III. Отрочество. 1828-1834.

С возвращением Жуковского в Россию осенью 1827 года начинается новый период в воспитании Александра Николаевича. По воле Государя, вместе с ним должны были проходить полный курс наук два его сверстника: граф Иосиф Виельгорский и Александр Паткуль, водворенные в Зимнем дворце. Согласно плану наставника, учебное и не учебное время было тщательно распределено по часам. Дети вставали в 6 часов утра, совершали утреннюю молитву, завтракали и приготовлялись к занятиям. Классы начинались в 7 часов и кончались в полдень, с промежутком от 9 до 10 часов для отдыха. После двухчасовой прогулки, в два часа садились за обед, затем до пяти часов гуляли, играли или отдыхали. От 5 до 7 часов снова происходили занятия в классах, от 7 до 8 — гимнастика и разные игры. В 8 часов подавался ужин. Вечер посвящался обозрению истекшого дня и писанию дневника. В 10 часов ложились спать. В воскресные и праздничные дни часы учения посвящались частью назидательному чтению, частью ручной работе и гимнастическим упражнениям.

Жуковский сам преподавал русский язык, общую грамматику, начальные понятия физики и химии. Главным правилом его преподавания было: лучше мало, но хорошо, чем много и худо, так как, — пояснял он, — «мы не гоняемся за блестящим успехом, а должны сообщить ученику ясные понятия в последовательной связи и приохотить его к занятиям». Он придавал большое значение ознакомлению Наследника с естественными науками, как последовательною ступенью для правильная понимания истории. «Ребенок», читаем в письме его к Жиллю, «всегда лучше поймет то, что говорить его глазам, нежели то, что действует лишь на его разум. Рассуждая о произведенном опыте, представляешь нечто реальное, осязаемое, и приучаешь к размышлению, заинтересовав внимание, воз» будив любопытство. Самая история не может быть столь же привлекательна для ребенка, как физика и естественная история. Душа его недостаточно развита, чтобы заинтересоваться судьбами людей и народов, которых он видит лишь в воображении, тогда как явления физические и химические у него перед глазами, произведения природы—налицо и он легко может найти случай применить то, чему его учат, к тому, что его окружает». Состав учителей остался прежний и только в преподавании немецкого языка секретаря царствующей Императрицы Шамбо заменил Эртель.

Весною 1828 года, Александру Николаевичу предстояла продолжительная разлука с родителями. Император Николай Павлович отъезжал к армии, выступившей в поход против турок, а Императрица Александра Феодоровна, чтобы не слишком отдаляться от августейшего супруга, пожелала провести лето в Одессе, взяв с собою и старшую дочь. Прочих детей, Наследника, двух младших великих княжон и шестимесячного Великого князя Константина Николаевича, царственная чета оставила снова на попечении бабушки, вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны. 26-го апреля, после молебствия в Казанском соборе, уехал Государь, а Государыня, проведя один день в Царском Селе с детьми своими, последовала за ним 27-го. Разлука с матерью произвела глубокое впечатление на чувствительную душу сына. Долго провожал он ее взором и не прежде оставил балкон, как потеряв из вида экипаж Императрицы. Первым движением его было пойти в церковь, где он продолжительно и усердно молился. Мысль о родителях не покидала его во весь день. Во время прогулки, увидав полевой цветок, он побежал сорвать его, сказав: «я его пошлю к Мама». С тою же целью сорвал он гелиотроп в кабинете Государыни. Проходя по комнатам Царскосельского дворца, который он должен был оставить, чтобы поселиться в Павловске, он с грустью повторяла «Вот тут папа и мама обедали, здесь сидел папа, а тут мама. Где-то они теперь?». Первая свободная минута была употреблена на писание писем к матери и сестре, переданных Императрице Марии Феодоровне с просьбою отослать их по принадлежности, вместе с сорванными цветами. Игры с товарищами не занимали Великого князя; он не в силах был подавить свою печаль и вечером начал дневник свой такими словами: «27-го апреля — день для меня памятный; милая моя мама и Мери уехали в Одессу. Я много плакал».

В Павловске, под наблюдением вдовствующей Императрицы, занятия Наследника и его соучеников шли обычным чередом, прерываемые частыми прогулками по парку и окрестностям. Дети любили играть на воздухе; в походной форме и амуниции, то защищали, то брали приступом воздвигнутую некогда Императором Павлом миниатюрную крепость. Однажды им пришло в голову начертить на карте Дунай с окружающими крепостями и под руководством Юрьевича, Наследник с жаром принялся за эту работу. Вообще, и он, и вся царская семья, с понятным нетерпением ждали вестей с театра войны. Так, живейшую радость возбудило в них известие о сдаче Браилова Великому Князю Михаилу Павловичу. В письме к Императрице Александре Феодоровне, Жуковский в ярких красках изобразил тот шумный восторг, чт5 вызвала среди юных обитателей Павловска весть о падении Анапы, дошедшая до них 25-го июня: «Нынешний день весьма кстати, как достойный подарок России в день рождения её Императора, получили мы известие о взятии Анапы. Оно было сообщено нам самым приятным образом. Все были собраны в Греческой зале после обеда. Государыня Императрица (Мария Феодоровна) изволила откланяться и выйти из залы вместе с Великим Князем, который обедал со всеми. Чрез минуту опять вбегает Великий князь и кричит: «Анапу взяли»! В эту же минуту внесли и Константина Николаевича, которого старший брат начал целовать, поздравляя и его с победою».

В первых числах июля начались установленные в «Плане учения» полугодовые экзамены и продолжались четыре дня. Испытания производили в присутствии вдовствующей Императрицы: из русского языка, общей грамматики и физики—Жуковский; из французского языка и географии — Жилль; из Закона Божия — протоиерей Павский; из арифметики и геометрии — Коллинс; из языков немецкого, английского и польского — Эртель, Альфри и Юрьевич. По свидетельству воспитателя Мердера, Александр Николаевич удивлял экзаменаторов живостью и ясностью своих ответов и убеждал их во мнении, что он одарен необыкновенными способностями, ибо подстрекаемый желанием отличиться пред глазами любимой бабушки, он не терял пи на минуту бодрости й напротив, при ответах, все более и более оживлялся. Отдавая Императрице Александре Феодоровне отчет, Жуковский вполне подтвердил отзыв Мердера. «Я уверен», писал он «что вашему Величеству было бы приятно присутствовать на этом экзамене. Государыня Императрица была им довольна. Не могу не отдать справедливости Великому Князю: он во все время был чрезвычайно внимателен; доказал, что может владеть собою; выражался с живостью, ясностью, словом, хотел сделать чт0 должно — и сделал. Я поблагодарил его от всего сердца. Но в то же время я должен был сказать ему, что четыре дня, в которые прекрасно была исполнена должность, весьма мало значат в целом счете его жизни; что он не должен слишком много ими радоваться, если те дни, которые им предшествовали, им не отвечают. Государыня Императрица И8 прекрасных четырех дней могла заключить, что все прежние дни были на них похожие: но это было бы заблуждением... Несмотря на это, всемилостивейшая Государыня, я радуюсь нашим экзаменом. Он короче познакомил меня с Великим Князем. Я теперь гораздо больше на него надеюсь, вижу, что он имеет ум здравый, что в этом уме все врезывается и сохраняется в ясном порядке, вижу, что он имеет много живости; вижу, что он способен к благородному честолюбию, которое может довести его далеко, если соединится с ним твердая воля; вижу, наконец, что он способен владеть собою, посему и имею право надеяться, что он, как скоро поймет всю важность слова должность, будет уметь владеть собою... В этом отношении, не могу не сказать, что Великий князь заслужил за экзамены полное одобрение ваше и Государя Императора. До сих пор он только знал, что все мы, которые окружаем его, которым Государь и вы с такою доверенностью поручили его, любим его искренно; что его счастье составляет существенную цель нашей жизни; он это видит на опыте, но теперь он почувствует, что наша любовь для него недовольна, что ему должно стараться, наконец, заслужить и наше уважение; оно дается только за постоянство в добре... Кажется, можно теперь за него поручиться. Кажется, можно предсказать, что мы, в будущий экзамен, похвалив его за хорошие ответы, будем в состоянии прибавить к этой похвале и другую, гораздо важнее: похвалу за постоянство и деятельность. Желаю сердечно, чтобы и это пророчество исполнилось совершенно».

