ГЛАВА XII.

Общее заключение.

Я подошел к завершению своего произведения со смешанным чувством удовлетворения и некоторой тревоги. Безусловно, я сделал то, что желал сделать, но не столь точно, как я мог бы это сделать; я чувствовал, что во многих местах я не раскрывал своей темы, и, несмотря на все мои усилия, предпринятые для ее прояснения, многие вещи остаются непонятными. В моем душевном движении, побудившем отобразить на немногих страницах историю Человеческого царства в одной из его Рас на протяжении двенадцати тысяч лет, мне представилось бесконечное множество событий. Почти все эти события казались достойными описания, и все же нужно было сделать выбор, ведь в мой замысел не входило сочинение слишком обширного произведения в период, когда малое число читателей, стремящихся к знанию, охвачено политическими памфлетами и недолговечными газетами, а потомуя имел мало времени, чтобы придаваться большим произведениям. Сделав необходимый выбор, я, порой, видел, хотя и слишком поздно, что мог бы сделать его лучше; в других случаях, когда мой выбор мне казался удачным, я признавал, что не вдавался во все подробности, которые могла бы потребовать важность темы. Этот упрек, зачастую обращенный к самому себе, в чем меня, вероятно, еще будут упрекать, являлся неизбежным. Я не мог, пока намечал планы, относящиеся к наиболее отдаленным эпохам моего исторического полотна, ни отразить все их аспекты, ни четко распределить всю их совокупность; если бы я пытался это сделать, то произвел бы картину без перспективы, или был бы вынужден дать ей размер вне всяких пропорций.

Вероятно, покажется, что я смог бы начать свое произведение с больших подробностей о каждой из Рас, составляющих Человеческое царство, и что я должен был более четко показать их происхождение: сказать, к примеру, почему эти Расы не могли никак появиться одновременно на земле, и по каким причинам они возникли именно на той, а не на другой части земного шара. Признаюсь, что это могло бы стать достойным любознательности читателя; но я ему дал понять происхождение Рас и их положение на земле, подойдя слишком близко к зарождению самого Человеческого царства, с целью выделить здесь знание, трактующее о его зарождении особо, - знание о развитии человека вне рамок истории называется Космогонией. И в самом деле, наш писатель-иерограф Моисей трактовал ее по-особенному, отнюдь не в ясной манере и для грубого восприятия, но все же манерой достаточно определенной, дабы пелена, которой он укрыл происхождение вещей могла быть приподнята рукой сведущего человека. Поначалу я сообщил первые средства, чтобы приподнять эту пелену, восстановив древнееврейский язык и вернув, таким образом, терминам самобытного текста подлинный смысл, каковой они должны иметь. Я надеюсь, что позднее эти средства послужат мне для восстановления во всей своей славе мысли одного из наиболее величайших людей, когда-либо появлявшихся на земле.

 После этой трудности передо мной последовательно возникли несколько других не менее значительных. Если любовь, спрашивается, должна быть принципом общительности и цивилизации в человеке, как я заявляю, то отчего эта потребность, трансформировавшись в страсть, не проявляется в обоих полах одинаковым образом; откуда берется разница при трансформации ощущения в чувство; и если толкнуть любознательность столь далеко, сколь она в состоянии, то встанет проблема, почему в природе существует два пола. Я отвечу, что существование обоих полов, о причине которых задаются вопросом, относится к ведению космогонии вместе разницей, образуемой между ними. Это существование и эта разница должны восприниматься историей, как постоянные величины, откуда проистекают все другие, за пределы которых не может подняться история, не покинув своей сферы. Что же касается одного из наиболее важных следствий этого существования и этой разницы, называемого браком и являющегося основой социального устройства, то когда бы понадобилось, я бы поведал во всех подробностях, что мог бы включать в себя предмет этого естества, но с более веским основаниям меня будут просить более пространно объяснить все касающееся происхождения слова и установления языков.

