ГЛАВА VII.

Седьмая Революция в Социальном состоянии. Установление

Теократии.

 Суеверный и свирепый культ, которому фатальное искажение провиденциальных законов подчинило Кельтов, террор, ставший его естественным последствием, и привычка постоянно ощущать над своей головой смерть сделали Кельтов неспособными к состраданию. Непримиримые из-за системы и доблестные, благодаря инстинкту, они с такой же легкостью сеяли смерть, как ее и принимали. Война стала их стихией. И не бывало такого, чтобы посреди битв и во время, когда усталость отягощала их тела, или во всяком другом месте дух Кельтов одолевался призраками, обретая определенный покой. В любом месте, куда победа направляла их стопы, за ними следовало опустошение. Безжалостные враги иных религий, они уничтожали их символы, разрушали их храмы, разбивали статуи, и часто, когда наставал момент решительного сражения, они давали клятву перебить всех людей и животных, которые попадут в их руки. Казалось, исполняли они это по причине запрета, который получили Евреи, спустя продолжительное время. Кельты, таким образом, думали почтить ужасного Тора, наиболее отважного из их предков, и, кроме резни и разрушения, не предполагали по-другому засвидетельствовать перед Теутадом свою силу и свое могущество. Единственной добродетелью была для них храбрость, единственным пороком - слабость. Они называли преисподнюю обителью слабых, Нифельхайм (Nifelheim) (44). Убежденные, что война в этом мире является источником славы, а в другом - спасения, они ее рассматривали, как акт правосудия, думая, что сила, которая дает им над слабым неоспоримое право, устанавливает явный признак Божества. Когда, к несчастию, они бывали поверженными, то принимали смерть с диким бесстрашием и пытались смеяться, даже уходя из жизни в тяжких мучениях.

 Уже не раз Кельты имели возможность проявить свою излюбленную страсть. Атланты, атакованные в черте своих городов, были побеждены на всех направлениях. Берега Средиземноморья, разгромленные от черноморского побережья до Океана, теперь принадлежали Кельтам. Небольшое число оставшихся Судэйцев было обращено в рабство. Став хозяевами многих портов, победители не преминули создать нечто вроде флота, при помощи которого без труда распространились на противоположных берегах Африки, основав там свои колонии. Под предводительством одного из своих мэров, получившего за свою великую доблесть имя Герола, они прошли Испанию и, разграбив и опустошив поселения Атлантов, достигли знаменитого места на берегу пролива, которое назвали с тех пор Геркулесовыми Столбами (Colonnesd'Hercule). Думаю не ошибусь, во многом забегая вперед, что именно по причине этого события место было так названо, ибо, как я уже замечал, имя Геракла не отличается от имени Герола. Впрочем, по данному поводу сохранилось древнее предание. Говорят, что прозвище этого Геракла, Кельта по происхождению, было Огми. По-кельтски слово Огми обозначало великую Силу или великую Рать (45).

 Так как Кельты в эту эпоху владели целой Европой, они проходили своими ордами вплоть до Африки, угрожая храму Аммона и заставляя трепетать Египет. Былоопасение, что эта дикая сила могла предпринять захват Мира; стало бы необратимым, если бы Кельты стали господами древнего Египетского царства, которое, согласно Геродоту, было основано, как минимум, за двенадцать тысяч лет до нашей эры. Это событие, если бы оно имело место, явилось бы одним из самых пагубных для человечества. Но Провидение его предупредило. Оно не смогло непосредственно изменить извращенную волю Гиперборейской расы, но оно смогло ее наказать. И вот каким образом.

 Некоторые Кельты, вернувшиеся из Африки в Европу, принесли с собой ростки неизвестного заболевания столь ужасного в своих последствиях, что оно уничтожило надежду всего населения, обрушившись на поколение в своих принципах. Оно называлось Слоновой болезнью (Elephantiase;Elephantiasis), возможно из-за слона, являвшегося ее причиной. За малое время это ужасное заболевание, распространившееся с юга на север и с запада на восток, принесло чудовищные опустошения. Кельты, на которых она набросилась, неожиданно теряли свои силы, умирая от истощения. Ничто не могло побороть ее яд. Вопрошающая Волюспа понапрасну требовала искупительных жертв. Человеческие жертвы, умерщвляемые тысячами, не устраняли бедствия. Нация вымирала. Впервые за долгое время эти неукротимые воины, полагавшие свое единственное прибежище в силе, чувствовали, что сила не была всем. Неспособные к малейшему действию, они тащили друг друга в свои обезлюдившие лагеря, скорее похожие на привидений, чем на солдат. Если бы Атланты тогда были в состоянии их атаковать, то Кельты бы погибли.