Как сам Василий Андреев и ч признавался в дальнейших строках того же письма, оно писано не для одной Императрицы, но и для самого Великого князя, которому наставник прочитал его и на которого оно, по-видимому произвело благотворное впечатление. Этим средством Жуковский хотел воздействовать на царственного питомца, чтобы искоренить в нем главный недостаток, о котором воспитатель Мердер отзывается так: «Великий князь от природы готовый на все хорошее, одарённый щедрою рукою природы всеми способностями необыкновенно здравого ума, борется теперь со склонностью, до сих пор его одолевавшею, которая, при встрече малейшей трудности, малейшего препятствия, приводила его в некоторый род усыпления и бездействия». Впрочем, Мердер тотчас же оговаривается, что не имеет уже более надобности постоянно понуждать Наследника, который и сам начинает убеждаться в истине, «что веселость и тихое удовольствие сердца имеют источником точное исполнение обязанностей». Счастливую эту перемену воспитатель приписывал благотворному влиянию на Александра Николаевича молодого Виельгорского, примерного юноши, который с благородным поведением, всегдашнею бодростью и необыкновенною точностью в исполнении долга соединял милую детскую веселость и искреннюю дружескую привязанность к царственному сотоварищу. Паткуль, как по способностям, так и по прилежного, далеко отстал от обоих, хотя и был одарен добрым сердцем и хорошею памятью.

После экзаменов начались каникулы, продолжавшиеся шесть недель, в течение которых, согласно «Плану учения», классные занятия превратились и весь день посвящался чтению, играм и прогулкам. Читали попеременно: Павский — Евангелие с толкованием на него, Жуковский — свои произведения, Жилль — сказки из «Тысячи и одной ночи». Великий князь слушал их не без удовольствия, но, кажется, предпочитал игры на открытом воздухе. Продолжительный прогулки совершались пешком, верхом, в экипажах, по окрестностям Павловска, а потом и Петергофа, куда Императрица Мария Феодоровна переехала в июле со вверенными её попечению Государевыми детьми. В сопровождены Мердера и двух товарищей, Александр Николаевич наезжал и в Царское Село, где юноши любили кататься на лодке по озеру, играть на Детском острове, пить чай на ферме; занимались они и уженьем рыбы, и стрельбой, и купаньем; Великий князь стрелял хорошо и плавал превосходно, поражая воспитателя ловкостью и смелостью. Посещали кадетский лагерь, где, после развода, играли с кадетами в мяч; ездили на крестьянские пасеки знакомиться с пчеловодством; предпринимали и более отдаленные прогулки в Дудергоф, в Ораниенбаум, в Кронштадте.

Заботою Жуковского в это время было приучить своего питомца правильно изъясняться и выразительно читать по-русски. Упражнением в слоге, служила ему частая переписка с родителями. Письма Великого князя никогда не исправлялись, ни в слоге, ни в правописании. Из них наставник заключал, что он со временем будет иметь слог. «Он выражается очень непринужденно и просто», сообщал Василий Андреевич Императрице Александре Феодоровне, пускай прежде научится думать, разбогатеет идеями и чувствами, тогда получит и слог, я в этом не сомневаюсь». О результатах применения своей программы к воспитанию Наследника он же писал Государыне: «Судя по тому, как идет наше учение, я, кажется, могу сказать, что не ошибся в своем плане и в своей методе. Мы подвигаемся вперед медленным, но твердым шагом. Мы знаем немного, но что знаем — наше. Это главное; тем более выиграем времени и тем быстрее пойдем вперед впоследствии». Жуковский был очень доволен всеми учителями и свидетельствовал о «их бескорыстном единодушии». Между ним и воспитателем Великого князя существовало полное согласие, как видно из следующего отзыва его: «Я совершенно счастлив моим товариществом с нашим почтенным, редким Мердером. Мы идем с ним к святой нашей цели рука в руку; еще не было между нами ни минуты разномыслия. Будет ли успех— это зависит от Провидения. Но от нас зависит действовать так, чтобы не могли упрекнуть себя в произвольном препятствии успеху».

Вскоре по окончании вакаций, а именно 13-го сентября, вдовствующая Императрица с детьми переехала в Зимний дворец. Тут постигли Александра Николаевича и большая радость, и большое горе. 1-го октября возвратилась из Одессы Императрица Александра Феодоровна, и 14-го того же месяца вернулся из армии Государь, а 24-го скончалась Императрица Мария Феодоровна. Император Николай сам подвел старшего сына к постели умирающей матери и со словами: «Voilà mon garçon, maman», испросил ему её предсмертное благословение. Долго оплакивал  Александр Николаевич утрату столь же нежно любившей его, как и им любимой бабушки.

С первых дней 1829 года начались приготовления к годичному экзамену, определенному в конце января. Наследник и его сотоварищи весьма усердно занимались повторением пройденного, зная, что экзамен будет происходить в присутствии Императора и Императрицы. Испытания продолжались с 24-го января по

2-е февраля и были выдержаны Великим Князем с блестящим успехом. «Все в Александре Николаевиче было прекрасно»—читаем в дневнике его воспитателя— «его ответы, скромные манеры, в особенности выражение его очаровательной физиономии, воодушевленной благородным желанием сделать удовольствие родителям. После последнего экзамена из Закона Божия, Государь, выразив полное удовольствие протоиерею Павскому, обратился к Жуковскому с следующими словами: «Мне приятно сказать вам, что не ожидал найти в сыне своем таких успехов. Покойная матушка писала мне об этом, но, зная её любовь к нему, я полагал, что она была к нему слишком снисходительна. Все у него идет ровно, все, что он знает—знает хорошо, благодаря вашей методе и ревности учителей. Примите мою искреннюю благодарность». «Экзамен доказал вашему Величеству», ответил Василий Андреевич, «чтб в состоянии сделать Великий князь. Я вижу сам, что экзамен был хорош, но по рапортам, которые ваше Величество получать изволили, вы могли видеть, что из числа двадцати шести недель, у Великого князя было отличных всего две, за учение и поведение, у Виельегорского — пять, у Паткуля — одна. Это доказывает, что эти господа, как в учении, так и в поведении, имеют мало настойчивости, единственное качество, которое достойно уважения и без которого невозможно им дозволить приобресть прилежанием и поведением права на обещанные им суммы для бедных. Мы будем, однако же, просить ваше императорское Величество сделать им какое-нибудь удовольствие». — «С удовольствием соглашаюсь», сказал Император, «но надеюсь, что в остальные шесть месяцев эти господа покажут более постоянства и заслужат вышеупомянутое позволение».

Слова, как Государя, так и наставника относились к задуманной Мердером «кассе благотворения», долженствовавшей составиться из взносов, соответствующих успехам в науках и поведении всех трех со воспитанников, соразмерно полученным ими отличным отметкам. Два раза в год, после каждого экзамена, предполагалось считать, сколько кем собрано денег на какое-либо благотворительное дело. Проект этот вызван следующим соображением воспитателя: Право делать добро—величайшая награда. И прежде из сумм Наследника уделялась известная часть на оказание помощи нуждающимся. Но такое добро делалось именем его высочества без личного его участия и даже без ведома его, и потому Мердер полагал, что Великий князь и его товарищи должны отличным прилежанием и поведением заслужить «право делать добро». Государь вполне одобрил мысль воспитателя и «касса благотворения» действовала во все время воспитания Наследника.

