ГЛАВА IV.

Франция. Англия. Италия.

После Испании Франция являлась самым процветающим европейским государством пятнадцатого столетия: монархическое правление, несмотря на ряд препятствий, многие из которых были им удачно преодолены, шло к государственнному единству. Феодальный строй, установленный от начала первой Расы, начинал смягчаться при второй, и в период владычества Карла Великого получил определенные значительные изменения, стремившиеся придать ему имперские формы. Но при слабых преемниках этого князя разделилось все, что должно было объединиться, и в последующем противоположном движении сместило много естественных границ; так это произошло, главным образом, во Франции и в Германии, где возникло наиболее ощутимое противодействие, куда феодальный строй внес самую мелкую раздробленность, больше всего склонив к аристократической анархии (52).

 Таковым был неизбежный итог правления Карла Великого: это предначертанное правление, преувеличив силу Судьбы и кроме нее не имея никакой опоры, ни в Воле, ни в Провидении, должно было обязательно прийти к своему распаду, ведь, как я, кажется, неоднократно повторял, что только одно Провидение может укрепить вещи. То, что исходит исключительно от Воли разделяется, превозносясь; то, что исходит от одной Судьбы распадается в извращении.

На протяжении девятого столетия во Франции не существовало более никакой власти, а народ пребывал в рабстве. Феодальное сословие, угодив в распад, оказалось в нем бессильным, и униженная королевская власть являлась только тщеславным и не имеющим значения подобием. Лишенные войска, владений и даже подданных короли прозябали без уважения, пока, наконец, на престол не был призван вельможами королевства Гуго Капет (Hugues Capet), вождь третьей Расы. Это событие решило участь Франции, придав королевской власти реальную силу, которая, возвысившись, вскоре превзошла власть баронов. Наследники Гуго Капета, почти все выдающиеся для своего века, умело использовали обстоятельства, чтобы бесшумно овладеть национальными Штатами, представлявшими под именем Марсова или Майского поля феодальное сословие от времени первой Расы. Эти Штаты, не находя более в своем составе ни общей узы, ни совместного интереса, ни союзного принципа, которым они могли бы обладать, стали легкой добычей князей, способных их использовать либо движущей силой выгоды, либо устрашения, и соглашались отдавать им законодательную власть. Это был первый сделанный шаг. Короли Франции Людовик Толстый и Филипп Красивый его последовательно подкрепили, предоставив свободу общинам и открыв их депутатам право войти в эти самые Штаты, что с тех пор стали называться Генеральными штатами.

Ставшие законодателями монархи, взяли у штатов стиль и все полномочия, присвоив себе даже право облагать налогами и произвольно набирать войска. Незаметно они избавились от созыва Генеральных штатов, в которых они впредь не нуждались, завершив тем, что заменили их своими придворными судьями, образовав из них политическую копорацию, названную ими Парламентом, который онинаделили, помимо судебных функций, задачами заверять и регистрировать свои эдикты и другие законодательные акты. В эту эпоху Франция склонялась к абсолютной монархии; и в движении, которое в ней обрели вещи, стало необходимым, чтобы королевская власть являлась всем или ничем, что всегда зависело от гения правящего князя, коего судьба сделала хозяином своего королевства. Если гений был сильным, то Франция являлась сильной и хорошо управляемой; если же он был слабым, то Франция оказывалась в состоянии слабости и смятения. Это особое положение имело свои преимущества и недостатки. Я покажу сейчас, почему Франция, готовая занять первое место среди государств Европы, его не заняла. Это случилось не из-за Генеральных штатов, не из-за дворянства, ни из-за парламентов, которые ей мешали, как предполагали неглубокие писатели; это произошло из-за ослепления Карла VII и его неблагодарности по отношению к Провидению.

Долгое время враждебная Франции Англия, зачастую удачливая в своей вражде, испытала те же самые превратности. Подвергшаяся, как и все другие части Римской империи, вторжению свирепых учеников Одина, Британия еще меньше им сопротивлялась, чем континент. Поочередно переживая нашествия Англов, Саксонцев, Данов, Норманнов, она последовательно покорялась их игу, меняя господина, как законы, и язык, как нравы. Поначалу она была поделена между множеством мелких самодержцев, почти постоянно находившихся в состоянии войны и уничтожавших друг друга, пока их число не сократилось до семи, образовав саксонскую гептархию, которой все-таки положил конецВессекский король, именуемый Эгбертом, объединив семь королевств в одно, названное Англией. Это объединение породило благоприятные последствия, ибо благодаря ему состоялось правление Альфреда, по праву названного Великим; необыкновенного человека для своего столетия и князя, достойного уважения во всех отношениях (53).

Это правление являлось для Англии тем же, что правление Карла Великого для Франции. После смерти Альфреда все возвратилось в состояние смятения. Даны снова наводнили Англию; за ними последовали Норманны, увлекшие за собой отпрысков древних Франков, захвативших у них корону. В это время английские бароны использовали слабость многих своих королей, чтобы восстановить свои старинные привилегии, которые уничтожили последовательные завоевания Данов и Норманнов, и поскольку они не могли этого сделать, не опираясь на силы общин, то оказалось, по истечении некоторого времени, что уступки, вырванные ими у монархов, обратились во благо общин, нежели в преимущество дворян. Племена, сформировавшиеся в духе смуты, поднятом баронами, обернули его против самих баронов, да так, что феодальная система, открытая со всех сторон, уступила толпе и могла сохраниться лишь под защитой демократии, которую она в себя и вобрала.