Но не понятно ли, что каждый из этих предметов, если бы я пожелал в них углубиться, нуждался бы в отдельной книге, посвященной только ему? В своей книге я мог лишь указать принципы, выбрав среди следствий главные, которые могли бросить свет на происходящее, предоставив проницательности читателя найти другие. Я прекрасно осознаю, что внимательный читатель мог бы задать мне много вопросов о началах гиперборейской цивилизации, спросив меня, к примеру, почему брак, который я делаю основой социального устройства, не был счастливым. Этот вопрос, как и многие другие вопросы, от коих я намеренно уклонился, должны найти свое разрешение в целостности произведения. История человеческого рода непрерывно преподносит поразительное доказательство следующей истины: частное зло, порой, необходимо для появления всеобщего блага. Вот, впрочем, ответ на предложенную трудность; и он станет служить для разъяснения многих трудностей подобного рода. Брак, будучи неизбежным следствием существования двух полов и необходимой разницы в их способах мышления после испытанного чувства, брак никак не являлся полностью счастливым, ибо если бы он таковым был, то ограничил бы ход гиперборейской цивилизации; удовлетворенный своей участью человек ничего бы не хотел, ничего бы не искал сверх того, поскольку он не сумел бы ничего ни желать, ни искать свыше счастья; он бы покорился женскому игу, он бы изнежился, как она, и его раса была бы неминуемо уничтожена, не достигнув ни одной из более высоких фаз социального порядка. Если женщина и была несчастной в первую эпоху цивилизации, то это произошло, благодаря ее естеству, которое не позволяет ей без мучений ничего породить ни в физическом, ни в моральном плане. Ее ошибки, действительно, отяготили ее беды, но эти ошибки являлись последствием предыдущей ошибки, познание которой зависит от космогонии.

Видно, как война, всегда неизбежная между Расами, поскольку все Расы стремятся к господству и к распространению по земле, развила ряд полезных знаний в Белой расе, сделав ее в состоянии успешно бороться против Черной расы. В этом случае я раскрыл происхождение ряда установлений и обычаев, принцип которых, погруженный в мрак столетий, ускользал от исследований ученых. Безусловно, с интересом была отмечена первая организация кельтского народа, неизгладимый отпечаток которой обнаруживается более или менее отчетливо у всех наций, идущих от одного корня. Осмелюсь льстить себя надеждой, что буду прощен за детализацию отдельных гипотез, пошедших на пользу удивительной истине целого. Если ситуация с Волюспой, к примеру, показалась чересчур поэтической, то можно, по крайней мере, согласиться, что она не вышла за рамки вероятного, ведь все сохраненные нашими предками светские и религиозные обычаи говорили о возможности подобной ситуации. Невозможно, чтобы картина такого размера, подвергшаяся стольким бедствиям и продолжающаяся такое долгое время, не несла в себеопределенные изъяны для исполнения и определенные черты для реставрации.

С конца первой Книги видно, какбыла развита интеллектуальная сфера в Гиперборейской расе и появился культ. Вторая Книга показала следствия этого первого развития. Примем во внимание здесь, как политика, поначалу испытывавшая влияние религии, стала противодействовать ей; отметим, что первый раскол, произошедший у Кельтов и давший рождение кочевым народам, был чисто политическим; и вспомним о сказанном мной в последней Книге, что все распри по недоразумению названные религиозными, все схизмы берут свое начало вовсе не в самой сущности религии, но только в культовых формах, которыми овладела политика. Не менее важное наблюдение, касающееся суеверия и фанатизма, могло быть сделано в этой второй Книге. Можно видеть, сколь часто заблуждались, обвиняя Религию в сих чуждых ей злоупотреблениях; и особенно, сколь ошибочно полагали, будто теократия могла управлять этими пороками. Но, наоборот, теократия им ставит предел. Суеверие и фанатизм правят лишь там, где формы культа, в которых захватили господство Судьба или Человеческая воля, встают на место Религии, заглушив в ней голос Провидения. Но когда Провидение обретает сосуд, способный слышать его голос,в лице Пророка, Теократа, суверенного Понтифика, провиденциального посланника, всякое суеверие исчезает, и человеческая кровь больше не наводняет алтари.

