металлической утвари, вне всякого сомнения, были изготовлены в местных, вандальских мастерских, и ни в чем не уступали привозным товарам, импортированным из Римской «мировой» империи. Наряду с вандальскими ювелирами, изготовившими некоторые из наиболее ценных в художественном плане украшений, найденных в «княжеских» погребениях, свою лепту внесли, очевидно, и готские златокузнецы. Это свидетельствует о тесных связях между этими двумя высокоодаренными германскими племенными союзами, выражавшимися и на языковом уровне, в почти аналогичном словарном запасе.

Конечно, отдельные предметы, как, например, складной бронзовый пиршественный столик с декоративными барельефами, иллюстрирующими миф о боге вина и виноделия Вакхе (римском аналоге греческого Диониса), были изготовлены в Средиземноморье, но, судя по всему, на заказ, ибо подобные походные пиршественные принадлежности пользовались повышенным спросом как раз среди германских офицеров легионов - регулярных частей, или авксилий - вспомогательных подразделений римской армии. Некоторые из найденных в погребениях предметов позволяют констатировать, что работы опытных римских мастеров не только не вытеснили с рынка ювелирных изделий произведения германских ремесленников, но что, совсем напротив, немало мотивов общегерманского звериного стиля, в котором были изготовлены многие украшения и предметы вооружения не только вандалов и готов, но и других племен Германии, обогатили усвоившее их художественное ремесло Римской империи.

В то время как три большие погребальные камеры найденных под Закрау «княжеских» гробниц сохранились (крупнейшая из них имела площадь два на три метра), по причине своей большой глубины, все фибулы и некоторые другие артефакты из могил, к сожалению, бесследно исчезли в годы Второй мировой войны.

В 1885 г., т.е. за год до обнаружения «княжеских погребений» под Закрау, случайно была сделана почти столь же важная находка. Это произошло в районе Оппельна (нынешнего польского Ополья), где в свое время славяне сменили ушедших на юг вандалов, и где славян, в отличие от других районов, не сменили средневековые немцы в ходе своего продвижения на Восток, о чем писала упомянутая выше антрополог Ильзе Швидецки. На хуторе крестьянина по фамилии Вихулла, расположенном близ деревни Гославиц, строили хлев. При этом было обнаружено большое захоронение, вполне подходящее под понятие «княжеская гробница», если понимать его расширительно, относя и к захоронениям полководцев-герцогов, гауграфов и других представителей древнегерманской знати.

В головах почти полностью распавшегося мужского скелета лежали предметы погребальной утвари, датируемые I в. п. Р.Х.: позолоченный серебряный кубок высотой восемь сантиметров, бронзовые сосуды высотой двадцать пять с половиной и тридцать сантиметров, бронзовое блюдо, бронзовая отделка рога для питья и ножи из того же металла. Кроме того, при погребении знатного умершего в могилу были положены фибулы, пряжки, стеклянные сосуды, глиняная посуда и ларцы, от которых, впрочем, сохранились только детали их металлической отделки. В 1933 г. над могилой (размером 5 на 2,6 метра) было сооружено покрытие, а найденные в ней артефакты до 1945 г. хранились в музее города Бреслау. В гославицком «княжеском погребении», в отличие от датируемого более поздним периодом и открытого позднее упомянутого нами выше, включающего тримогилы погребального комплекса, найденного в районе Закрау, преобладали предметы, импортированные из Римской «мировой» империи. Данный факт позволяет, со всей осторожностью, предположить, что за триста лет, разделяющие «по временной шкале» оба погребения, в зоне проживания вандалов на территории позднейшей Силезии (сначала самостоятельной, затем польской, чешской, австрийской, прусской и, наконец, снова польской) произошел явный прогресс не только местного художественного ремесла, но и всего ремесленного производства как такового в зоне проживания вандалов на территории позднейшей (польской, чешской, австрийской, прусской и, наконец, снова польской) Силезии.

Какими бы уникальными подобные находки ни представлялись полтора века тому назад, сегодня нам известно, что на обширной территории между Балтийским морем и Альпами вплоть до Карпатской дуги, были найдены многочисленные «княжеские погребения» такого рода, число которых (если приплюсовать к ним могилы знатных всадников раннего периода Великого переселения народов) составляет около ста. При общем анализе этих мужских, женских и детских погребений можно сделать два вывода:

Во-первых, в период между эпохами ранней и поздней Римской «мировой» империи в тогдашней области проживания германских племен произошла явная социальная дифференциация. Из общей массы соплеменников, несомненно, выделился высший, правящий слой, привычный к роскошному образу жизни, обладающий большим достатком, могущий позволить себе приобретать импортные товары из римских провинций или даже постоянно заказывающий себе такие товары.

