ГЛАВА X.

Истинное положение вещей в Европе. Борьба

между людьми Воли и Судьбы, либералами и роялистами.

Каковы люди смешанного типа, называемые министериалами.

Опасность, в которой находится Социальный порядок.

Средство избежать этой опасности.

Провидение есть во всех вещах, где признается его присутствие. Оно и в фетише дикого Африканца, и в Скрижалях Закона, данного Моисеем. Уподобляющееся исходящей от нее универсальной жизни, одинаково отражающейся и во взгляде мелкой мошки и в глазах у слонов, оно отличается от самой жизни лишь величием, достоинством и значимостью своих целей. Подобно тому, как божественная вера является плодом морали, которую она несет, Провидение же - это плод, дающей рождение вере. Повсюду, где присутствует божественная вера, там также потенциально раскрывается бытие интеллектуальной силы, господствующей над Вселенной. Вне этой веры существуют создания чаемые, но преходящие, поскольку все произведенное волевой свободой или судьбоносной необходимостью преходяще. Одни провиденциальные творения имеют право на бессмертие.

Я надеюсь смогу явно изложить эту истину. Провидение можно привлечь во все правления, и все правления могли бы быть обязаны ему жизнью; но дабы эта жизнь стала полной, необходимо в ней соединить три силы в одну. Это соединение, когда оно возможно, я называю унитарным правлением. Оно может всегда иметь место, если предварительно соединены уже две силы в смешанную форму. Но чтобы придать совершенство надо добавить в форму силу, которая ей недостает.

 Если немного поразмышлять о сказанном мной, то станет очевидным, что ныне - крайне благоприятный момент для образования в Европе унитарного правления; и если люди, призванные Судьбой и Волей к законотворчеству, не ощутят большого преимущества, сообщенного им толчком, уже сотрясшим эту часть Мира, то для их деятельности уже впредь не представятся более подходящие обстоятельства. Я прекрасно осознаю, что поначалу эти люди, увлеченные внешними проявлениями, скажут мне, сколь далеки еще вещи от указанного мной единства, и как будто, наоборот, все предпринимает усилие сильнее и сильнее разделиться. Я не отрицаю этих внешних проявлений; я их нахожу даже вполне естественными и очень пригодными для доказательства того, о чем говорил.

 И, действительно, кто вспомнит, сколько попыток предпринимала Человеческая воля, чтобы достичь в Европе своего господства. Что за труды! Что за чудесно сплетенные сети! Что за долгие и мучительные усилия! Воля обрела, наконец, успех. Но возникла на пути непредвиденная преграда. Дважды установленная чистая республика, дважды скрепленная кровью дву несчастливых монархов, не могла сопротивляться первому удару Судьбы. Она пала на обагренные кровью развалины, которые сама же нагромоздила. Между тем, появился судьбоносный человек; он увлек в свой круговорот ужасную европейскую Волю, сказав ей, что этот круговорот - ее. Она ему верила, даже долгое время после того, как больше не могла в это верить. Но, наконец, когда этот человек, опрокинутый более могучей, нежели его, судьбой, пал, должна ли была она его поддерживать? Да; ибо имела надежду лишь на заблуждение, однажды поддавшись его обману. Изумленная от своего поражения, но не павшая духом, эта верховная Воля противостоит еще событиям. Она напрягает свои последние силы и возмущает все, что можно еще возмутить. От Тахо и до Дона слышен ее голос. Она сотрясает Испанию и Италию; она тревожит Англию и Германию; она запугивает Францию; приводит в движение даже прах древней Греции, где она некогда правила; брошенные на арену Турки и Русские попадут под ее удары, итог которых сложно предвидеть. Как бы там ни было, она постоянно надеется извлечь из всего превосходство, ослабив, по крайней мере, своих злейших врагов.

 Тем не менее, Судьба, еще трепещущая от опасности, которую избежала, призывает своих защитников. Воодушевленные ей судьбоносные люди противостоят всеми своими силами волевым людям. Именуясь роялистами и либералами, одни и другие раскачивают в разные стороны Социальное состояние, будто бы желая его разорвать. Первые, мечтающие лишь о реставрации сокрушенных установлений, обвиняются в том, что хотят обратить вспять ход цивилизации; вторые, стремящиеся лишь к осуществлению своих идей усовершенствования, обвиняются в том, что желают погубить цивилизацию, бросив ее слишком вперед в круговорот революций. Оба обвинения не лишены оснований и порождают ряд запретов и разъяснений, которые никого не оправдывают и ничего не разъясняют. И все же формируются отдельные правления смешанного типа и, производя при помощи сиюминутного интересаподобие союза многих людей, достигают смягчения их идей, порождая среди них нечто вроде срединной партии, названной партией центра. Люди ее составляющие, в собственном смысле слова, не принадлежат ни к одной партии: они умеренные, сторонники правительства (gouvernementistes), министериалы (ministeriels). Эти имена, которые должны быть в чести и придавать центристам силу, наоборот, их губят в глазах общественного мнения и лишают всех средств.