По удалении их Величеств из зал, где происходил экзамен, Жуковский обратился к трем ученикам своим с прочувствованным, назидательным словом:

«С прошедшим годом, можно сказать, окончилось ваше ребячество; наступило для вас такое время, в которое вы можете начать готовиться быть людьми, то есть, стараться заслужить уважение. Оно не есть одобрение за один или несколько отдельных хороших поступков, но одобрение за постоянно хорошую жизнь и в то же время уверенность, что эта хорошая жизнь постоянно таковою останется. Теперь мы начнем заниматься историею; она будет для нас самым убедительным доказательством, что уважение приобретается одними постоянными добродетелями. Вы, Великий князь, по тому месту, на которое назначил вас Бог, будете со временем замечены в истории. От этого ничто избавить вас не может. Она скажет о вас свое мнение пред целым светом и на все времена, мнение, которое будет жить в ней и тогда, когда и вас, и нас не будет. Чтобы заслужить уважение в истории, начните с ребячества заботиться о том, чтобы заслужить его в кругу ваших ближних. Теперь, ваш свет заключен для вас в учебной вашей горнице и в жилище вашего отца и Государя Здесь все вас любят, все живет для вас, вы для нас прекрасная, чудная надежда. Знаю, что вы верите нашей любви; но, будучи уверены в ней, думайте о том, чтобы её стоить. Знайте: какова будет ваша жизнь здесь, в маленьком вашем свете, перед вашим семейством, перед вашими друзьями, такова она будет и после, перед светом и целою Россией; что будем думать о вас мы, то, со временем, будет думать о вас отечество. Мы начали любовью к вам, но по этой же любви к вам обязаны судить вас строго. Отечество прежде начнет судить вас строго и потом уже станешь любить вас, если вы это заслужите. Чтобы строгий суд отечества мог со временем обратиться в любовь, думайте о том, чтобы наша любовь обратилась в уважение, а на это — одно средство: владейте собою, любите труд. будьте деятельны, тогда будете иметь все, ибо за ваше сердце мы все отвечаем смело... Скажу одним словом—Великому Князю: владей собою! будь деятелен! Виельгорскому: будь постоянен и откровенен! Паткулю: не будь легкомыслен! A всем трем: будьте покорны нашим наставникам, которые теперь представляют для вас и закон ваш, и ваши обязанности. Сия покорность есть не иное что, как уважение правила. Привыкнув теперь повиноваться нам по доверенности к любви нашей, вы и тогда, когда мы вас покинем, останетесь с привычкою повиноваться закону, а это главное в жизни, как для собственного счастья, так и для пользы других. Успешный экзамен, на котором все вы отличились, доказывает только то, что вы способны исполнять свою должность, когда на это решитесь, а не то, чтобы вы ее постоянно исполняли, ибо годовой расчёт не совсем соответствует экзамену. Чтобы подобного не могло случиться с вами в течение настоящего года, берегите в сердце одно: благодарность к Государю, который, пожертвовав вашему экзамену двенадцатью часами своей царской жизни, сделал более, нежели сколько вам ожидать было позволено. Вы заслужили одобрение его Величества на экзамене; мы надеемся, что в конце следующего года получите право и на его уважение своим постоянством. А этого мы имеем право от вас ожидать: какими вы лично были произвольно в течение шести дней экзамена, такими вы можете быть также произвольно и, следственно, должны быть в течение целого года».

С 1829 года учебная программа снова расширилась включением в нее трех новых предметов: естественной истории, химии и всеобщей истории. Первую читал Наследнику академик Триниус, вторую Кеммерер, третью, на французском языке, — Липман, преподаватель пользовавшаяся в то время заслуженною известностью частного пансиона пастора Муральта. Особенный интерес проявил Александр Николаевич к последней науке, воскликнув пред началом первого урока, обращаясь к Мердеру: «Мы сегодня начнем историю! Если бы вы знали, как я горю нетерпением!» Преподавание истории отечественной Жуковский оставил за собою.

Для полноты, назовем учителей: чистописания — Рейнгольдта, фехтования — Ивана Ефимовича (Иоганна Иоахима) Сивербрика и танцования — Огюста.

В одиннадцатилетнем мальчике уже ярко обозначались блестящие природные дарования и выдающиеся нравственные качества Наследника; сказывались и кое-какие недостатки, озабочивавшие его наставника и воспитателя. Они преимущественно проистекали из нервной натуры ребенка, который легко смеялся, еще легче плакал, при малейшем огорчении или неудаче, порою шалил во время уроков, ссорился с товарищами, но Главным его недостатком было отсутствие выдержки и энергии, время от времени овладевавшая им некоторая вялость, апатия, побуждавшая его не раз говорить воспитателю, «что он не желал бы родиться Великим Князем». Мердер замечает по этому поводу, что чувство долга развито в нем весьма сильно, но что у него недостает настойчивости, чтобы победить леность ума. Впрочем, как Мердер, так и Жуковский обожали царственного питомца, который внимательно выслушивал их увещания и наставления и платил им за привязанность нежною ласкою и любовью. При таких условиях наказания были крайне редки и, во всю зиму 1828—29 годов, пришлось только раз лишить Великого князя права входа в учебную комнату в воскресный день. Строже относился к нему Государь, однажды, за невнимание в классе, запретивший подойти к себе вечером при прощании. Наказание это сильно подействовало на впечатлительного юношу.

Здоровье Великого князя было удовлетворительно, и он несколько раз подвергался лишь легким простудам. В течение всего великого поста он с удовольствием постился, хотя, по замечанию Мердера, вообще «любил покушать». К таинствам исповеди и причащения он приступал с глубочайшим благоговением, проникнутый важностью исполнения этого христианского долга.

Классные занятия чередовались с физическими упражнениями: гимнастикой, фехтованием, верховой ездой в манеже, прогулками пешком или в санях, катаньем с ледяных гор в саду Аничкова дворца. По вечерам происходили игры, разделять которые приглашались по воскресеньям и праздникам, кроме двух со воспитанников, сверстники Великого князя, молодые Адлерберги, Фредериксы, Барановы, Нессельроде, Шуваловы, Карамзины, сыновья Мердера. Играли в бары, в жмурки, в «хромоногого черта», придумывали шарады, изредка устраивали представления живых картин, в которых участвовали и Великие Княжны с их подругами. Но любимою забавою Наследника и его товарищей была военная игра, которою развлекались они едва-ли не каждый вечер и которой придавало особенную прелесть участие в ней Императора Николая. Обыкновенно Императрица бросала жребий: у кого из юношей быть «начальником штаба» Государю, который в этом качестве руководил игрой и приводи л все молодое общество в неописуемый восторг.

Наследник начинал уже принимать участие в придворных торжествах: в новый год он был на высочайшем выходе, шествуя в паре с Великим Князем Михаилом Павловичем, в Светлое Воскресенье—присутствовал при церемонии принесения поздравлений. По желанию Государя, Наследнику уже представлялись знатные иностранцы: французский посол герцог Мортемар, пэр Франции граф Сен-При, а знаменитый Гумбольдт был приглашен к его столу.

Из русских, Наследник принимал баснописца Крылова и пришедшего в Петербург пешком из Сибири старца-крестьянина. Военное его образование ограничивалось обучением ружейным приемам в залах Зимнего дворца, но в Крещенский парад Император приказал ему стать в ряды Павловского полка на место подпоручика; в день своего рождения он участвовал в происходившем в манеже разводе от того же полка, а на Майском параде командовал 4-ю ротою 3-го баталиона Преображенского полка. «Желал бы очень убедиться, писал по этому случаю Мердер в своем дневнике, «что часты я появления его высочества на парадах, видя, что из парада делают государственное дело, не будут иметь для пего дурных последствий. Легко может ему прийти мысль, что это действительно дело государственное и он может тому поверить».

Весною Наследнику предстояло новое и еще неизведанное развлечение: он должен был сопровождать августейших родителей сначала в Варшаву, а потом в Берлин, куда царственная чета отправлялась на свидание с прусским королем. В этом путешествии следовали за ним оба его сотоварища, а также Жуковский, Мердер, Юрьевич и Жилль.

Александр Николаевич настолько уже преуспел в польском языке, что мог свободно на нем изъясняться. Жуковский помышлял о том, чтобы познакомить его с литературой и историей Польши и хотел воспользоваться пребыванием в Варшаве, чтобы подыскать достойного преподавателя из поляков. Делу этому он придавал большую важность, находя, что будущего Царя польского нужно познакомить с Польшей и заставить полюбить ее. «Надобно», писал Василий Андреевич, «чтобы он узнал ее такою, какова она есть, без предубеждений, без односторонности; надобно, чтоб он знал, что она теперь, чего ей недостает, что ей иметь должно; чтобы он, познакомившись с её прошедшим и настоящим, мог полюбить её будущее, как следует царю, которому надлежит на небе, простертом над двумя подвластными ему народами, поставить светлую радугу союза». Буря польского мятежа 1830—31 годов рассеяла политические мечтания русского поэта.