 Мне бесполезно повторять об основании Вселенской империи небыкновенным человеком, чья слава наполнила Мироздание, по имени Рам, Овен; Скандер двурогий; Озирис, глава людей; Дионис, божественный разум; Жиам-Шид, господствующий во Вселенной и т. д. Я сказал о нем почти все, что мог сказать, не впадая в подробности, чуждые этому произведению. Отетим только снова, что лишь приняв существование этой Империи, можно овладеть смыслом ряда обычаев, общих для всех народов, как, например, короновать царей и возлагать митру на понтификов, поднимать их троны на определенное число ступеней, давать скипетр в руки одних, а пастырьский посох в руки других. Постоянная форма алтарей, способ преклоняться, призывая Божество - все свидетельствует об универсальном обряде, отпечаток которого до конца не стерся, претерпев бесконечные изменения, коим подверглись культы. Могут ли ученые-филологи без восхищения смотреть на то, что главные формы речи повсюду одинаковы и что всеобщая Грамматика, зиждущаяся на общих основаниях, говорит о существоании универсального языка, осколки которого обнаруживаются во всех местах? Если вопрос о поэзии, то стоит ли сомневаться, что рифма, принятая у Китайцев и Арабов, и известный стихотворный размер Индусов, как и Скандинавов, восходят к одному и тому же источнику? Посмотрите на музыку: это чудесное искусство везде, где о нем ведают, применяет по семь нот в каждой октаве, разделяя их на пять тонов и два полутона? Как объяснить все эти веще и бесконечное множество других, о которых слишком долго говорить, если не рассматривать их в качестве реликтов расколовшегося религиозного и политического единства? Нужно доверять на сей счет священным книгам Индусов, принимая, как неоспоримую истину, существование Вселенской империи Рама. Именно в священных книгах я почерпнул основную часть вещей, сообщенных мной о распаде этой Империи и о причинах политических расколов, которые привели к ее падению. Именно в жреческих архивах древних наций я искал необходимые документы для содержания моей третьей Книги, проследив историю Человеческого рода от появления Рама до появления Пифагора. Эта первая часть моего произведения может рассматриваться, в частности, как более умозрительная и философская, чем вторая, опирающаяся на более неоспоримые документы и не отклоняющаяся в фактической хронологии от обычного хода истории.

 Итак, я намеренно разделил свое произведение на две Части, чтобы вторая из них, основанная на более прочных материалах, служила бы опорой первой последовательностью идей и взаимосвязью событий. Я совсем не думаю, что от внимательного читателя ускользнула эта взаимосвязь, даже если бы он, по правде сказать, рассматривал в виде простых гипотез вещи, в основном, неизвестные, но для которых вещи известные являются лишь всякими простыми последствиями.

 Первая Часть, хотя и менее объемная, нежели вторая, все же заключает в себе гораздо большее количество важных событий, охватывая намного более значительный промежуток времени. В ней можно отметить три главные эпохи. Первая простирается от зари цивилизации у Гиперборейской расы до появления божественного Посланника среди Кельтов; это восходящее движение. Вторая идет от появления божественного Посланника и установления Вселенской империи вплоть до первых симптомов ее заката, вызванных политическим расколом Финикийских пастухов; это неподвижный Социальный порядок в своем наибольшем расцвете. Третья включает в себя продолжение этого заката, начиная от первого ослабления морального света до наступления первой темноты; это нисходящее движение. Вторая часть одинаково состоит из трех эпох, но гораздо более ограниченных, а именно - сумеречной эпохи, где заметно нечто вроде борьбы между светом и тьмой; эпохи полной темноты и эпохи возобновившегося восходящего движения. Эти три эпохи не сравнимы по длительности ни с одной из древних эпох и, в общем, представляют собой лишь одну эпоху, ибо все вместе составляют временной промежуток только около трех тысяч лет. Можно датировать первую из них от взятия Трои Греками; вторую - от падения Римской империи; и третью - от начала Крестовых походов. Эта последняя эпоха еще никак не завершена, и хотя все предвещает нам возрастание знаний, что станет для нас утром прекрасного дня, однако, мы можем признаться себе в том, что ранняя пора нашего обновляющегося Социального состояния уже была омрачена несколькими бедствиями.

