ГЛАВА IX.

Появление Политического завоевателя влечет за собой

Деспотизм и упадок Теократиии. Следствие этих событий.

Миссия Орфея, Моисея и Фоэ. Основание Трои.

АССИРИЯНИН Нин был, как я говорил, первым политическим завоевателем. Благодаря ему и Семирамиде, его преемнице, Вавилония удерживала скипетр мирового господства вплоть до появления Фараонов Аменофиса (Amenophis) и Оруса (Orus), когда, спустя приблизительно шесть веков, скипетром овладел Египет. Но в этот промежуток произошло несколько значимых событий.

Финикийские Пастухи были свергнуты с египетского трона Амозисом и изгнаны из Аравии. Одни отступили в Палестину, другие поспешили водвориться в Ливии (Lybie), - в ту пору Ливией назывался весь африканский континент (108); большое число финикийцев осталось в Египте, покорившись господству победителей.

Между тем, наследники Нина и Семирамиды, видя, что все покоряется их приказам, уснули на своем троне, сделавшись дряблыми. Аралиос (Aralios) и Арматристис (Armatristis), являясь первыми монархами, потерявшими из виду свое высокое предназначение и забывшими о том, что они были временными представителями Провидения, которые должны отдавать дань своего уважения суверенному Понтифику, пытались стать независимыми и деспотически править своими государствами. Следовавший за ними Белохус (Belochus) сам осмелился поднять руку на священную тиару, с целью либо извлечь выгоду из смерти суверенного Понтифика, либо ускорить последние мгновения теократии, дабы объединить тиару с короной, объявив себя абсолютным монархом. Эта профанация имела те последствия, которые должна была иметь. Восстали Европейские колонии, подавленные гнетом его тирании. Они повиновались своим суверенным Понтификам, постановившим на священных горах Фракии, Этрурии и Гесперии не признавать Белохуса. Фракийские Анаксы (Anaxes), этрусские Ларты (Larthes), Регхи (Reghes) Басков (des Vasques), до тех пор все подчинявшиеся верховной власти суверенного Царя, воспользовавшись удобным случаем для своих устремлений, сбросили иго Белохуса, возведя самих себя в Цари из сатрапов (de vice-rois; вице-королей), которыми доселе являлись. Все силы Ассирийской империи, тогда весьма значительные, обратились против них. Финикийцы, вынужденные подчиниться, снабдили царское войско своим флотом, хотя Арабы и Египтяне предпринимали против него сильные диверсии. Вспыхнувшая между Азией и Европой война, в которой Африка играла вспомогательную роль, была долгой и страшной. В течение трех стлетий кровь не прекращала литься даже на мгновение. Посреди этих политических бурь, казалось, что сама природа, пораженная внутренними конвульсиями, готова ринуться в ужасы войны. Произошли огромные бедствия. Чудовищные потоки затопили много стран; моря вышли из берегов, затопив Аттику; озера пробили проходы сквозь горы Фессалии, и пока целые народы были смыты разбушевавшимися волнами, над другими пределами нависло иссушающее небо, не давшее за семь лет ни единой капли дождя или росы. Во многих местах проснулись вулканы. Этна извергся своими первыми огненными вихрями. Чудовищные пожары разразились в лесах Галии и никто не знал, кто разжег первую искру. Горела почти вся Италия. Гесперийские горы (Les monts Hesperiens) были охвачены пламенем из-за чего стали называться Пиренейскими горами (de montsPyrenees). Впервые царская кровь обагрила трон. Было видно, как подлые злодеи занесли над князем свои нечестивые руки, чтобы сесть на его место. Земля трепетала. Горы расступились, погребя под своими обломками целые города.

Особенно бросается в глаза, что в рассматриваемую эпоху скорбных времен, начиная от правления Ассирийца Белохуса и вплоть до правления Египтянина Гора (Orus, Оруса), видны лишь катастрофы и бедствия (109). Это осколки народа, которые сталкиваются, разбиваются, идя из Азии в Европу и из Европы в Азию, чтобы наполнить там берега своей кровью. Посреди смятения видно, как спускаются с северных высот еще дикие Гиперборейские орды. Они летят, как хищные птицы, жаждущие резни, чтобы истребить остатки Финикийской империи, распавшейся на куски.

 Кощунственная храбрость нечестивого Белохуса спровоцировала все эти несчастья.

 Даже Индия и Китай, наряду с остальным Миром, не были больше спокойными.Уже Китай стал театром нескольких революций; в Индии в результате завоеванийСемирамиды угасли две династии, солнечная и лунная, и тогда авантюристы, имея титул отважных и используя право своего оружия, основали более или менее сильные царства. Не беспокоясь о согласии на это Высшего Понтифика, удалившегося на Тибет, они сами себе возложили короны на головы, показав тем самым, что они могли быть вырваны у них такими же средствами, как и добыты ими. Некий Сахадева (Sahadeva) в Магадхе (Magadha), некий Бохг-Дхант (Bohg-Dhant) в городе Сириганур также объявили себя царями, но их слабое потомство, игрушка в политических ненастьях, часто обагряло кровью ступени трона, - иногда одного смещал первый министр, другого - начальник охраны. Можно было увидеть, как старого Нанду (Nanda), убитого в возрасте более ста лет, заменил человек более низкого происхождения.