24-го апреля Императрица выехала с старшим сыном из Петербурга. Опередивший их на сутки Государь съехался с ними в Динабурге. Прощаясь с сестрами и братом, Александр Николаевич был очень взволнован и растроган, но в пути развеселился, стал очень разговорчив и спал немного. Новые впечатления возбудили его любопытство. Услыхав в поле пение жаворонков, он прыгал от радости; проезжая чрез деревни с развалившимися строениями и запущенными домами, замечал, что владетели их должны быть ленивы и небережливы; удивлялся бедности и невежеству крестьян; особенное сострадание его возбуждало жалким своим видом и нищетой еврейское население Западного края. Путь лежал на Псков, Остров, Динабург, Вилькомир, Мариамполь, Ковно, Пултуск и Ломжу.

В Динабурге, по приказанию Государя, Наследник тщательно осматривал крепость со всеми её принадлежностями. С польскими помещиками, у которых останавливались августейшие путешественники для ночлега, он непринужденно и любезно разговаривал по-польски, «немного», замечает Мердер, «но что скажет, всегда обдуманно и правильно». По-польски же здоровался он с солдатами польских войск и приветствовал поляков, командиров отдельных частей.

Торжественный въезд их Величеств в Варшаву состоялся 5-го мая; Великий Князь ехал верхом впереди своего польского конно-егерского полка. Первые дни, проведенные в этом городе, были посвящены посещениям Цесаревича Константина Павловича и его супруги княгини Лович, своею красотой и грацией восхитившей царственного племянника, представлениям должностных лиц военных и гражданских, осмотру достопримечательностей, причем уроки ограничивались чтением из польской литературы. На параде польских войск, доведенных Цесаревичем до высокой степени совершенства, Наследник был в польском мундире и проводи л свой полк церемониальным маршем пред их Величествами. В день коронации, 12-го мая, он вел под руку княгиню Лович и присутствовал на ступенях трона при возложении на себя Императором Николаем венца польских королей. В этот день Государь пожаловал его кавалером ордена Белого Орла и зачислил в польский гвардейский гренадерский полк.

После коронации, царская семья провела в Варшаве еще десять дней, наполненных разными торжествами, преимущественно военными, а 21-го мая Императрица с Наследником направились в Пруссию, сначала в замок Антонин, принадлежавши князю Радзивиллу, женатому на принцессе Луизе Прусской, у которых они прогостили два дня, a затем — в Берлин. В Гринберге к ним присоединился Император Николай, а во Франкфурт на Одере приветствовали их принцы: наследный Фридрих-Вильгельм, Карл и Альберт. Король выехал на встречу дочери и зятю с прочими членами своего семейства в местечко Фридрихсвальде, за милю от Берлина. Въезд в прусскую столицу произошел 25-гомая при ликованиях толпы, радостными восклицаниями встретившей царственных русских гостей. Восторгу толпы не было предела,

когда на балконе королевского замка показались Император и король, а между ними стройный и красивый мальчик в казацком мундире и когда старец дед, приподняв на руки милого внука, горячо поцеловал его на глазах у всех.

Первое пребывание в Берлине, хотя и кратковременное—оно продолжалось восемь дней, с 25-го мая по 2-е июня—оставило в душе Александра Николаевича глубокий, неизгладимый след. До тех пор он не выходил из тесного круга семьи и ближайших к нему лиц. Там, он очутился в многочисленном и блестящем обществе родственных принцев и принцесс, съехавшихся ко двору Фридриха Вильгельма Ш ко дню вступления в брак второго сына его, Вильгельма, с принцессою Августою Саксен-Веймарскою, дочерью Великой Княгини Марии Павловны. Русские Император и Императрица занимали первое место в ряду этих царственных гостей, которые все, с особенною нежностью и ласкою обращались с одиннадцатилетним Наследником русского Престола. В свою очередь, мальчик удивлял их своею развязностью; он много и любезно разговаривал со всеми, по замечанию Мердера, обращаясь с ними, как с людьми давно ему знакомыми. Миловидность его, ловкость, манеры полные грации и достоинства приводили в восторг берлинский двор. Но и на него производило сильное впечатление все, что показывали ему в Берлине, Шарлотенбурге и Потсдаме, — исторические воспоминания, в особенности же строго военная обстановка, посреди которой вращался и жил старый король и все члены его семьи. Великий Князь посетил замок Сан-Суси и сады его; с благоговейным вниманием осмотрел он это жилище Великого Фридриха, а в церкви, где покоится прах его, написал свое имя на одной из мраморных досок, развешенных по стенам. Императрица повезла его помолиться над гробницею своей матери, королевы Луизы, пред мраморным её изваянием, лучшим произведением резца знаменитого Рауха. В Александровской колонии, он вместе с августейшими родителями и дедом присутствовал при освящении вновь выстроенной православной церкви; побывал и на Павлином острове, любимом летнем местопребывании Фридриха Вильгельма III, и при посещении тамошнего зверинца, состоявшего из редких животных и птиц, очень обрадовался двум медведям, увидав которых, воскликнул, обращаясь к Мердеру: «вот наши земляки»

Но, разумеется, большая часть времени посвящалась военным упражнениям и празднествам. Первый прусский полк, представившийся ему в образцовом поряди, был кирасирский полк имени Императора Николая, виденный им по пути, в Силезии. На второй день по приезде в Берлин, там происходил парад, на котором он гарцевал в казачьей форме. Парад замечает Мердер в дневнике, был «не хуже петербургских». За ним следовал другой, в Потсдаме. Накануне венчания принца Вильгельма с принцессою Августою, 29-го мая, король назначил Александра Николаевича шефом 3-го прусского уланского полка. Это доставило ему неизъяснимое удовольствие. Облекшись в полный парадный мундир этого полка, Великий Князь отправился сначала показаться родителям, потом к деду, чтобы благодарить его, а от него явился к дяде, принцу Вильгельму, как к своему корпусному командиру. С этого дня и до самого отъезда из Берлина, он уже не снимал прусской формы.

На свадебном вечере Наследник принимал участие в традиционном шествии с факелами (Fackeltanz), исполняемом при бракосочетаниях принцев и gпринцесс бранденбургского дома. В некоторое замешательство привело его требование прусского придворного этикета, чтобы он, как почетный гость, участвовал в игре в карты. Играли в мушку и Александру Николаевичу пришлось сидеть в партии принца Карла Мекленбургского. Незнакомый с игрой и даже не различая карт, он признался воспитателю, что намерен выйти из затруднения, постоянно пасуя. Зато ни малейшего смущения или застенчивости не выказал он в обращении с офицерами и солдатами своего прусского полка. 31-го мая, в ожидании нового шефа, полк был выстроен в Тиргартене. Прибыв верхом к месту его расположения, король представил ему Великого князя, который, приняв над ним начальство и отсалютовав королю, провел полк церемониальным маршем пред его Величеством. После ученья, при котором уланы производили различные построения с примерною точностью и быстротою, шеф повел их чрез Бранденбургские ворота к замку, где штандарты были отнесены в покои Наследника. На другой день трубачи полка явились поздравить шефа, a все офицеры были вместе с ним приглашены к обеденному столу короля.