 Если хочется потрудиться и поразмышлять о причинах французской революции, самого страшного из этих бедствий, по отношению к Франции, где оно произвело свой сильнейший взрыв, то будет видно, что эти причины восходят к первым формам цивилизации, принятым Гиперборейской расой в своем зарождении. Поднимаясь к истоку по течению столетий, можно распутать следы и убедиться в том, что своим преждевременным и необыкновенным развитием, которое получила Воля в этой расе, она должна быть обязана более или менее сильным потрясениям, испытанным расой в разные времена. Волевое развитие, ставшее неободимым для того, чтобы Белая раса, подверженная с ранних пор атакам Черной расы, смогла сохраниться, отразилось на расе неизгладимым характером, который сопровождал ее во всех фазах Социального состояния, запечатлел во всех политических установлениях, как религиозных, так и светских, свои необыкновенные формы, призывавшие ее к обладанию земным господством и совсем неизвестные ни Черной, ни Желтой расам. В этих двух расах Воля, с ранних пор подчинившись Судьбе, несла ее иго, почти никогда не чувствуя его тягость и не ища освободиться от него; тогда как в Гиперборейской расе, наоборот, Воля всегда мучительно склонялась перед игом необходимости, освобождаясь от него всякий раз, когда это было ей возможно. Вот откуда происходит эта поразительная разница, всегда отмечаемая между азиатскими и европейскими народами, несмотря на неоднократно повторявшееся смешение между нордической кровью и восточной, и даже несмотря на Вселенскую империю, установленную Кельтами гиперборейского происхождения над всем полушарием. Народы Желтой расы, хотя неоднократно и подчинялись то народам Черной расы, то народам Белой расы, постоянно хранили свой дух необходимости и стабильности, сила которого иссякла, по крайне мере, в Азии, долго удерживая всегда присущий Кельтам дух свободы и революции.

 Европа, подлинное средоточие Белой расы, место ее зарождение и главный очаг, где концентрировалась и сохранялась ее сила, сама Европа зачастую была театром, в котором этот дух разворачивал весь свой порыв; именно здесь Человеческая воля проявляла свою наибольшую силу. Если бы эта менее горделивая Воля смогла бы признать действие Провидения в то же самое время, когда она сопротивлялась действию Судьбы, то она, несомненно, произвела бы блестящие результаты, ибо свобода, которую она делает своим идолом, образует ее внутреннюю сущность и проистекает от самого Божества. Но ей всегда казалось, что, борясь с необходимостью Судьбы и пытаясь сокрушить ее создания, она сможет, поднявшись на ее обломках, поставить себя вышеПровидения. Это было невозможно, и потому ее страшные усилия приводили только к политическим бедствиям, от которых Социальное состояние скорее испытывало потрясения, нежели движение вперед. И тем не менее, я вместе с волевыми людьми не отрицаю, что эти бедствия имели свою пользу. Как и в элементарном мире бури, мгновенно растревожившие воздушные пространства и нагромоздившие на них облака, чтобы предать небо вспышкам молнии, имеют то бесспорное преимущество, что очищают воздух; политические катастрофы одинаково очищают социальный мир и могут через беспорядок привести к восстановлению гармонии; но будет безумием желать этих бурь и этих потрясений вне сезона и вне меры, рассматривая эти чудовищные движения, как достойные восхищения зрелища, принеся в жертву крестьянские упования и счастье наций удовольствию созерцать их ужасные последствия и освящать их опустошения.

