ГЛАВА II.

Полезность Феодализма и Христианства. Изменение этих двух

укладов во взаимоотношениях друг с другом. Рыцарство и его последствия. Преобразование Социального состояния в Европе.

Скорее удивительно, чем неожиданно, было наблюдать эти дикие народы, для которых опустошение и разрушение являлись потребностями, которые, облеченные огнем и мечом, повсюду сеяли смерть и пламя, остановившимися в разгар своих побед и принявшими от тех самых, к кому они питали отвращение за науки и искусства, религию, утихомирившую их ярость и противоречившую всем их наклонностям. Чтобы судить об этом удивительном контрасте между их характером и поведением, нужно просмотреть жуткие анналы, начиная от середины пятого столетия и заканчивая одиннадцатым. Я думаю, что ничего более значительного тогда не происходило на земле. Со всех сторон были заметны решительные тенденции к распаду, иневероятные усилия, предпринимаемые, чтобыот них избавиться, всегда останавливались перед невозможностью своего осуществления. Даже Карл Великий, один из самых необыкновенных появившихся в это время в Европе людей вовсе не достиг Вселенской империи, на которую притязал, по уже указанным мной причинам. Однако, он сослужил выдающуюся услугу Социальному состоянию, туже затянув узел, мешавший его распаду. Искренние, но не обладающие запредельными знаниями внешних форм писатели много проклинали этого князя за его поход против Саксонцев. Они обвиняли его в фанатизме, ибо он заставил саксонские племена принять христианский культ; но они не думали о том, что это было единственным средством остановить саксонское разрушительное неистовство; когда бы Карл так не поступил, то Европа, подвергнувшись несколькими годами спустя, нашествию Скандинавов, называемых Норманнами (Normands), оказалась бы не в состоянии им сопротивляться и погибла бы, если бы Саксонцы объединили свои усилия с усилиями этих Варваров.

Два необычайно крепких установления , одно - политическое, другое - религиозное, спасли тогда европейскую цивилизацию от полного распада. Ими являлись - феодальный строй и христианство. Некоторые философы-систематики много выступали против этих двух установлений, что было, конечно, легко, если их рассматривать разрозненно и вне эпохи, когда они существовали. Упрямые тельцы и неукротимые кони совершенно не любят ни закабаляющего их ярма, ни удил, наносящих им раны, но человек, знающий о пользе этих двух вещей, их одевает на животных, если необходимо, не беспокоясь о мнении последних. Таким же образом поступает Провидение в отношении человека, когда он может злоупотребить своей свободой, обратив против себя самого силы, данные ему для иного применения.

Но, наконец, эти два страшных установления, одинаково жестких, одинаково суровых, феодализм и христианство, неуловимо уменьшали свое напряжение, по мере того, как смягчались нравы, когда уже не столь разрушительные страсти перестали толкать Социальное состояние к полному распаду. Это уменьшение напряжения стало проявляться в феодальном строе, на который дух христианства живо воздействовал в эпоху Крестовых походов. Этот строй к концу одиннадцатого века достиг последней грани своего величия; теперь он только мог клониться к закату, по мере того, как его полезность уменьшалась, и его порядки, отвергаемые нравами, становясь все более и более нетерпимыми, одинаково ранили господ и подданных. Короли, справедливо раздраженные гордыней своих баронов, и сами бароны, утомившиеся от своей собственной власти, мечтали о преобразовании. Последние с алчностью ухватились за предложенную им надежду, и многие из них продали по ничтожной цене свои феодальные владения, чтобы искать оседлости, более соответствующие их желаниям. Самодержцы обогатились, благодаря этим частным приобретениям, возвысив постепенно свое могущество; они явились благодетелями для большого числа общин, дав им политическую свободу, и смогли найти в торговле, которой покровительствовали, значительные ресурсы для упрочения своей власти. Становясь все более и более респектабельными, по мере того, как они становились могущественнее, они нашли силу погасить распри и междуусобные раздоры, до тех пор нарушавшие мир их государств. Воздавая должное их имени, скажем, что они создали регулярные суды, откуда были удалены судебные поединки, вызовы на турниры и судилище Бога (45).