 Если бы имелась нужда в новом доводе после всех высказанных мной доводов, естественно проистекающихиз изложенных фактов, то стало бы вполне понятно, что правлениям смешанного типа, в которых исчерпался гений современных законодателей, все-таки недостает двух самых сильных политических двигателей - любви к родине и чести. Ведьроялисты и либералы не желают совмещать одно с другим. В подобных государствах, кажется, было бы стыдно разделять мнение министров и их поддерживать. Дух, который воодушевляет правительство, каким бы чистым и бескорыстным он не был, обладает признаками неясности и лукавства, заблаговременно настраивающими против него. Сюда нельзя войти, не сделав уступок, ущемляющих самолюбие; и это не может быть иначе. Правления смешанного типа являются таковыми ровно настолько, насколько они не суть простые, и ничто из простого и чистого не сможет примириться с ними. Роялисты пожелают, чтобы министры были роялистами, а либералы захотят, чтобы они являлись либералами; но это способно повлечь за собой сокрушение здания конституционного устройства, ибо оно состоит не из однородных элементов, а их элементов, относящихся к двум противоположным принципам, - монархическому и республиканскому. Если бы минитсры принадлежали к чистым либералам или монархистам, они бы были не министрами конституционной монархии, а министрами чистой республики или абсолютной монархии; но поскольку они пребывают в духе своего установления и в настоящем конституционном укладе, являющемся смесью республики и монархии, то их обвиняют в двурушничестве. Их вместе с центристской партией, которой они себя окружают, осыпают по смехотворному поводу ничуть не меньше, чем проклятиями; их обвиняют в развратном образе жизни, не удосуживаясь представить, что это избранное правительство может иметь своих агентов и друзей лишь ценою самых низменных интересов, и для него не существует ни любви, ни чести, ни усердия, которые бы побуждали его членов находиться вне мерзких и так умело внушаемых страстей.

 Допустите, что в подобном состоянии вещей возникнет весьма незначительная опасность для данного правительства, и вы увидите, что собственной силой оно не сможет продержаться и мгновения. Оно будет вынуждено искать себе опору между своими заклятыми врагами, чистыми либералами или роялистами, у которых найдет это лишь при условии самому сделаться ими, и, не в состоянии стать таковым, ему придется смириться с необходимостью вводить их в заблуждение, погрязши более, чем когда-либо, на пути лукавства и коррупции, в коих его столь упрекали. Так, на определенное время оно сможет вызывать любовь к родине или честь, обращаясь к свободе или необходимости; но эта игра в качели вскоре завершится, не найдя больше простофиль; орудия, которые оно станет применять будут использованы; коррупционные средства исчерпаются, и в своем распоряжении правительство впредь не будет иметь сих весьма властных приманок; утомленная ненависть партий больше не поддастся интригам, которые оно будет плести, чтобы напугать одну партию другой; одни вовлеченные в движение массы будут сталкиваться друг с другом и разбиваться, уничтожая взаимно друг друга, пока внешний враг не положит этому конец своим завоеванием.

 Вот нынешняя обстановка в большой части Европы: с одной стороны, неистовое движение к чистой республике; с другой - не менее сильное устремление к абсолютной монархии; посередине же находятся некоторые правления смешанного типа, эмпорократические или конституционные, попеременно склоняемые к одной или другой тенденции и время от времени вынужденные следовать их противоположным круговоротам. Эта ситуация тягостно, и если она продлится еще продолжительное время, то будет угрожать полным разрушением европейского Социального состояния. Существует лишь одно средство его спасти; и это ясно указанное мной средство - призвать Провидения в правительства, приведя к Единству все смешанное и разделенное. Значит, преодолейте религиозный раскол, сгладьте культовые разногласия; имейте одного европейского суверенного Понтифика, который бы одинаково признавался и чтился всеми европейскими народами; дабы этот суверенный Понтифик господствовал над просвещенным, мудрым и могучим духовенством,и тогда голос духовенства был бы услышан в ваших советах; дабы эти советы, принимающие только два принципа и, следовательно, являющиеся ареной вечной борьбы, принимали бы все три принципа, представляющие: Провидение в лице суверенного Понтифика и священноначалия; Судьбу в лице монарха, пэров королевства, его кабинета министров и дворянства; Человеческую волю в коллегии выборщиков и депутатов от департаментов; и вы увидете, как это столь чаемое единство возникнет само собой, ибо три силы или три соединенных принципа всегда производят четвертый принцип, откуда происходит одно возможное единство на земле.