 Я высказал свою мысль о французской революции. Чтобы она оказалась полезной, ей нужно было остановиться, но чтобы она остановилась, нужно было призвать одну силу, способную ее остановить. Человеческая воля являлась ее двигателем, о чем я сказал достаточно и что я доказал всеми возможными способами. Побежденная Волей Судьба взяла верх над ней, не потому что была сильнее ее, но потому что Воля разделилась в себе самой из-за неизбежного следствия своего естества и вселенского хода вещей. Но судьбоносные люди ошибались, думая, что это уверенное торжество Судьбы, хотя оно таковым вовсе не являлось, ибо абсолютное правление Судьбы в монархии стало невозможным по причинам, на которые я весьма пространно и достаточно отчетливо указывал. Предпринятая попытка ее слияния с Волей в эмпорократиях и конституционных монархиях не может долго длиться, ибо необходимость и свобода суть две крайности, и они могут соединиться только в центре, которого недостает этим двум видам правления. Увлеченный поиском этой середины в чисто политических вещах я его искал с чистым сердцем, но тщетно; я увидел лишь более или менее искусные, более или менее сильные орудия, которые на протяжении определенного времени могли сдвигать с места политические машины, зовущиеся правлениями смешанного типа. Я обозначил эти орудия, но, признаюсь в том, не одобряю их применения, ведь какой искусной не являлась бы машина, каковой восхитительной не казалась бы статуя, идущая с помощью орудия, организованное и воодушевленное жизнью существо будет всегда намного лучше.

 Итак, какова недостающая этим правлениям жизнь и как можно ее в них вызвать? И какова этасередина, одна способная соединить две столь противоположные силы, как Воля и Судьба, движение и покой, свобода и необходимость? Я смело отвечаю, что она - Провидение. Я имел счастье показать, каким способом сия божественная сила могла быть призвана в политические установления, что вправе доказать только опыт, но испытание ее естества - не дело обыкновенного человека. Сам народ не в силах его произвести, и именно по этой уже изложенной мной причине я не должен разглашать главу, содержащую элементы указанного действия. Я лишь могу дать зарок, что когда для испытания сего действия появится весьма просвещенный человек, весьма могущественный монарх, законодатель, оказавшийся в очень благоприятных обстоятельствах, то в нем он достигнет успеха; тогда его слава, ставшая превыше всех почестей, не узнает ни границ в пространстве, кроме границ Вселенной, ни предела во времени, кроме предела последнего столетия, в котором будет жить последний народ Гиперборейской расы.

 Но, наконец, от чего зависит его последний результат? К чему приводят все подготовительные формы, указанные в пропущенной главе? Речь идет о назначении Верховного Понтифика, чья духовная власть признавалась бы всей Европой; речь идет об обретении простых, но тайных путей, ведущих к сему важному деянию; наконец, речь идет о том, как сделать, чтобы формы, претворяющие данное деяние, одновременно участвовали в формах Провидения, Воли и Судьбы. Согласно сказанному мной, этот Верховный Понтифик мог бы быть и ныне существущий, лишь бы только он признал назначившую его власть, и тогда он будет своим фактом своего назначения наделен августейшим и священным характером и подлинной духовной властью. Он прострет над всей Европой свой пастырский посох и над всеми нациями, принадлежащими к его культу; его моральное влияние никак не будет иллюзорным или ничтожным, каковым является сегодня, ибо он впредь не станет воплощением невежества или узурпации, в чем, возможно, слишком правильно упрекалось Папство, но будет воплощением знаний и легитимным результатом всеобщего согласия, союзом, заключенным между народами и царями, Человеческой волей и Судьбой. Этот Верховный Понтифик тогда сделается сосудом Провидения и его представителем на земле; в своих руках он будет держать столь желанную связующую нить, которая соединит три силы в одну и надолго удержит Вселенную в нерушимом мире. Как представитель Провидения и его зримый сосуд, он господствовал бы не только над разными культами, которым быследовали нации, подчиненные его августейшему священству, но и над самой сущностью Религии, откуда бы культы черпали свою силу. Исходя из нужд народов и царей, он бы смог, в соответствии с подъемом знаний, продвинуть вперед науки и достижения цивилизации, видоизменить догматы Религии, прояснить ее таинства, внеся Истину в поступательное развитие, присущее всем вещам. Религия, перестав быть неподвижной посреди всеобщего движения, уже не препятствовала бы этому движению, но упорядочила бы его ход, благоприятствуя ему. Расколы стали бы невозможными, пока бы соблюдалось единство; и культам, чтобы реформироваться, уже не надо было вызывать никаких правительственных потрясений. Ибо культы будут пребывать во власти Верховного Понтифика и других духовных вождей, в распоряжении которых окажутся их формы, отвечающие характеру народов и климатическому поясу. Итак, люди перестали бы тяготиться этими сильными узами, отвратительными для их естества. Всегда наиблистательная Истина становилась бы для них все дороже и дороже; и создающая их счастье Добродетель не являлась бы более тщеславным призраком, в которой могли сомневаться одновременно и угнетатели и угнетаемые.

