ГЛАВА X.

Лютеров раскол. Каким образом Карл Пятый

мог его остановить.

Все, кто описывали историю современных наций были поражены великим зрелищем, которое представляла собой Европа в начале шестнадцатого столетия, но никто из них даже непомышлял объяснить, почему это великое зрелище завершилось почти повсюду катастрофой. Действительно, был открыт и завоеван Новый Свет, но он стал опустошен. Старый континент наблюдал за появлением необыкновенных людей во всех сферах, но эти люди, вместо того, чтобы укрепить, сотрясали Европу, и вместо того, чтобы просветить, ее поджигали. Италия кичилась папой Львом X; и этот суверенный понтифик видел, как при его понтификате зарождается чудовищный раскол и терзает Христианскую церковь. Карл V, Франциск I были великими властителями и после себя навлекли лишь несчастья на государства, которыми правили. Лютер, Кальвин являлись гениальными людьми; и их гений прозвел только гибельные разделения, войны, убийства и преследования. Откуда получилось такое противоречие? От беспрерывной возрождающейся борьбы между Волей и Судьбой, Свободой и Необходимостью, что велась в отсутствие Провидения, которое ни одна из двух сторон не желала признавать.

Перед тем, как Колумб открыл Новый Свет, никто и не верил в возможность его открытия; все отрицали существование Нового Света, вплоть до того, что анафематствовали тех, кто это допускал. Перед тем, как Лютер увлек половину Европы в свою схизму, все находились столь далеко от предвидения подобной революции, что высмеивали ее предсказания; Лютера считали даже недостойным костра, на котором сгорели Савонарола, Ян Гус, Иероним Пражский, Арнольд Бресцийский (Arnauld de Bresce), Дольчино (Dulcin) и многие другие. Папа Лев X, вступивший в понтификат в возрасте тридцати шести лет, обещал Европе великолепное правление: происходя от флорентийских Медичи, он обладал всеми их достоинствами и недостатками; он любил науки и искусства; он покровительствовал артистам и ученым; он был щедрым, благородным, искренним другом; он мог быть превосходным владыкой, но он не верил в догматы своего культа, а значит он являлся плохим Понтификом. Его тяга к роскоши была скорее предлогом, чем причиной проявившегося раскола: он желал завершить Базилику Святого Петра, начатую папой Юлием II, и, не имея достаточных средств, чтобы покрыть эти расходы, он вообразил, будто можно обложить небольшим налогом совесть, продавая всем христианским народам индульгенции, поскольку уже продавали сами народы. Несомненно, он мог бы поступить гораздо лучше, идя более свободным путем, и открыто обратиться к христианам с тем, что их суверенный понтифик, нуждаясь в определенной сумме для возведения величественного дворца Князю Апостолов, просит каждого из них каждого о маленьком взносе; но этот путь оказался неприемлемым для культа, проповедующего смирение. К чему, скажут, возводить дворец бедному рыбаку Кифе? Значит, было необходимо предпринять уловки, применить хитрость, в соответствии с методой Римской Курии, своей позицией вынужденной всегда находиться в противоречии с самой собой. Эту хитрость, которая в иное время не была бы даже воспринята за таковую, или если и была бы, то сошла бы за мелкий проступок, расценили, как тяжкое преступление, отринув со всей беспримерной суровостью.

На самом деле подготовили умы к этой резкой выходке Ян Гус и особенно Виклеф: уже слышали, как гуситы в Чехии и Лолларды в Англии выступали против папской власти, заявляя, что ни Патриархи, ни Архиепископы, ни Епископы, не обладают, согласно Евангелию, никаким превосходством и никакой другой силой над другими священниками; что все ценности, которыми владеют папы, незаконно присвоены ими, и справедливость вопиет о том, чтобы они были их лишены; что короли не обязаны ничем святому престолу, и что святой престол не имеет никакой юрисдикции над ними и их королевствами. Что же касается догматов, то неоспоримо, что субстанция хлеба и вина пребывает и после освящения, и что тела Христова нет в освященной субстанции, как и огня в раскаленном железе; одно и другое существуют вместе без всякого пресуществления (transsubstantiation)железа в огне.

Итак, Лютер, проповедуя свое учение, не говорил ничего нового. Нападая на папскую власть, формы культа, монашеские обеты, неприкосновенность догматов, он лишь повторял то, что другие сказали до него; но повторял он это в совсем иных обстоятельствах. Получилось же, что не он создал движение, а движение создало его. Хорошо отметь этот решающий момент, здравомыслящий читатель, и ты дашь себе впервые отчет в том, почему получается так, что весьма ординарный человек зачастую достигает успеха там, где теряются выдающиеся люди. Лютер совершенно не стоил ни Яна Гуса, ни Иеронима Пражского. Он не имел ни строгой добродетели первого, ни замечательных талантов второго (77). Лютер был человек довольно высокого дарования, но без достоинства, пылкий и со страстным характером. Увлекаясь, он говорил весьма хорошо, но писал бессистемно и бездарно. Все это указывает на то, что он чувствовал живо, а мыслил затруднительно. Он вызывал большие эмоции, но умы были уже взволнованы. Сам же он, рассмотрев итоги, которые произвел, стал первым, кто удивился им. Сколько раз, считая, что зашел весьма далеко, он желал остановиться! Но однажды пустившись в путь, он больше не имел времени размышлять над последствиями. Единственный плод, извлеченный им из своей внутренней борьбы, заключался в огромном умственном изнеможении, которое он связал затем с Духом преисподней.