 Но вы возразите мне, сказав, что я предлагаю для исцеления настоящего и неспоримого зла только случайное и почти иллюзорное средство; вы скажите, что невозможно привести Религию к единообразию культа, создав суверенного Понтифика, который объединил бы в себе одобрение и почитание всех европейских народов. Я отвечаю на это возражение: единственно, что вы можете мне предъявить, так это кажущееся вам случайное и почти иллюзорное средство, поскольку вы воспринимаете в нем лишь физическую и моральную реальность, но эта реальность от вас не удалится, когда вы рассматриваете с наибольшей легкостью невозможные вещи в том случае, если они поистине желательны. Желайте только этих вещей, и вы увидите перед собой устраненные препятствия, казавшиеся вам непреодолимыми. Осмельтесь сделать движение к Провидению: оно его ждет, чтобы вам помочь. И вы не ошибетесь в нем; да, безусловно, невозможно будет удалить из Религии изуродовавшие и обесчестившие ее расколы; будет невозможно прийти к единообразию культа, как просит о том Провидение, если вы попытаетесь достичь этих восхитительных результатов через неискренние уловки ухищрений или постылыми силовыми средствами. Ни хитрость, ни сила не приведут вас к успеху. Не забывайте аксиомы, которую я зачастую повторял по ходу своего произведения: все вселенские вещи, зависящие от универсального принципа, разрушаются только сами по себе и изменяются, лишь благодаря внутренней работе присущего им принципа. Значит, из всех вещей, которых можно отнести к категории вещей, зависящих от универсального принципа, Религия, конечно, занимает первое место. Она может измениться и видоизмениться только сама по себе; всякое иное изменение, всякое иное видоизменение будет бесполезным или вредным. Все внешние средства, которые можно привлечь для достижения этой цели, будут опасными и бесплодными. Провидение не может сдерживать ни свободу Воли, ни необходимость Судьбы, но также никогда оно не может быть сковано ни одной, ни второй. Когда желательно, чтобы оно изменило или видоизменило свои создания, то надо суметь привлечь к участию его в этом деле.

 Итак, если Протестанты находят, что католический культ, сообразно посвещению столетия, продолжает представлять в своих догматах слишком большую неясность, а в своем учении слишком большую непреклонность; если, с другой стороны, сами Католики и Протестанты согласятся рассматривать реформированный культ, как ничтожный и холодный, бессвязный и переменчивый; если греки-схизматики откажутся, по меньшей мере, от их одобрения определенных догматов и будут опасаться папского влияния; если сами Иудеи, столь долго преследуемые за гибельное заблуждение, перестанут жить в изоляции среди европейских наций, то станет, конечно, весьма возможно устранить все эти препятствия. Непреодолимые в прошлом преграды сегодня таковыми не являются.

Со временем все изнашивается, и формы культа изглаживаются, как всякая другая вещь. Они теряют свои шероховатости; их основные признаки исчезают, и вскоре по ним внешне сложно отличить людей, принадлежащих к различным сектам, даже самым враждебным. Католик, Протестант, греческий Схизматик и даже Иудей могут встретиться в одной и той же гостинице и жить в ней целые месяцы, не заметив сегодня, что они следуют разным обрядам. Если бы одно или два столетия назад они бы собрались за одним столом в субботу первой недели, то все четверо поразили бы друг друга своими несомненными признаками и тотчас бы разошлись. Теперь они больше не расходятся никак не потому что признают друг друга, хотя они не увидят причины разойтись даже тогда, когда признают друг друга, ибо их различные привычки слились в одну и ту же привычку вести себя, как все, в мире. Это еще не означает, что каждый из четверых не придерживается своего культа, и всякий из них не прибег бы к вынужденным действиям, если бы захотели изменить его культ. Но будьте уверены, что делал бы он это по своим политическим мотивам, собственному мнению или самолюбию, - необходимость и воля всегда там, где есть место для них в религиозном рвении. А посему осторожно обращайтесь с политическими основаниями; зрите в корень, а не на внешнюю оболочку; сделайте, чтобы Религия влияла на культы, а не культы на Религию, и ничуть не сомневайтесь в своем успехе.

Может устрашить влияние суверенного Понтифика; с ужасом припоминаются бедственные времена, историю которых я отобразил. Но эти эпохи были неизбежными кризисами упадка Социального состояния в Европе; они были созданы мраком, что увлекли за собой Варвары; мрак рассеялся, и они не могут больше возобновиться. Впрочем, есть ли в Европе подлинный суверенный Понтифик? Я весьма постарался показать, что такового в Европе пока нет. Но ничто не мешает тому, чтобы таковым она обладала, ведь даже нынешний, занимающий понтификальное место, был бы наделен провиденциальным признанием, когда бы признал над собой верховную силу, от которой единственно бы зависела его власть.