Императрица Александра Феодоровна осталась одна в Берлине. Государь выехал оттуда 1-го июня, a Великий Князь последовал за ним 2-го. Отстояв обедню в русской посольской церкви, Александр Николаевич со слезами на глазах простился с матерью и дедом, а также со всеми родными, причем старик король казался крайне растроганным. Проезжая по улицам Берлина, Наследник кланялся на все стороны приветствовавшей его густой толпе. Близ Фридрихсвальде увидел он свой уланский полк выстроенным вдоль дороги. Лицо его просияло. Оп проехал в коляске по фронту, простился с офицерами и солдатами и просил командира благодарить короля за милостивое к нему внимание, доставившее ему случай еще раз увидать свой славный и дорогой его сердцу полк. Прусские уланы громкими криками «ура!» проводили своего царственного шефа. Снова проведя день в семействе князя Радзивилла, в замке Антонине, в Силезии, Наследник и спутники его 6-го июня прибыли в Варшаву. Там оставались они пять дней, участвуя в смотрах и парадах, происходивших в высочайшем присутствии и чрез Ковно, Митаву, Ригу и Ревель 22-го июня возвратились в Царское Село. На берегу Немана, на той самой горе, с которой Наполеон в 1812 году смотрел на переправу чрез Неман своей великой армии, Александр Николаевич сорвал ветку на память об этом событии, заметив:

«Вот «как все проходить!

Ни Наполеона, ни «страшной

его армии несуществует и

Осталась гора и к ней

присоединилось предание».

Как ни разнообразны были впечатления двухмесячного путешествия, Великий Князь рад был, однако, возвращению домой. При приближении к Царскому Селу, им овладело сильное волнение. Он горел нетерпением увидать любимое жилище. Уже въезжал в Красное Село, при виде белеющего лагеря, он не мог спокойно сидеть в экипаже, беспрестанно обнимал и целовал Мердера, а при въезде в Царскосельский парк воскликнул: «Наконец, я дома! Боже мой! Здесь все, каждый кустик, каждая дорожка напоминают мне о каком-нибудь удовольствии. Какое счастие видеть места и людей сердцу милых, бывших свидетелей наших радостей!» Посмотрев на часы, он сказал: «В эту минуту сестрицы должны быть на балконе». И действительно, первою показалась Великая Княжна Александра Николаевна. Наследник замахал ей фуражкой, его узнали, и не успел он выйти из экипажа, как уже очутился в объятиях, выбежавших ему на встречу брата и сестер. «Вечер проведен», замечает Мердер, «в сердечных излияниях чувств любви и рассказах».

25-го июня, в день рождения отсутствующая отца, великие княжны устроили в честь возвращения брата на Детском острове праздник, на который приглашено было целое общество их сверстников и сверстниц. Наследник был очень обрадован вниманием милых сестер и со слезами умиления рассматривал украшенные гирляндами из цветов чайный стол, дом, деревья и пристань, которую Ольга Николаевна назвала: «Мысом доброго Саши». «Или Доброй Надежды» прибавил один из маленьких гостей. Дети долго веселились, играя и прыгая на сетке.

Между тем, наступил срок обыкновенная полугодичного экзамена. Великий Князь и сотоварищи его выдержали его с успехом. По возвращении из заграничного путешествия Государя и Императрицы, Двор переселился в Петергоф, где ожидало Александра Николаевича новое занятие: участие в лагерном сборе военно-учебных заведений.

21-го июля Наследник встретил в Стрельне выступивших из Петербурга в Петергофский лагерь кадет и пошел с ними в полной амуниции, в рядах 2-го кадетского корпуса. У дачи Мятлевой

надели ранцы, и остановились, не доходя до шлагбаума. Там, подъехал к кадетам Государь и сам повел их в лагерь мимо коттеджа, с балкона которого глядела на них Императрица с Великими Княжнами. Кадеты проходили по отделениям. Александр Николаевич находился в знаменных рядах 2-го корпуса, Виельгорский и Паткуль — за унтер-офицеров в стрелковых взводах. Едва дошли они до палаток, как набежала туча, поднялся вихрь, ударил гром и дождь полил рекою. Все промокли до костей, не исключая Великого князя, стоявшего у знамени на часах. Марш и непогоду он, по выражению своего воспитателя, перенес «с похвальным терпением».

С этого дня началось практическое обучение Наследника военному делу. Занимая на парадах место офицера по чину подпоручика, он в кадетских рядах был только рядовым и последовательно унтер-офицером и фельдфебелем. 25-го июля получив известие о победах, одержанных Паскевичем в Азиатской Турции, Государь, прибыл в кадетский лагерь, вызвал дивизион Артиллерийского училища для салютационной стрельбы и поставил сына третьим нумером с пальником к орудию. Великий Князь оставался в строю во все время пальбы. Три дня спустя происходил первый «штурм петергофских каскадов». После обеда, Государь сам повел кадет к Самсону и оттуда, по его сигналу: «раз-два-три», все они с криком «ура!» кинулись вверх по уступам бьющих фонтанов к находившемуся наверху террасы гроту, где императрица раздавала призы, Великий Князь барахтался в воде, как и все прочие, и был из первых у цели. В шесть часов пополудни, в лагере военно-учебных заведений ударили тревогу и начался маневр, продолжавшийся два часа. Наследники товарищи его участвовали в нем, в строю 2-го кадетского корпуса. Такие маневры несколько раз повторялись и в следующие дни. Великий Князь все время проводил с кадетами, которые, по воскресеньям и праздникам, приглашались в Александрию и привлекались к играм царских детей. 3-го августа окончился лагерный сбор, а на другой день Двор переехал из Петергофа в Елагинский дворец, где оставался до осени.

1829-й год заключился обычными экзаменами, прошедшими столь же успешно, как и экзамены прошедшего года. В наставлении, прочтенном Жуковским трем своим ученикам, звучит, однако, жалоба на ослабление прилежания Александра Николаевича, упреки за непостоянство в труде. Снова убеждает он Наследника относиться с доверием и вниманием к наставникам и воспитателям, вступить с ними в дружеское товарищество, чтобы облегчить им достижение цели: будущего счастья царственного питомца, основанного на просвещении, которое ведет к добродетели и к заслуженной славе: «На том месте, которое вы со временем займете, вы должны будете представлять из себя образец всего, что может быть великого в человеке, будете предписывать законы другим, будете требовать от других уважения к закону. Пользуйтесь счастливым временем, в которое можете слушать наставления от тех, кои вас любят и могут свободно говорить вам о ваших обязанностях; но веря нам, приучайтесь действовать сами, без понуждения, произвольно, просто из любви к должности, иначе не сделаетесь образцом для других, не будете способны предписывать закон и не научите никого исполнять закона, ибо сами не будете исполнять его... Все наши познания вместе утверждают в нас одну только главную мысль, что человеческая жизнь есть училище, в котором учитель—Бог и что мы здесь только для того, чтобы каждому на своем месте быть достойным своего учителя».

В продолжение 1830 года не произошло существенных перемен в ходе занятий и в образе жизни Наследника, если не считать назначения новых преподавателей: Арсеньева, для географии и статистики России, и Плетнева—для русской словесности, а также замены Альфри Варрантом в преподавании английского языка. Зима по-прежнему проведена в Зимнем Дворце, весна в Царском, лето в Петергофе. 1-го июля, в именины Императрицы, Александр Николаевич произведен в поручики и причислен к Кавалергардскому её Величества полку. За три недели до этого дня, Император Николай писал к Мердеру из Варшавы, где находился вместе с Государыней:

«Спасибо, любезный Карл Карловичу за добрые вести, которые меня сердечно радуют. Дай Бог успеха твоему старанию и благословения нашему делу! К приезду нашему вели изготовить Саше всю кавалергардскую форму; но постарайся, чтоб хорошо его одели; жене сделаем сюрприз, а 1-го числа он пропарадирует с разводом. Кадеты выступят в лагерь 28-го числа. Саша и товарищи его будут во фронте, как прошлого года. После праздников поедут в Красное Село. Саша на это время будет со мной жить; если погода хороша, то я вас помещу в лагере подле себя; я хочу, чтобы все трое несли в это время службу наравне с кадетами, обедая особо, но, впрочем, соблюдая все, что с других требоваться будет. Ты будешь командовать баталионом, Юрьевич станет в дивизион, в который они помещены будут, чтобы за ними ближе смотреть. Пробыв там десять дней и отведав приятного и тяжёлого, мы доедем в Ревель к жене, а потом воротимся домой. Все это останется между нами и не говори о том никому, но приготовь что тебе нужно для них. Скоро, с помощью Божиею, воротимся; признаться, с нетерпением жду минуту обнять милых ребят. Я устал крепко. Поклонись Жуковскому и всем нашим. Тебя искренно любящий

«Николай»

Между тем, Наследник обнаруживал все большее прилежание и интерес к преподаваемым предметам, как свидетельствуют о том похвальные отзывы его воспитателя. В подтверждение, Мердер приводить в дневнике своем следующий случай: «Я предложил Александру Николаевичу придумать себе девиз флага, который он желал иметь на Детском острове. Он сел к своему столу, сказав мне: «хорошо, я вам мой девиз сейчас нарисую». В самом деле, чрез несколько времени, принес ко мне рисунок, на коем представил водою промытую скалу, муравья и якорь, написав вокруг: постоянство, деятельность и надежда. Я крайне был обрадован сею прекрасною мыслью и советовал только рисунок отделать получше».