 Но нашелся в то время среди Друидов один ученый и добродетельный человек, знания которого и кроткие добродетели до тех пор были мало заметными. Этот человек, будучи в расцвете сил, в тайне сокрушался о заблуждениях своих соотечественников, рассуждая здравым умом, что их культ, вместо того, чтобы чтить Божество, Его отвергает. Он знал традиции своей страны и во многом изучил природу. Как только он увидел распространение фатального заболевания и его опустошения, то не сомневался, что оно явилось бедствием, посланным Провидением. Он тщательно изучил его, узнав его принцип, но тщетно искал снадобья от него. Потерявший надежду от бессилия сделать добро, которым прельстился, скитавшийся однажды по священному лесу, он присел у подножия дуба и здесь уснул. Во время сна ему показалось, что его позвал по имени выразительный голос. Он проснулся и увидел перед собой человека величественного сложения, облаченного в платье Друида и несущего в руке жезл, обвитый змеей. Изумленный этим явлением, он спросил у неизвестного, что он хотел сказать; тогда тот, взяв его за руку, поднял и показал на том же дереве, у подножия которого он отдыхал, очень красивую ветку омелы, сказав ему: О Рам! Вот - лекарство, что ты ищешь. И внезапно достав из-за пазухи маленький золотой садовый ножик, им срезал ветку и отдал ему. Затем еще добавив несколько слов о том, как приготовить омелу и как ее употребить, он исчез.

 Внезапно пробудившись, весь взволнованный от приходившего сновидения Друид нисколько не сомневался в том, что оно пророческое. Он простерся ниц у подножия священного древа, где ему явилось видение, поблагодарив в глубине своего сердца Божество-Покровителя, которое ему его послало. Наконец увидев, что в действительности на этом дереве есть ветка омелы, он ее бережно срезает и кладет в коробочку, аккуратно прикрывая по краям платком, служившим ему поясом. После помолившись, чтобы призвать на свой труд благословение неба, он начал делать, как ему было указано, счастливо преуспев по окончании работ. Когда понял, что его омела достаточно приготовлена, то, приблизившись к безнадежному больному, он дал ему проглотить несколько капель божественного лекарства, заключавшегося в перебродившем напитке, и с невыразимой радостью увидел, что жизнь, готовая угаснуть, воскресла, а смерть, вынужденная оставить свою жертву, была побеждена. Все опыты, которые он делал, имели тот же успех, так что скоро весть о чудодейственных исцелениях распространилась повсюду.

 К нему устремлялись со всех концов. Имя Рама было у всех на устах, сопровождаемое тысячами благословений. Собралась Священная коллегия и суверенный Понтифик обратился к Раму, попросив его раскрыть, каким образом столь великолепное лекарство, принесшее спасение нации, оказалось в его распоряжении. Друид без всякого труда ему ответил, но, желая передать духовному сословию свою силу, которой оно не обладало до сих пор, он дал легко почувствовать Друду, что, познакомив нацию со священным растением, указанным Божеством, и воздав ему самому почтение, как священному, нельзя разглашать его приготовление. Напротив, его надо укрыть заботливо в святилище, дабы придать религии лучший расцвет и лучшую силу менее насильственными средствами, чем теми, которые использовались до тех пор. Суверенный Понтифик знал цену этим доводам и их одобрил. Кельтская нация узнала, что именно Омеле на дубе, указанной божественным благом, она обязана за прекращение ужасного бедствия, пожиравшего ее. Но в то же самое время она понимала, что таинственное свойство этого растения, способ его сбора и приготовления, доступны лишь одним Лерам и не могут разглашаться двум другим класса - Лейтов и Фольков.

 Впервые случилось, что по отношению к духовной касте две других касты, воинов и людей труда, были смешаны в одну. Это дало место новой идее и новому слову. Рассматривая Лейтов (Leyts) и Фольков (Folks), как один народ, над которым Леры (Lehrs) обладали властью, они сократили два слова в одно, образовав из них слово Лейольк (Leyolk), ставшее у нас словом Лаик (Laique; фр. светский, мирской - прим. пер.). Предположим, что Лейты подверглись некоторому наказанию от этого смешения, но они были не в состоянии ему сопротивляться. Их повлекла за собой сила вещей. Как в принципе общества Фольков, которые были обязаны Лейтам своим сохранением, поставив себя в зависимость от них, равным образом и Лейты теперь оказались обязанными своим сохранением Лерам и признали их господство.

 Это изменение, казавшееся мало значительным в момент его появления, имело затем более важные последствия, когда установилась чистая Теократия, и всякая разграничительная линия стерлась. Теократия могла выродиться в абсолютный деспотизм или в анархическую демократию, в соответствии с тем, кем была захвачена власть - силой одного или силой множества.

 Так во Вселенной, когда зло рождается чаще добра, когда добро рождается чаще зла, как ночь следует за днем, а день за ночью, чтобы законы Судьбы исполнялись и чтобы Человеческая воля, свободно избирая одно или другое, стала ведомой одной силой вещей к свету и добродетели, которые ей непрестанно дарует Провидение.