Таковыми были последствия раскола Иршу. Сильный гений Кришны смог хорошо остановить их расползание в течение двенадцати или пятнадцати веков; но их сжатое движение не становилось менее опасным. Человеческая воля, поручившая себя Судьбе, должна была идти своим путем. Все, что являлось возможным сделать теперь - это сохранить вклад древних традиций и принципы знаний, чтобы передать их, когда минует гроза, Новым народам, способным извлечь из них пользу. Так заключило в своей мысли Провидение, и это намерение в потенции не преминуло осуществиться на деле.

Приблизительно за четырнадцать или пятнадцать столетий до нашей эры на земле появились три необыкновенных человека - Орфей у Фракийцев, Моисей у Египтян и Будда (Boudha) у Индусов. Этот Будда поначалу звался Фоэ (Foё), а затем получил прозвище Шакья (Shakya). Отличительные признаки этих людей совсем не схожи, но в определенном смысле одинаковая сила еще узнается в учении, которое они оставили: его неизгладимому отражению оказался не страшен поток времен. Нет ничего более блистательного по формам, ничего более завораживающего в подробностях, нежели мифология Орфея; нет ничего более глубокого, более обширного, но также и ничего более сурового, нежели космогония Моисея; нет ничего более опьяняющего и наиболее способного вдохновить религиозный подъем, нежели Созерцание Фоэ. Орфей облачился самыми блестящими цветами идей Рама, Зороастра и Кришны; он создал поэтический политеизм; он воспламенил инстинктивное воображение народов; Моисей, передав нам Божественное Единство Атлантов, развернув перед нашими глазами предвечные установления, вознес человеческий разум к высоте, где зачастую он с трудом держался. Фоэ, раскрыв таинства последующих существований, разъяснив великую загадку Вселенной, указав цель Жизни, говорил с человеческим сердцем, приводил в движение весь его пыл и, главным образом, вдохновлял душевное воображение. Эти три человека, одинаково исшедшие от самой истины, носвязывающиеся больше в частном порядке, имея каждый свое лицо, если бы объединились, то, вероятно, достигли бы познания Абсолютного Божества - Моисей в своем непостижимом Единстве, Орфей в бесконечности своих признаков и свойств, Фоэв основе и завершении своих Концепций.

В эпоху, когда появился Орфей, землей правил Египет, он укротил могущество Вавилонян, заключил союз с Эфиопами и Арабами, принудив гордых наследников Нина признать не только независимость основанных в Европе финикийских колоний, но еще и поселений Финикийцев, существовавших в Африке и Азии под именами Нумидийцев (de Numides), Ливийцев (de Lybiens), Филистимлян (de Philistins), Идумеев (d'Idumeens) и пр. Эти колонии, обретя свою независимость, далеко не были спокойными. Хотя можно признать три главных центра на южном побережье Европы, начиная от Понта Эвксинского и до Геркулесовых Столбов, поскольку три суверенных Понтифика обосновались в Родопских (Rhodopes) горах, на Апеннинах и Пиренеях, но требовалось еще многого, чтобы Фракийцы, Этруски и Баски (les Vasques) образовали три четкие силы, совершенно объединив их между собой. Ряд самостоятельных государств образовался в их среде, столь разнообразных по названиям, сколь и по притязаниям, протяженности и силе. Анаксы, Ларты, Регхи плодились до бесконечности. Все желали повелевать; никто не хотел подчиняться; как не возвышал свой голос суверенный Понтифик, его больше не слушали, наступила полная анархия (110). Едва эти крохотные государства избавились от заботы бороться с Ассириянами, как обратили оружие против себя самих. С Востока на Запад и с Запада на Восток возникло непрестанное движение малых народов, которые, взыскуя постоянного господства, сталкивались и разбивались друг о друга поочередно. Историки и хронологи, пытавшиеся проникнуть в эту эпоху Анналов Мира, терялись в безвыходных лабиринтах (111). В пылу этих смут, представляющих мало значения, чтобы мне на них останавливаться, явился один, о котором я обязан сообщить из-за исключительного влияния, обретенного им впоследствии.

Некий Язиус (Жазиус, Jasius), будучи одним из этрусских Лартов, объявил войну другому Ларту, именовавшемуся Дарданусом (Dardanus), который, очевидно, оказался довольно слабым, чтобы ему противостоять, и попросил о поддержке царя Вавилонии Аскатада (Ascatade) (112). После нескольких сражений, где победа переходила то к одному, то к другому Ларту, Дарданус, не заботясь больше о возвращении в Италию, уступил свои права на эту страну некоему Тиррену (Tyrrhene), сыну Ато (d'Ato), родственнику или свойственнику Ассириянина Аскатада, приняв от него взамен часть Меонийских полей (des Champs Meoniens), где он обосновался с теми из местных жителей, которые пришли к нему на службу. Что касается Тиррена, то он прибыл морем в Италию и получил в результате договора город Разен (Razene), основав там небольшое царство.

 Дарданус стал первым царем Трои, маленького города, который он обнаружил у подножия горы Иды (Ida) и который он значительно расширил. Его последователи, называвшиеся Дарданидами, хотя и зависили всегда от ассирийской монархии, достигли достаточной славы, чтобы оставить свое имя принадлежавшему им некогда проливу Дарданеллы. Их столичный город, похорошевший за три столетия процветания, сделался знаменитым, когда в течение десяти лет удерживал греческую осаду; его падение занимало и все еще занимает Молву, благодаря гению Гомера, избравшего этот город темой своих эпических песнопений и аллегорий.