Как турецкая война 1828-1829 годов, завершившаяся блестящим Адрианопольским миром, так и война, вызванная восстанием Польши, не отразились на ходе занятий Наследника. И 1831-й год провел он совершенно в одинаковых условиях с предшествовавшими; только свирепствовавшая в Петербурге холера прервала на три месяца, с июня по сентябрь, обычные уроки, так как, в продолжение этого времени не дозволялось жителям столицы ездить в Царское Село, где имела пребывание Императорская семья. Из выдающихся происшествий отметим: 18-го мая производство Великого князя в штабс-ротмистры «за успехи в науках на экзамене» и назначение его 22-го августа шефом Лейб-Кирасирского, бывшего её Величества, полка (потом - Лейб-Гвардии Кирасирский ЕЁ ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ МАРИИ ФЕОДОРОВНЫ полк). После кончины Цесаревича Константина Павловича, Государь, указом Правительствующему Сенату от 29-го августа, присвоил старшему сыну титул Цесаревича.

К числу обычных развлечений прибавилась летом охота на зайцев и уток, зимою — издание по мысли Жуковского детского журнала «Муравейник», в котором сотрудничали Великий Князь и его сестры. Осенью состоялась поездка в Москву для обозрения устроенной там промышленной выставки. И в этот раз москвичи с кликами восторга приветствовали Москвича-Цесаревича. Александр Николаевич с большим вниманием знакомился с московскими святынями и древностями, осмотрел кадетские корпуса и другие воспитательные заведения, появлялся в театре и на балах во дворце, в дворянском собрании, у генерал-губернатора князя Д. В. Голицына и у других вельмож. Он очаровал московское общество стройностью и красотою, в щегольском красном кавалергардском мундире, в чулках и башмаках, но в особенности приветливостью, вниманием и обходительностью. «Он прелестно хорош» восклицает в дневнике своем сопровождавший его Мердер; «за то и вскружил всем головы».

Воспитатель не мог налюбоваться своим обожаемым питомцем, и безмерной любви к нему должно приписать беспокойство, время от времени выражаемое Мердером по поводу недостатков Цесаревича, Главным образом, его апатии в борьбе с трудностями. По возвращении из Москвы, Мердер, однако, отлично аттестовал Великого князя Государю, который, выразив полное удовольствие сыну, прибавил: «Ты не можешь сделать меня довольным иначе, как всегда учась с тем же прилежанием». Но Император Николай желал знать и недостатки Наследника и особенно строго взыскивал с него за ослушание воспитателю. Однажды, узнав о резком ответе его на замечание Мердера, Государь сказал ему: «Уходи! Ты не достоин подойти ко мне, после такого поведения; ты забыл, что повиновение есть долг священный и что я все могу простить, кроме неповиновения». По требованию Его Величества Мердер должен был перечислить главные недостатки Цесаревича: надменность, род сопротивления при исполнении приказаний и страсть спорить, доказывающая желание быть правым. «Все это», замечал он, «имеет началом гордость». Государь решил, что Александр Николаевич лишится права носить мундир по воскресеньям, если когда-либо покажет малейшее непослушание. Строгую эту меру взыскания не пришлось, впрочем, применить ни единого раза.

Весело отпраздновали святки при Дворе. Накануне Рождества в Зимнем дворце устроена была ёлка, причем Александру Николаевичу подарено августейшими родителями множество вещей: бюст Петра Великого, ружье, сабля, ящик с пистолетами, вице-мундир Кавалергардского полка, фарфоровые тарелки и чашки с изображением русских войск разных родов оружия. Но из всех подарков наибольшее удовольствие доставили ему книги, подаренные Государем. То были: «Les peuples de la Russie ou description des moeurs, usages et coutumes des nations diverses de l’Empire de Russie», «Recueil de petites marines» par Bugeaud и многотомное сочинение Шёля: «Coure d'histoire des états européens modernes». К прочим предметам он оставался совершенно равнодушен. Каждый вечер танцевали у Императрицы. Сверх того, было дано несколько спектаклей в Эрмитаже, бал в концертном зале, и большой маскарад в Зимнем дворце для дворянства и купечества, на котором, по точным сведениям, было 2.200 гостей. Ряд празднеств завершился в день Богоявления, собранием у Великих Княжон, на которое приглашены были, сверх обыкновенных посетителей придворных увеселений, по два кадета от каждого кадетского корпуса. Все маленькое общество играло «в бобы», «Королем» и «Королевой» праздника довелось быть Цесаревичу и старшей сестре его, Марии Николаевне. Они сели на трон, возле которого поместился почетный караул, а при нем барабанщиком – к невыразимой радости детей — сам Государь, «Король» и «Королева» раздавали награды и назначали должностных лиц, после чего Великая Княжна повелела начать бал.

Обязанности оркестра взяла на себя Императрица. Гости разошлись, протанцевав французскую кадриль.

Увеселения всякого рода возобновились на масленице и к ним привлекались в большом числе воспитанники военно-учебных заведений. Происходили они, то в Зимнем дворце, то у Великого князя Михаила Павловича, то на Елагинском острове, куда Двор отправился в санях, на тройках, для катанья с ледяных гор. Цесаревич с удовольствием предавался этому развлечению, в котором он, как и во всех прочих физических упражнениях, отличался необычайною ловкостью. Хотя он был несколько зябок, но выдерживал значительный холод и даже зимой постоянно гулял без перчаток.

Все это было причиною отсрочки годичного экзамена до Великого поста. Экзамен прошел по обыкновению вполне успешно, хотя Мердер и жалуется на возраставшее равнодушие Александра Николаевича к классным занятиям. Зато он не мог нахвалиться правильностью его суждений, из числа которых приводит в дневнике следующее, живо характеризующее умственную зрелость царственного юноши. На вопрос законоучителя: следует-ли прощать обиды? Цесаревич отвечал: «Должно несомненно прощать обиды, делаемые нам лично, но обиды, нанесенный законам народным, должны быть судимы законами. Существующей закон не должен делать исключений ни для кого».

Отговев на Страстной неделе и приобщившись Св. Таин, Александр Николаевич отпраздновал Пасху и накануне дня своего рождения едва не подвергся большой опасности. Катаясь верхом по Царицыну Лугу, на любимом своем коне Малек-Адель, оседланном казачьим седлом и на одной уздечке, он пустил лошадь сначала в галоп, потом в карьер и, не будучи в состоянии остановить ее, хотел сделать вольт пред веревкой, окаймляющей плац, но лошадь перепрыгнула чрез веревку и Великий Князь, не ожидавший этого, упал без чувств на мостовую. К счастью, не оказалось никаких повреждений, кроме помятия мускула нравного плеча.

Весною 1832 года Двор не жил в Царском Селе и 1-го июня прямо из Петербурга переехал в Петергоф. Жуковский не сопровождал туда своего питомца. Расстроенное состояние здоровья вынудило его уехать на воды за границу. Отъезд наставника крайне опечалил Цесаревича, который во все время его путешествия усердно с ним переписывался. Лето прошло в обычных упражнениях в кадетском лагере. 1-го июля Государь произвел Наследника в чин ротмистра, после чего он стал и на ученьях исполнять обязанности офицера, командуя взводом. К этому времени относится замечательный разговор Мердера с Императором Николаем, тщательно занесенный им в дневник.

