ГЛАВА VIII.

Состояние Франции при Людовике XIV. Ее величие.

Ее упадок, вызванный Госпожой де Мэнтенон.

Отмена Нантского эдикта. Размышления на сей счет.

Несовершеннолетие Людовика XV. Появление ложной философии.

Воля торжествует над Судьбой. Вольтер. Руссо. Влияние этих двух людей.

Правление Людовика XIII для Франции было временем заговоров и казней. Одной из тревог, вызывавших анархию, являлось несовершеннолетие Людовика XIV. Кардинал Мазарини (Mazarin) представлял собой лишь блеклую копию характера, все черты которого были сильные и решительные. И все же он плыл посреди бурь, порой уступая ветрам, дувшим навстречу, и непрерывно лавировал, чтобы прийти в порт. Его главная заслуга заключалась в знании себя и знании других людей. Между тем, французская нация приобщилась к культуре в пучине смут и замешательств его правительства; она повсюду овладевала моральным влиянием. Столетие, называвшееся веком Людовика XIV, началось в правление кардинала Ришелье с трагедии Сид (Cid), представленной Корнелем в 1636 году. Поэзия и вообще все изящные искусства получили большое и быстрое развитие. Ушла далеко вперед и торговля, соперничая, несомненно, с торговлей Голландцев и Англичан. Хоть Франция и не имела многочисленных колоний, которые могли бы засыпать ее американским золотом и серебром, а также дорогими пряностями Азии, но она обладала плодоносной почвой, неисчерпаемой в продуктах первой необходимости и всегда готовой ответить на трудные и терпеливые заботы о ней земледельца (110).

До Людовика XIV Франция проявляла смелость, но смелость по случаю, которая, показавшись вспышкой молнии, быстро проходила. Французская пылкость стала пословицей. Людовик XIV был первым, кто, остановив эту пылкость, умерив ее, придав ей выправку и твердость, наконец, обратил ее в истинную отвагу. Этот властелин явился творцом национальной добродетели, которую Франция засвидетельствовала столькими примерами. Он по-настоящему был велик в этом отношении. Он пренебрег лукавой политикой Ришелье и Мазарини, сойдя с темного пути, на который уклонились все его предшественники. Он мечтал о достаточно сильной, как и справедливой французской нации, и о себе, вполне могущественном, чтобы возвыситься над придворными интригами. Все то, что он совершил в расцвете своих сил, он совершил открыто. С тех пор, как Госпожа де Мэнтенон (Madame de Maintenon) заставила его изменить своему характеру, научив его скрытничать, он был погублен. Притворство не могло никак соединиться с величием его гения. Если бы этот монарх имел цель, план, более обширные знания и еще хотя бы одного министра, который бы ему содействовал, то смог бы изменить лицо Мира; но всего этого ему, как раз, и не хватало. Он воевал из прихоти, а завоевывал из тщеславия. Он имел льстивых или слабо разбиравшихся в делах министров. Известные Лувуа (Louvois), Кольбер (Colbert) вовсе не достигали уровня своего господина. Самое большее они могли бы служить секретарями премьер-министра, если бы таковой имелся. Были великими одни его генералы, потому что воодушевлял их он. Когда же он перестал их вдохновлять, когда хладнокровная и честолюбивая женщина усыпила его душу, покрыв вуалью лицемерия изящные формы сладострастного и высокомерного двора, все в корне поменялось. Ложь заняла место истины, и все стало ничтожным там, где все было великим.

Франция оказалась вновь близко к своему падению. Король, соединившись с этой глубоко коварной женщиной, испортил свой прекрасный характер, которым наградило его естество; он не слушался теперь собственных вдохновлений, но следовал вдохновениям эгоистического и лживго духа, который он считал надежным и благоразумным. Внушенная этим духом отмена Нантского эдикта явилась самой недальновидной и неуместной политической мерой. Жизнь Людовика XIV была разделена на две части: одна - счастливая и блестящая; другая - сумрачная и ничтожная. Понапрасну Папа Иннокентий XI затеял в его честь в Риме радостное пение Te Deum: Папа не имел больше силы извлечь малую толику из этого события, если бы оно даже было справедливым и мудрым, но оно таковым не могло быть!