 Так назначенный и облеченный могуществом трех великих сил Вселенной Верховный Понтифик станет, несомненно, первой личностью в мире. Императоры и цари,правящие в тени его морального влияния, будут воздействовать на все гражданские вещи своей умеренной, но непоколебимой властью. Никогда ни бунт, ни мятеж не приблизятся к их трону; никогда они не будут мишенью для яростных противников и честолюбивых заговоров, потому что заговоры не будут иметь никакого смысла, а честолюбцы обретут успех лишь на верном пути чести. Названные революциями ужасные потрясения станут неизвестными, ибо для постоянно развиваемой и удовлетворяемой Человеческой воли, умеющей всякую минуту слышать свой голос и видящей, что она представлена и поддержана, не будет никакого смысла рисковатьвсеми своими преимуществами, борясь против двух сил, которые ее неизбежно закабалят, объединившись против нее. Положение Воли будет точно таким же, как положение Судьбы, и даже таким же, как у Провидения. Ни одна из двух сил не сможет захватить абсолютное господство, если даже к нему и устремится, потому что она всегда встретит в малейшем движении, которое ее представители пожелают использовать в своих интересах, непреодолимое препятствие в спонтанном объединении другой силы с Волей.

Войны одной нации с другой больше никогда не смогут иметь места по честолюбивым мотивам или из собственной выгоды, ибо эти мгновенно разоблаченные мотивы навлекут на неугомонную нацию объединенные силы других наций. Впрочем, нравственность и аморальность вещей будет в ведении Верховного Понтифика, а посему достаточно, чтобы война была им объявлена аморальной, и тогда у нации, желавшей ее предпринять, не найдется необходимых орудий для этого. Единственно возможными войнами станут вынужденные войны с внешними врагами, если Европа их будет иметь, или с вероломными нациями, вполне безумными, чтобы взбунтоваться, или освятить преступления узурпатора или тирана. Так осуществится великолепная идея Священного Союза. Эта идея, весьма достойная величия августейшего монарха, который ее принял, не могла ограничивать данными ей дипломатическими рамками по той причине, что одна политика определила эти рамки, где отсутствовала вовсе Человеческая воля и где одна Судьба, хотя и действовавшая от имени Провидения, не могла заменить две силы, одинаково отказавшие ей в своей поддержке.