Во-вторых, в некоторых из этих погребений – например, в обнаруженном в районе Лойны, были найдены ценные предметы из Галлии, очевидно, захваченные в ходе военных походов за добычей (или, попросту говоря - грабительских набегов).

Поэтому не представляется особо удивительным, что погребальные камеры со временем становились все шире и все глубже (чтобы не всякий охотник тревожить покой мертвецов мог, вооружившись заступом, без особого труда, завладеть ценным погребальным инвентарем).

Хотя не существует принципиальных различий между этими «княжескими погребениями» и аналогичными камерными погребениями более раннего периода, имеющими кельтский характер, хотя технические методы, изолированное расположение, характер насыпного кургана и многое другое представляются попросту аналогичными, нет никаких сомнений в принадлежности «княжеских погребений», датируемых первыми четырьмя столетиями после Рождества Христова, представителям высшего слоя германского общества. Погребения, расположенные ныне на территории Чехии, Словакии и Польши, приписываются тамошними археологами различным культурам, получающим собственные, местные, локальные названия, возможно, с целью, так сказать, завуалировать общегерманский характер артефактов (без его открытого отрицания). Однако на примере других, аналогичных погребений, обнаруженных в центральной части Германии, становится совершенно очевидным характер IV в., века поздней Римской империи, как великой подготовительной эпохи. Германцы (в целом, а не только лишь одни вандалы), за годы, десятилетия и даже столетия службы наемниками в рядах «непобедимого» (официально) «эксерцитус романус» - римского войска (неуклонно превращавшегося, в силу прогрессирующего стремления «гордых потомков Энея и Ромула», «природных римлян», под любыми предлогами «откосить» от службы в «доблестных рядах», из былой «социетас армата», вооруженной общины граждан «вечного» Рима, в пестрый конгломерат чужеземных наемников-варваров) и многочисленных походов за добычей в римские земли, накопили достаточно сведений о Римской мировой империи. Возможно, не происходило никаких официальных (или неофициальных) переговоров между князьями разных германских племен, а если такие переговоры и происходили, то, разумеется, их предметом служили не (или, во всяком случае - не только) стратегические планы Великого вторжения в римские пределы. Однако нет ни малейших сомнений в том, что этот IV в. имел решающее значение для сменившего его V в. – столетия Великого переселения народов, изменившего коренным образом весь ход мировой истории. С учетом всего того, что германским князьям и знатным родам, господствующим над массами свободных германцев, стало к тому времени известно о римлянах и о Римской империи, уже не требовалось неблагоприятных климатических изменений для приведения варварских племен в движение, для воодушевления, для мотивации германцев на Великий поход. Конечно, вандалам вряд ли приходилось терпеть на территории теперешней Силезии нужду, ничто из найденного археологами не указывает на недоедание, болезни или изгнание. Хотя, конечно же, на них не могли не оказывать давление соседи, как германцы – готы и бургунды, так и не германцы – предки позднейших литовцев и леттов-латышей. Хорошо все обдумав и вполне добровольно, колонны вандальских «вооруженных мигрантов» во второй фазе Великого переселения народов перешли границы Римской «мировой» империи и появились тем самым на арене мировой истории. Германцы, приведенные на первом этапе Великого переселения, в движение голодом и перенаселенностью, теперь, спустя полвека, осознали свою силу. Они не заключали между собой никакого наступательного союза, они не договаривались о маршрутах своего продвижения и не распределяли цели своих нападений (хотя это было бы вполне возможно и, вне всякого сомнения, разумно). Нет, они просто снялись с места и отправились в путь. В сердцах их вождей не было ненависти к Риму, в их головах, наверняка, отсутствовало честолюбивое стремление заменить власть римского императора своей собственной властью. Однако, по прошествии четырехсот лет, на протяжении которых все прекрасное, ценное, желанное все более мощным потоком текло к ним с благодатного, римского Юга, настало, по их убеждению, время самим отправиться навстречу этим блестящим, красивым, полезным вещам, так и просившимся к ним в руки. Ибо там, где эти замечательные вещи имелись в изобилии, жить было наверняка гораздо легче, чем в округе лесистой Цобтенской горы…