 Когда Франциск I и его короли-преемники преследовали Протестантов, они их преследовали не как сторонников Лютера или Кальвина, а как подданных, восставших против своих законов. Эти законы издавались против них, и Протестанты подвергались за неисполнение законов налагавшемуся на них наказанию. Французские монархи действовали в пределах своих прерогатив, не выходя за рамки прав собственной короны. Но когда вспыхнула гражданская война, когда обе партии законно признали друг друга, поначалу сражаясь равными силами, а затем, обсудив условия мира и приняв их свободно той и другой стороной, тогда они объединили всех своих князей и подданных и уже было нельзя никому из них нарушить мирные договоренности, не совершив клятвопреступления. Вот довольно мало известный довод, полагающий огромную разницу между кажущимися одними и теми же деяниями. Вот отчего был не понят, впрочем, и весьма достойными писателями, весь ужас Варфоломеевской ночи, ужас, который эта резня должна внушать. Они смотрели на нее тем же взглядом, как и все считавшие виновным Франциска I, но положение было совсем иное. Франциск ничего не обещал. Напротив, он угрожал, в то время, как Карл IX, признав протестантскую партию и подписав с ней мирный договор, стал клятвопреступником, нарушив, как он сделал, этот договор. Значит, резня Варфоломеевской ночи не была никак чисто королевским преступным деянием,государственным переворотом; она была отвратительным убийством. И даже отмена Нантского эдикта, являвшегося следствием мирного договора, заключенного в 1574 году и возобновленного в 1598 году, не зависела от Людовика XIV, поскольку этот властелин, по крайней мере, не желал объявлять войну своим подданным, вызвав, таким образом, их мятеж. Эти два деяния, которые я, в целом, не уравниваю, хотя показываю их незаконность, имели последствия, аналогичные своей преступности. Одно деяние уничтожило дом Валуа, другое - помрачило славу Людовика XIV, повлияв во многом на нарушенное из-за него процветание королевского семейства.

 Этот монарх, несмотря на омрачившие конец его царствования невзгоды, почти все берущие свое происхождение вуказанном уже мной фатальном источнике, имел все же еще силу усадить своего внука на испанский трон; но это событие, которое бы сделалалось при других обстоятельствах очень весомым, особенно если бы Франция занимала подобающее ей место во главе европейской цивилизации, ограничилось очень малым, становясь даже, порой, невыгодным из-за подобного семейного пакта, поставившего Испанию, как союзника, даже в более стесненное положение по сравнению с тем, в котором бы она оказалась, будучи врагом Франции.

 После смерти Людовика XIV все ведомства правительства, крайне подавлявшиеся духом Госпожи де Мэнтенон, пустились в противоположную крайность; покров лицемерия, в который эта женщина заставила облачиться двор и город, затрещал по швам и все охватила не знавшая более границ распущенность. Во время несовершеннолетия Людовика XV регент Франции герцог Орлеанский, обманутый кардиналом Дюбуа, которого он сделал своим премьер-министром, доверился всем разнузданным бредням. Терзаемый финансовыми нуждами, он принял систему бумажных денег Лоу (Law) и не удержался в пределах, способных обеспечить успех. Легковерный и доверчивый народ бросился в эту систему с невероятной слепотой. Неизбежная борьба разгорелась между ловким, но ничего не имеющим человеком, и невежественным, но алчным человеком, который, обладая определенной вещью, ей рисковал, чтобы бежать после мнимой удачи, где все шансы были против него. Имел место коварный ажиотаж, и уже пошатнувшаяся мораль получила новое потрясение. Состояния внезапно переходили из рук в руки, приводя к всеобщему разрушению. Наиболее низменная часть нации, вдруг оказывалась наверху, давая общепринятому воззрению новое и сбивающее его с толку движение.