Призывая Провидение в правительства, признавая в них три принципа, и, следовательно, три Палаты вместо двух, как по волшебству, будет видно возрождение трех Сословий древних Кельтов, о которых Готы, свирепые приверженцы Одина, осевшие на обломках Римской империи, имели только до грубости слабое и лишенное жизни представление. Три палаты будут реально содержатьв себе национальные Генеральные Штаты, представляя собой образ трех вселенских Сил, единое могущество которых преломитсяна неприкосновенной и священной личности Короля. Сверху над этим мощным политическим единством будет возвышатьсяВерховный Понтифик, охватывая большое число политических единств в своем интеллектуальном единстве и пребывая в священном граде,который бы все нации, подчиненные его понтификальной власти, договорились бы свято чтить. Нарушение неприкосновенности сего и территориальной целостности сего священного града будет будет считаться одним из самых омерзительных бесчестий и чудовищных преступлений. Всякий, кто осмелится, вооружившись, со злым намерением пересечь мирные границы, будет подвержен анафеме и обращен в проклятие Человеческого рода. Именно на поклонении, оказываемом священному вождю, как представителю Провидения, основывается весь Социальный порядок. Почитание, воздаваемое Королю, и послушание судам, говорящим от имени гражданского Закона, следуют только после. Если поклонения Понтифику недостает в Империи, значит, недостает всего; уважение к Властителю вскоре исчезнет, и послушание удалиться и ускользнет. Тогда обязана проявить себя сила; но сила оружие обоюдоострое, которое всегда может ранить тех, кто ей служит.

После назначения Верховного Понтифика, самым значительным делом станет выбор града, где должен будет пребывать августейший религиозный вождь. Необходимо, чтобы сей град по единодушному согласию был бы провозглашен святым и неприкосновенным, дабы в нем стал слышен голос Провидения, и никогда бы здесь ни неизбежность Судьбы, ни свобода Воли не смогли бы нарушить провиденциального влияния. Боящийся чего-либо Верховный Понтифик есть ничто. Он презрен, когда может сказать, будто страшился какой-нибудь вещи, кроме БОГА или Провидения, от него исходящего. Сам монарх никогда не должен быть ни в чем удерживаем. Он не должен никогда говорить о том, что с ним это случалось, ибо этого не может никогда быть. Если в весьма грозных обстоятельствах окажется, что Человеческая воля подавляет в нем Судьбу, то он должен умереть, но не согнуться. Когда он остерегается признавать судей, то он их не имеет, кроме Верховного Понтифика, от чьего имени происходят иные духовные или светские особы, от чьей власти они мгновенно считаются облеченными, являясь лишь его первыми подданными. Впрочем, их личности вовсе не обладают неприкосновенностью, которую имеет Король. Они не суть таковы, поскольку сами по себе не составляют единства, хотя Король собой его образует. Единство, образуемое Верховным Понтификом, станет выше королевского, и личность этого представителя Провидения будет не только неприкосновенной, но и передающей неприкосновенность всему тому, что он пожелает сделать неприкосновенным.

Во время, когда священный союз, возможность которого я показал, не раскрывая его средства, осуществится среди европейских наций; со времени, когда Провидение, призванное в европейские правительства, сможет их сделать унитарными из смешанных, каковыми они являлись; во время, когда будет избран Верховный Понтифик и сможет оказывать на все народы свое провиденциальное влияние; в это время претворится в жизнь дело, которое невозможно в нынешнем состоянии вещей или возможно ценою обильных потоков крови и слез; но оно претворится без малейшего потрясения посреди совершенного спокойствия. Европа, долгое время стремящаяся создать лишь одну Империю, ее создаст; и того, кто будет призван господствовать над царями под именем Императора или суверенного Царя, почитаемого Царями наравне с Верховным Понтификом, сама сила вещей приведет к завоеванию Мира. Тогда Гиперборейская раса сможет достичь своих высших предназначений; вся Земля будет представлять то же самое зрелище, которое она уже представляла во времена Рама, с той лишь существенной разницей, что понтификальный и царский престол будет не в Азии, а в Европе. Объединившиеся в одном культе и под властью одних и тех же законовлюди познают того же самого БОГА, того же самого Верховного Понтифика и одного того же самого суверенного Царя; они заговорят на одном и том же языке, сделавшись братьями друг другу, и, на протяжении долгих столетий, вплоть до предела, установленного вечной Мудростью, будут обладать настолько высшим блаженством, насколько допустимо их смертным естеством.

КОНЕЦ ВТОРОГО И ПОСЛЕДНЕГО ТОМА