«Я заметил «—сказал ему однажды Государь» — «что Александр показывает вообще мало усердия к военным наукам. Я хочу, чтобы он знал, что я буду непреклонен, если замечу в нем нерадивость по этим предметам; он должен быть военный в душе, без чего он будет потерян в нашем веке. Мне казалось, что я заметил, что он любить Одни только мелочные подробности военного дела». Мердер возразил, что все его усилия направлены к тому, чтобы воспитать в Цесаревиче «рыцаря без страха и упрека»; что он всячески старается дать ему понять, как, дабы сделаться великим полководцем, недостаточны парады и смотры; но если Александр Николаевич находить в них удовольствие, то нельзя обвинять его в том, потому, что у нас вообще обращают более внимания на мелочи военной службы, чем на предметы истинно важные. В заключение, воспитатель просил Государя проверить его слова, переговорив с самим Наследником об этом предмете. «Я вам верю и имею полную доверенность ко всему вами сказанному», отвечал Император, «но хотелось бы мне скорее видеть его занимающимся этим делом, как я им занимался в его лета». Несколько дней спустя, Государь сообщил воспитателю составленный им самим для Наследника план изучения военных наук, на основании которого, с 1833 года, начали читать лекции: по фортификации директор инженерного училища Христиани, а по артиллерии—инспектор классов артиллерийского училища Бессель.

Заступничество за царственного питомца пред Государем было как бы лебединою песнью нежно любившего его воспитателя. С осени 1832 года обнаружились у Мердера первые признаки болезни сердца, вскоре сведшей его в могилу. Болезненная раздражительность не могла не отразиться на его отношениях к Наследнику; случалось, что он обращался с ним строже, становился требовательнее, приходя в волнение от малейшей его провинности или проступка. Тем в большее умиление приводили его трогательный доказательства любви и преданности, которые давал Цесаревич «бесценному», как сам он называл его, Карлу Карловичу. С того дня, как Мердер заметил ему, что его нерадение, возбуждая тревогу и беспокойство в воспитателе вредно действует на его расстроенное здоровье, в Александре Николаевиче произошла разительная перемена. То, чего не удавалось достигнуть увещаниями и даже строгостью, совершилось само собою, силою признательности и привязанности Наследника к любимому наставнику и другу. Мердер восхищался этой переменой; Великий Князь не только безукоризненно вел себя, но выказывал примерное и постоянное прилежание в занятиях; его уроки были прекрасно приготовлены и все учителя совершенно им довольны. В то же время, он во все свободный минуты не отходил от страждущего воспитателя, то успокаивал, то утешал его, то плакал сам, и только силой—так утверждает Мердер—могли оторвать его от постели больного.

Радостью своею Мердер поспешил поделиться с Жуковским, который, проведя лето на водах, уединился на зиму в местечко Верне, близ Веве, на Женевском озере. Оттуда писал он Цесаревичу: «Благодарю вас, мой милый Великий Князь, за ваше письмо и за подробности, кои вы сообщаете мне о ходе ваших занятий. Еще более благодарю вас за то, что мне пишет об вас Карл Карлович. Он извещает меня, что наш общий ненавистный враг, с которым так трудно было бороться, враг, называемый ленью, почти побежден, что наш естественный бодрый союзник, называемый чувством должности, более и более приобретает силы и что есть большая надежда, что мы, с помощью этого союзника, наконец, завоюем тот чудотворный талисман, который поможет на предстоящей нам дороге безопасно прийти к цели своей посреди всех чудовищ, которые будут нас пугать и стараться сбить с ног, талисман, называемый: нравственное достоинство. Без аллегорий: у меня сердце поворотилось от радости, и слезы благодарности к Богу наполнили мои глаза, когда я прочитал бесценные строки Карла Карловича о вас и произошедшей в вас перемене, мой бесценный, верный друг. Я уверен, что, раз пробудившись, вы не заснете. Мы живем в такое время, в которое нужна бодрость, нужно твердое, ясное знание своих обязанностей и правил, помогающих исполнять оные, —правил, извлеченных из верного знания того, что справедливо, и соединенных с живым стремлением к общему благу, внушенным тою любовью, которую проповедует нам религия... Знаете только одно: что в наше бурное время необходимее, нежели когда-нибудь, чтобы государи своею жизнью, своим нравственным достоинством, своею справедливостью, своею чистою любовью общего блага, были образцами на земле и стояли выше остального мира. Нравственная сила необходима; она — в душе Государей, хранить народы в мирное время, спасает их во времена опасные и во всякое время влечет их к тому, что назначил им Бог, то-есть к верному благу, неразлучному с человеческим достоинством. Толпа может иметь силу материальную, но сила нравственная в душе Государей, ибо они могут быть действительными представителями справедливости и блага».

В августе царская семья переехала из Петергофа в Елагин дворец и уже 20-го сентября возвратилась в Петербург.

Зимою, придворные и военные торжества, приемы и парады, светские развлечения: спектакли, маскарады, балы, все более и более отнимали времени у пятнадцатилетнего Цесаревича, но не в ущерб его классным занятиям, которые не сократились ни на один час. В отсутствие Жуковского русскую историю преподавал ему Арсеньев, вернувшийся из поездки по России, которую предпринял по Высочайшему повелению для собрания материалов отечественной статистики, составляемой им для Наследника. Преподавателя химии, Кеммерера, сменил академик Гесс. Александр Николаевич продолжал прилежно заниматься, но с увлечением отдавался и удовольствиям, в числе которых не последнее место занимала охота. Радостное настроение его нарушалось лишь при воспоминании об опасности, грозившей жизни его любимого воспитателя. К весне болезнь Мердера настолько усилилась, что врачи потребовали немедленного отправления его в чужие края, и 14-го марта 1833 года он, в сопровождении семьи своей, выехал из Петербурга сухим путем, чрез Тауроген и Кенигсберг, в Берлин. В самый день отъезда, Государь, в воздаяние беззаветного и самоотверженного исполнения в продолжение девяти лет обязанностей нравственная руководителя старшего сына, пожаловал Мердеру звание генерал-адъютанта.

Александр Николаевич глубоко чувствовал всю тяжесть расставанья с неразлучным дотоле спутником его детства. «Это первое, могу сказать несчастие», писал он ему, «которое я испытал в жизни моей». И в другом письме: «Это первое испытание, которое на меня наложи л Всемогущий Отец». Простившись с Мердером, проводив его взорами, Императрица и сын её пошли в его комнату и там долго и усердно молились о ниспослании ему выздоровления, о скором возвращении его. В продолжение целого года Цесаревич переписывался с ним аккуратно каждую субботу, называя его «бесценным, милым другом», уверяя в беспредельной любви и преданности, отдавая ему отчет во всех своих занятиях, поступках, помыслах, замечая, что письменный с ним разговор— настоящее наслаждение. Письма Александра Николаевича дышать неподдельным, искренним чувством, столь же лестным для воспитателя, как и приносящим честь его царственному питомцу.