Между тем, феодальное правление, подвергаемое нападкам со стороны христианства и ощутимо смягченноеменее, чем за столетие, противодействовало, в свою очередь христианской религии, заставляя ее во многом изменить жесткость своих предписаний и обскурантизм своего учения. Это противодействие, появившееся во время Крестовых походов и, значит, никак не исходившее от признанных двумя порядками, феодальным и религиозным, принципов, целиком зависело от создания рыцарских орденов, создания, которого многие писатели расценили, как странное из-за отсутствия понятия о его цели, будучи убежденными в той великой политической истине, что всегда всякое исконное установление, будь оно в культе или в форме правления, модифицируется и видоизменяется, только благодаря предоставленным внутренним средствам, - внешние средства используют иногда по невежеству и необходимости, и они не приводят почти никогда к желаемой цели.

Созданные в начале двенадцатого столетия рыцарские ордена явились результатом своеобразных обстоятельств, в которых находилось тогда европейское общество. Тот же самый дух, что побуждал стольких дворян брать оружие для защиты паломников, притесняемых в Палестине, воодушевлял других объявлять себя покровителями слабых и мстителей за поруганную невинность в Европе. Человечность, любовь, справедливость, честь были отличительными особенностями рыцарей, особенностями, которые должны признаваться и освящаться только религией. Она их признавала и освящала, возможно, не предвидя всех их последствий; но эти неизбежные и стремящиеся развиться последствия открыли имевшиеся в ней самой зачатки и, черпая в них вдохновение, прославляя их все больше и больше, принесли свои плоды, что должны были обязательно вызреть в религии.

Человечность поначалу смягчает рабство и, невзирая на требования выгоды и страха, стремится его полностью уничтожить и уничтожает. Любовь выправляет нравы, внося в них уже долгое время неведомую прелесть, производя в них ряд приятных добродетелей, дающих рождениеизящным искусствам. Справедливость воздействет на характеры, усмиряя в них горячность, достигая до определенной степени обуздания пыла страстей. Честь просветила храбрость и воздала славе ее настоящую цену. Война велась с меньшей жестокостью; насилие и угнетение сократились. Почтение истины, преданность своему долгу, точность в держании своего слова, формировали характер дворянина. Человек чести стал новым человеком, человеком, присущим этой эпохе Социального состояния, человеком, образчик которого напрасно было бы искать в иноом месте, - у Греков, Римлян или другой нации земли.

Это противодействие стало нужным, даже необходимым. Феодальный строй, будучи целиком прекрасным для остановки распада общества, был совсем непригоден следовать по пути раскрытия возможностей новой формации; его злоупотребления проявлялись в обществе весьма безнаказанно, и довольно часто наблюдали полезных, слабых и безоружных людей, подверженных оскорблениям неугомонных и облеченных силой субъектов. Христианская религия, великолепная для усмирения свирепых страстей невежественных и варварских народов, которых она должна была обуздать, не могла впредь сохранять свою суровость среди новых сформировавшихся под влиянием рыцарства и литературы наций. Она должна была предать забвению, что считала галантность престеплением; и что изящные искусства и даже гуманитарные науки представлялись ее первыми приверженцами, как губительные изобретения, внушенные Гением преисподней, сетями, расставленными на людей, чтобы отдалить их от путей спасения. Рыцари желали любви, желали чести, и религия была обязана с ними согласиться, обратив в добродетели то, что всегда рассматривалось, как слабости и даже как пороки. Поэты желали иллюзий, желали сказок; они искали прелести красноречия вне Евангелий и Вульгаты; и стало необходимым относиться к ним терпимо за чтение Овидия и Вергилия, некогда анафематствованых, страдая от того, что они возродили память о вражеской мифологии, на которую смотрели, как на сплошное безбожие.