 Как случилось с демократией, на которую опирался и в которую угодил феодальный строй в Англии, так произошло и с религией, рассматриваемой в качестве средства принуждения, на которой основывалось торжествующее господство феодализма в Испании; и только в расчете на себя саму, думается, могла укрепиться королевская власть во Франции, обольщая себя одной силой оружия и одной иллюзией скипетра удерживать притязания феодалов и незаконные вмешательства общин. Здесь требовалось больше Воли, нежели Судьбы в Англии, и больше Судьбы, нежели Воли во Франции и Испании; но Франция обладала тем преимуществом над Испанией, что она, по меньшей мере, не профанировала силу Провидения, злоупотребляя своим именем, дабы поддержать свою власть; и основания французской государственности, будучи более верными, являлись, следовательно, и более крепкими.

 Если участь Италии отличалась в определенном смысле от судьбы иных европейских государств после варварского нашествия, то лишь потому, что она была еще горшей, как по причине большого избытка богатств, привлекавших сюда беспрерывно варваров, так и из-за яростной ненависти к Римлянам, которую должны были утолить варвары. Ломбардцами (Lombards; Лангобардами - прим. пер.) назывались те из Готов, что осели в Италии, предварительно ее опустошив. Правление Карла Великого остановило на мгновение всеобщий разлад, пролив на Италию кое-какие лучи надежды; но покой продолжался мало. Здание, возведенное этим монархом, было громадным. Никто уже после него не мог выдерживать эту ношу. Империя Карла Великого, поначалу разделенная его сыном Людовиком, звавшимся Добродушным (le Debonnaire; Добряком - прим. пер.), распалась еще и после смерти Лотаря (de Lothaire), сына Людовика, и вскоре перестала существовать. Германская корона была навеки отделена от короны Франции; и наследники Карла Великого, все больше и больше неспособные хранить венцы, уступали их то одному, то другому: впервые корона оказалась у графа Франконского, именовавшегося Конрадом; второй раз-у вассала, звавшегося Гуго Капетом (54). Но перед этими двумя событиями все государственные ведомомства были сокрушены; исчезло единство действия; таким образом, феодальные составляющие этого великого тела, начиная от самых больших и заканчивая самыми маленькими, сделались суверенными в своих владениях.

 Среди произошедших тогда вещей нужно тщательно отметить здесь следующую: получилось, что владения и частично села в момент изменения, о котором я говорил, не принадлежавшие ни воинским начальникам, ни баронам, которые могли бы их мгновенно захватить, оказались у епископов или аббатов, судей и муниципальных магистратов, которые, увидев в себе их хозяев, укрепили свою власть, да так, что никто не имел силы им воспротивиться и не помышлял об этом в чудовищном, воцарившемся во всем хаосе. Выходит, что феодальная, столь раздробленная система вобрала в себя весьма значительное число мелких теократий и мелких республик, необычное существование которых не являлось одной из незначительных странностей этих темных времен. Конечно, во всем этом не имелось ничего по-настоящему теократического и еще меньше по-настоящему республиканского: все сводилось к формам; сущность не проступала сквозь феодальную анархию.

Испания, Франция и Англия либо не восприняли этих форм из-за воспротивившихся тому обстоятельств, либо после того, как восприняли их, не сохранили их на долгое время. Но совершенно по-другому сложилось в Италии и Германии, где недостаток целостности в управлении стал еще более ощутимым. Эти две страны были буквально напичканы мелкими церковными и городскими (municipales; муниципальными) государственностями, поначалу называвшимися имперскими (imperiales), которые якобы подчинялись Империи, но кончали тем, что становились независимыми. Церковные государства существовали в большом количестве в Германии; городские - в Италии. Последняя страна была отягощена множеством этих мнимых республик, поочередно истреблявшихся, которые, выскочив из рук аристократического совета, чтобы попасть в руки недолговечного узурпатора, меняли только форму тирании. Повсюду имелись мятежники, завистливые, заговоры, конспирации, захваты; но войны не велись, поскольку не было армий, но совершались убийства, и самые выдающиеся победы достигались при помощи отравлений (55).

И все же в пучине анархического хаоса существовало, благодаря торговле, предоставившей им средства, несколько отличавшихся от других городов. Венеция, Генуя, Пиза, Флоренция входили в их число; в особенности же Венеция, которая сумела отлично наладить торговлю с Александрией (56). Можно сказать, что, главным образом, в Италии феодальная система уступила торгашескому духу, усвоив от него волевое движение. Установившееся правление не являлось вовсе республиканским, как его квалифицируют мало сведущие историки; оно было эмпорократическим (57). Итак, эмпорократия повсюду господствовала в Италии. Из ее недр вышли выдающиеся люди, давшие Италии немного ясных дней, которые она имела в шестнадцатом столетии. Этот вид правления, перешедший из Италии во Фландрию, был принят, спустя малое время, в Голландии. Он назывался еще республиканским, хотя на самом деле являлся лишь городским и эмпорократическим. Демократическое правление может существовать только там, где народ собирается в массу и назначает себе сам своих руководителей (ses magistrats), как это практиковалось в Афинах и Риме. Всякий раз, когда форма правления становится представительной, она обращается в эмпорократию. Руссо имел здравое суждение на сей счет. Он хорошо видел, что народная Воля, являющаяся существенным принципом всякой республики, не может быть представлена. Идея представителей современна, как о том говорилось, или скорее она заново взята от древнекельтского правления и видоизменена, в соответствии с феодальной системой Готов.

Прежде Голландцев Швейцария, избежав австрийского гнета, попыталась построить республику, но получилась попросту образовавшееся сообщество городов. Начиная с падения Римской империи, в Европе вовсе не существовало ни одного правления, которое можно было бы назвать гомогенным (однородным; аутентичным - прим. пер.) и совершенным в своем роде. Все правления влекли за собой смешение самых противоположных элементов (58).