Заместителем Мердера назначен был генерал-майор Кавелин, а на Юрьевича возложена обязанность составлять отчеты, представляемые их Величествам о ходе воспитания Наследника, и заведывание его канцелярией. Карл Карлович не переставал издали поучать и наставлять Цесаревича в частых к нему письмах, побуждая его вырабатывать в себе твердость воли, искренно относиться к родителям и ко всем ближним. То же делал и Жуковский. Поздравляя Наследника из Верне с наступающим новым годом, он убеждал его не уставать в приобретении новых познаний и предостерегал от излишней самонадеянности. По поводу предстоявшей разлуки с Мердером, которого называл «добрым, благодетельным другом, гением хранителем» Великого князя, он писал ему: «Надеясь на милость Божию, смею верить, что этот тяжёлый опыт не будет продолжителен, но, вы, при первом несчастье жизни, научитесь достойным образом переносить его. Вся наша жизнь есть не иное что, как беспрерывное старание сохранить наше достоинство в опытах, посылаемых нам Провидением. Эта наука вам нужнее, нежели кому-нибудь, и вот случай доказать, что вы недаром имели такого друга в вашем младенчестве, каков несравненный Карл Карлович. Вот случай воспользоваться всем тем добром, которым его любовь к вам обогатила вашу душу. Если что-нибудь может ускорить зрелость вашего характера, то именно это несчастие, слишком рано—и, надеюсь, ненадолго—посланное вам Богом. До сих пор, имев подле себя столь надежного «руководца, имев в нем, так сказать, олицетворенную должность перед глазами своими, вы могли быть более беспечны; во всякую минуту было подле вас сердце, в котором псе ваше откликалось, и доброе, и худое; был голос, который тотчас или одобрял вас, или укорял и, в обоих случаях, приносил вам пользу. Теперь это переменилось: вы более преданы самому себе — что в ваши лета опасная утрата — и вы теперь вдвое должны за самого себя бодрствовать. В этом то и состоять теперь ваша обязанность; этою бдительностью за самим собою сохраните вы и свое достоинство в несчастии, и в то же время вы докажете ею и всю благодарность за оказанное вам добро. Живите так, как будто не было с вами никакой перемены, то есть, не забывайте ни минуты того, кто теперь не всегда с вами вместе; глядите широкими глазами вашего верного друга; это будет вам опытною наукою добродетели и в то же время облагородить еще более ваше сердце благодарною любовью, коей выражение состоит, не в ласках и не в других словах, а в согласии души с душою тех, кого мы любим и в делах достойных одобрения их, когда они подле нас, или возбуждающее сладкое воспоминание о них, когда они не с нами. Примите этот совет от другого вашего истинного друга и последуйте ему. То, что мне пишут о вас и Карл Карлович, и все другие, уверяет меня, что вы теперь способны последовать такому совету». Такая уверенность наставника подтверждается еще более веским свидетельством о сыне самого Императора Николая в письме к Мердеру: «Вообще я им доволен, сердце доброе и готовое на все хорошее и благородное.

Лето 1833 года, как и предыдущие, проведено в Петергофе почти исключительно в военных упражнениях, в кадетском лагере и на Красносельских маневрах. Наследник ездили на одиночное ученье, происходившее под руководством флигель-адъютанта Грессера, в Литовском полку.

В Красном Селе, на маневрах гвардейского корпуса, он исправлял обязанности ординарца Императора, и в день столетнего юбилея кирасирского своего имени полка командовал им на церковном параде; присутствовал и на высочайших смотрах Балтийского флота в Кронштадте, но в строю 1-го кадетского корпуса продолжал быть за унтер-офицера.

16-го сентября, по отъезде Государя заграницу для свидания с королем прусским и императором австрийским, Императрица с детьми переехала в Царское Село, где оставалась до конца октября. Туда прибыл, наконец, Жуковский, и тотчас же было приступлено к экзаменам, отложенным до возвращения наставника и прошедшим, как всегда, хорошо. По крайней мере, Наследник писал Мердеру, «что Василий Андреевич остался им доволен». По переезде в Петербург он же сообщал ему, что у них все устроено по-прежнему: «и прогулка, и фехтование, и верховая езда, и гимнастика, и время удивительно как живо летит». Он признавался, что ему очень трудно взять верх над собою, но в то же время выражал надежду, что после нескольких усилий это сделается для него легче и что тогда он всегда будет хорошо и с любовью исполнять свою обязанность, «которая, конечно, теперь мала, но будет со временем великая».

Мысли эти были внушены Цесаревичу приближением его совершеннолетия, определенного основным законом Империи для Наследника Престола в день достижения им шестнадцати лет. За нисколько времени до этого события он писал отсутствовавшему воспитателю: «Вы, вероятно, теперь уже знаете, что мне через неделю предстоишь. Я уверен, что вы будете обо мне думать, равно как и я о вас, мой милый и бесценный друг, и потому вы можете себе представить, как мне должно быть грустно, что вас, моего второго отца, в этот важный в жизни моей день здесь не будет. Но всю эту скорбь я забуду, лишь бы вы возвратились ко мне совсем здоровым, чтобы окончить вами начатое дело. В последнем письме я вам писал, что Сперанский приготовлял меня к присяге и в прошедшую субботу прочел мне ее. Она удивительно хорошо написана, и всякий человек с чувством не может ее хладнокровно прочесть».

Когда Наследник писал эти строки Мердера уже не было в живых. Он тихо угас в Риме 24-го марта 1831 года с именем Александра на похолодевших устах. Весть о его кончине дошла до Петербурга незадолго до дня, назначенного для торжественного принесения присяги Цесаревичем, по случаю исполнившаяся его совершеннолетия и, по приказанию Государя, не была сообщена его высочеству. Император Николай взял на себя поведать сыну о скорбной утрате, уже по переезде в Царское Село. Юрьевич так передает впечатление, произведенное ею на царственного юношу: «Я сидел в то время за работой, в той самой комнате, которую занимал некогда Карл Карловичу как внезапно вбегает ко мне Великий Князь; в сильном расстройстве, в слезах, бросается он на колени перед диваном. В первый момент я как бы не вдруг понял причину его внезапного отчаяния, но мне не нужно было долго догадываться о причине, — рыдания Великого князя объяснили мне оную, и вместо утешения, я смешал слезы мои с его слезами. Дав время облегчить слезами столь сильный порыв сердечной скорби, я поднял Великого князя. Обнимая меня, он сказал: «Не понимаю, как вы могли скрывать от меня свои чувства и как я не мог догадаться об ожидавшей меня горести? Боже мой! Я все надеялся,. что скоро увижу бесценного Карла Карловича!». Слезы и рыдания прерывали несколько раз слова его. Объяснив волю Государя Императора, чтобы удалить от него всякое подозрение о сем горестном для всех нас событии и, собственно, мне данное его Величеством приказание скрывать скорбь свою, я не мог не сказать, что эта скорбь была тем тяжелее для моего сердца и мучительнее, что не могла быть никем разделена. После некоторого размышления Великий Князь присовокупил: «Как хорошо, однако же, сделали, что не сказали мне... перед присягой моей...». Сегодня (три дня спустя) его Величество изволил расспрашивать меня о Великом Князе, и когда я сообщил описанные мною выражения чувств скорби его, которая до сих пор ясно обнаруживается и на лице его и в его действиях, равно и то, что он часто и долго стоит, погрузясь в размышления перед портретом незабвенного Карла Карловича, его Величество изволил сказать мне: «Я весьма этим доволен; таковые чувства его мне весьма приятны; надобно, чтоб он чувствовал свою потерю».

Заключим приведением посмертного отзыва Жуковского о достойном своем сотруднике: «Из сорока шести лет жизни своей посвятил он тридцать на службу Государю и последние десять провел безотлучно при особе его высочества Наследника, коего воспитание было ему вверено. Отменно здравый ум, редкое добродушие и живая чувствительность, соединённые с холодною твердостью воли и неизменным спокойствием души — таковы были отличительный черты его характера. С сими свойствами, дарованными природой, соединял он ясные правила, извлеченный им из опыта жизни, —правила, от коих ничто никогда не могло отклонить его в поступках. Спокойно и смиренно действовал он в кругу своих обязанностей, руководимый одной совестью, верный долгу, без честолюбия, без видов корысти, строгий с самим собою и удивительно добродушный с другими. Десять лет, проведенных им при Великом Князе, конечно, оставили глубокие следы на душе его воспитанника; но в данном им воспитании не было ничего искусственная: вся тайна состояла в благодетельном, тихом, но беспрестанном действии прекрасной души его, действии, которое можно сравнить с благорастворением воздуха, необходимым для жизни и полного развития растений. Его питомец был любим нежно, жил под святым влиянием прямодушие, честности, благородства; он окружен был порядком; самая строгость принимала с ним выражение нежности; он слышал один голос правды, видел — одно бескорыстие. Могла-ли душа его, от природы благородная, не сохраниться свежею и непорочною, могла-ли не полюбить добра, могла-ли в то же время не приобрести и уважения к человечеству, столь необходимая во всякой жизни, особливо в жизни близ трона и на троне? Будем же радоваться, что душа Наследника на рассвете своем встретилась и породнилась с прекрасною душою Мердера. Провидение разлучило их в минуту важную для обоих. Все земное кончилось для одного в то время, когда другой вступал в храм для первой присяги на жизнь земную. Один при переходе в лучший мир простился с здешним, произнося свое любимое, здешнее имя: Александр, Александр...».