Так складывалось противодействие вещей. Рыцарская любовь вызвала вдохновение трубадуров; поэтическое вдохновение трубадуров зажгло воображение художников; воображение художников раскрыло философский дух эрудитов. Слава показалась с другой стороны, как на гребне рыцарского шлема, и всякий, кто был в состоянии ее обрести в поэтической лире, палитре живописца, пере писателя, устремлялся по пути, где честь, справедливость и человечность стали открыты всем. Это истинное равенство, чья заря уже занималась, наполнила умы неожиданным воодушевлением, перед которым должна была уступить суровость культа. Честь требовала, чтобы всякий труд имел свою цену, чтобы всякий талант был вознагражден, чтобы всякий выдающийся человек занял ему подобающее место: нужно было уступать чести.

Движение, данное исследовательским умам, их обратило сперва к метафизике. Долгое время их занимала только схоластическая теология, охватив их сетью тонких отличий. Первые люди, именовавшиеся философами в эти, едва освещенные слабыми сумерками столетия, черпали силу своего гения в исследованиях или спекуляциях столь же утомительных, сколь и пустых; но, наконец, нашлись здесть некоторые, весьма удачливые и весьма дерзкие из них, чтобы различить в темноте лабиринта, куда они попали, нить, способную им помочь и вывести из него, - они ее схватили и встретили Аристотеля; Аристотель их привел к Платону. Тогда новая ясность их поразила. И когда их ослепленные глаза оказались достаточно крепкими, чтобы осмелиться поставить факел, который они держали в своих руках, то его свет они направили на окружающие их предметы, будучи в высшей степени удивлены найти их столь отличными от того, что они воображали. Некоторые из них, весьма склонные к разговоорам, поплатились за свою неумеренную словоохотливость; другие, ставшие мудрыми из-за этих примеров, хранили молчание, ожидая более подходящее время для своих воззрений, или хорошо сократив их, когда они уже были высказаны (46).

Между тем, Университеты и Коллежи открывались во всех концах; каждый старался вступить на новую стезю, которая, соревнуясь с воинской службой, вела, как и она, к славе и почету. Создание первого Университета обыкновенно приписывают Карлу Великому, но даже допуская, что этот князь мог осуществить такую идею, все же кажется, что она не могла достичь больших успехов посреди ужасных смут, сопровождавших его царствование. И лишь в период понтификата Григория VII народное образование получило настоящее содействие (47). Этот суверенный Понтифик был единственным способным воспринять великую идею и ее воплотить. Однако, народное просвещение обрело упорядоченную и постоянную форму только к началу тринадцатого столетия, когда были определенно установлены степени Парижского университета (48). Также это была эпоха, когда возросла потребность в юриспруденции. Тогда понадобилось намного меньше столетия, чтобы разыскать в Италии экземляр Пандектов Юстиниана. В интеллектуальной ситуации того времени подобное произведение должно было восхитить умы. Приступили к его изучению, комментированию, и меньше чем через год после его открытия назначили в главных Европейских государствах профессоров Гражданского права, обязанных читать о Пандектах публичные лекции. Занятые воинским делом дворяне отдали научную стезю людям, происходившим от предков, связанных с земледелием, изящными искусствами или торговлей, предоставив им раскрыться на новом соревновательном поприще. Эта снисходительность сразу жесоздала для дворян ужасных соперников, ведь было понятно, когда люди, державшие в своих руках жизнь и честь других, моментально пользовалисьбольшим уважением и достигали больших успехов. Случилось же то, что случилось. Оценили одинаково людей мантии и шпаги, дворян и судейское сословие, рыцарей и художников; и, как об этом заметил здравомыслящий Робертсон, искусства и мирные добродетелиначинали обретать свое место и получали должные вознаграждения.

Таковыми являлись первые усилия, совершаемые Человеческой волей, дабы сбросить отягощавшее ее иго Судьбы, которая бы ее целиком уничтожила, если бы Провидение этому не воспротивилось. Эти усилия были благими, и если бы они тщательно подготавливались, то смогли бы привести к благородным итогам; но преувеличение, готовое примешаться к душевным страстям, не преминет отодвинуть их за границы, которых они должны придерживаться.