Начиная с 1516 года и до публикаций индульгенций в Германии, Лютер изложил свои воззрения, соответствующие взглядам Яна Гуса; обнародование их послужило Лютеру поводом к их распространению с наибольшим успехом. Между тем, папа Лев X, безразличный к нападкам этого темного монаха, которого он считал невежественным и мало опасным фанатиком, презирал его предсказания; он продолжал свои труды, отвернувшись от бурно разгоревшегося скандала в священническом сословии, роскошествуя и пребывая в апатии, в каковое состояние он и впал. Он получил только страшную революцию, которая не смогла ему добавить энергии. Лютер провоцирует эту революцию. Опираясь на покровительство электора Саксонского Фридриха (78), он идет вперед; он обращается к расточительству и наслаждениям Льва Медичи, преступлениям Александра Борджиа и выходкам Юлия де Ла Ровере. Папа его осуждает, Лютер вызывает папу на будущий собор; Папа его поражает анафемой, Лютер принародно сжигает папскую буллу об отлучении в Виттенберге. С этих пор Лютер становится человеком могущественным и ужасным; его изречения распространяются. Их принимает в Швейцарии цюрихский кюре Цвингли, что приводит к новым последствиям. Он полностью меняет формы культа, упраздняет жертвоприношение святой мессы и видит в таинстве Евхаристии только памятный обряд. Собирается сенат Цюриха и высказывается за реформу. То же самое делает сенат Берна. Вскоре в это вовлечено большинство Швейцарии, которое протягивает руку Саксонии, Виттенбергу и другим уже схизматическим частям Германии. Император Карл Пятый требует от Лютера ответить в его присутствии за свое поведение перед имперским сеймом в Веймаре. Лютер осмеливается подражать участи Яна Гуса; он слушается; обеспечивается таким же охранным свидетельством, но более ценным, потому что Карл Пятый не обладал малодушием Сигизмунда, а сейм не являлся церковным собором: он мог судить ересиарха лишь в политическом отношении. Осужденный по политическим мотивам Лютер никак не прекращает своего движения. Покорный ведущей его воле он присоединяется, не взирая на Императора и сейм, к идеям Цвингли о бесполезности мессы; ее упраздняет, как и экзорцизм; отрицает существование чистилища и необходимость исповеди, отпущение грехов и индульгенции; открывает монастыри; освобождает монашествующих обоего пола от их обетов, подает сам пример женатого священства, беря в жены монашку. Какой больший триумф могла одержать Человеческая воля над Судьбой!

Тем временем, умер Папа. Обстоятельства благоприятствовали Карлу Пятому. Говорят, что его предшественник Максимилиан имел намерение соединить папскую тиару с императорской короной; это не являлось здравым решением, даже если бы он достиг успеха, ведь ничего и так не мешало изменить формы папства. Всякий незаурядный человек мог легко это ощутить. Стало ясно, что в сложившемся порядке вещей нет другого средства уничтожить схизму, которая могла потопить в крови и растерзать Церковь, как освятив сам раскол. Нужно было пригласить Лютера в высшее духовенство. Сделавшийся Папой Лютер стал бы способен подчинить Человеческую волю игу Провидения, и я уверен, что он бы это сделал. До тех пор он являлся только увлеченным, а тогда бы могло начаться его вдохновение. Признавая это, Император мог бы признать и Лютера, и Вселенская империя смогла бы отсчитывать свой срок с правления Карла V. Турки, едва вступившие в Европу, могли бы быть изгнаны из нее, а Иерусалим быть отвоеван, и Старый вместе с Новым Светом могли бы видеть в этом городе священный град, к которому все народы Вселенной должны обращаться в молитве.

Карл не чувствовал ничего этого. Уступая мелким выгодам, он возвел на понтификальный трон под именемАдриана VI своего наставника, человека честного, но слабого, неспособного выдерживать бремя ответственности, как и то, что свалилось ему на голову. Этот Адриан, являясь преемником Климента VII, Юлия Медичи, обладавшего уже без добродетелей всеми недостатками своей фамилии, и завершил из-за неуместной гордыни и несвоевременной непреклонности усиление схизмы, отдав Европу во власть ожидавшим ее раздорам.