В эту эпоху возникла ложная философия восемнадцатого столетия, бессвязная смесь остроумия с чистым разумом; разрушительное орудие, способное все уничтожить и неспособное ничего создать, подруга руин, над которыми она горделиво парит. Ее появление было произведением и торжеством Воли. Ужаснувшаяся Судьба тщетно искала оружие против нее. Правление госпожи де Мэнтенон и господина Регента не оставили после себя ничего в целости и сохранности. Булла Unigenitus (лат. Единородный - прим. пер.) и янсенизм, несвоевременные притязания Эмбрюнского Собора (Concile d'Embrun), безумия страдающих судорогами только увеличивали фантом, дав ему возможность развернуть свои привычные силы сарказма и смешного, одержав над этими слабыми противниками легкие победы. Судьба согнулась.

Между тем, еще ребенок Людовик XV, вверенный бездарности своих советников, был сбит с толку с первых своих шагов. Все меры, которые его заставляли предпринимать, входили в противоречие с обстоятельствами, одинаково отталкивая людей и вещи. Находясь при легковерном и порочном дворе, он утверждает суровый эдикт против Протестантов и обращает против них новые преследования. Изумленная Европа тщетно задается вопросом, какой смысл этого избыточного рвения. Швеция и Пруссия извлекают выгоду из этой ошибки, приглашая к себе лучших французских промышленников. Союз с Испанией, ради чего Людовик XIV расточил казну и пролил столько крови, провалился; Инфанту, женитьба на которой короля была отложена, без объяснений отправляют обратно, чтобы женить его на дочери монарха, низложенного с престола. Этот брак втягивает Францию в бедственную войну, бесцельно сотрясающую Европу. Вторая война против Марии-Терезии, в которую вступает Людовик XV в качестве союзника герцога Баварского, одинаково губительна для Франции. Ее итог усиливает влияние Воли и уменьшает влияние Судьбы. Франция омрачена. Пруссия захватывает господство. Воля торжествует. Порожденная ей ложная философия усаживается на трон вместе с Фридрихом II.

И вот посреди лиц, попавших в водоворот Воли, чтобы принять участие в ее торжестве, двое становятся особенно замечательными. Один из них - вселенское остроумие, решительный скептик, светский человек и ловкий придворный, заменив, благодаря широте и славе, поверхностность Воли недостающей глубиной, высказывается против Провидения, подозрительная сила которого просто удручает его гордыню, направив против этой силы целый ряд более или менее крепких атлетов, идущих под его знаменами. Другой, будучи глубоким резонёром, блестящим писателем, красноречивым до воодушевления, наделенный столь же крепким, сколь и независимым даром, бросается с поникшей головой против Судьбы, которая его сделала неуместным в свете, увлекая вместе с ним всех тех, кто способен вдохновиться от того же самого парадоксального духа и того же самого свободолюбия. Хотя Вольтер и Руссо являются врагами и противоположностями, по всем другим пунктам, они, тем не менее, объединяются вследующем: Человеческая воля есть все. Первый объявляет обманом и ложью все исходящее прямо или опосредованно от Провидения; второй называет узурпацией и тиранией все проистекающее от Судьбы. Первый сокрушает Алтари, не признает священную власть Понтификов и желает видеть во всякой религии только божетвенный призрак, покоящийся на безграничной свободе совести; другой сотрясает престолы, отказывает царям в законной Власти, провозглашая суверенитет народа, на котором он основывает любое общественное устройство. Фонтенелль (Fontenelle) предшествовал Вольтеру, а Монтескье писал прежде Руссо. Но два ученика во многом превзошли своих учителей, и можно предположить, что это было бы признано учителями, ведь в том не созналась ложная философия.

Эти два человека охватили всех молвой о себе. Сила воли, инициаторами которой они являлись, несла их одинаково. И, казалось бы, они не могли иметь никакой активности вне своего водоворота. Все находилось под их влиянием, хотя они формально и провозглашали, что не нужно иметь ни священников, ни королей, ни духовенства, ни дворянства, но бесконечное количество священников и дворян, судей и королей становилось их учениками. Фридрих задал тон, и он господствовал в светском воззрении. Как не бывать тому, что было? Все протестантские князья являлись философами; император Иосиф II был философом, даже Екатерина II и, что самое поразительное, сам папа Климент XIV были философами. Всякий был философом в Европе, за исключением Турок, находившихся всегда на страже, чтобы остановить стремительный всплеск волевого принципа, из которого возникла ложная философия.