ГЛАВА IX.

Последствия Английской революции.

Движение воли в Америку. Ее распространение

во Франции.

Пока происходили эти события, Англия, где революция, казалось бы, замерла с возвращением Карла II, вновь вошла в смуту, изгнав короля Якова и назначив монархом его зятя князя Оранского, взявшего имя Вильгельма III. Последний умер бездетным. Свояченица Вильгельма III Анна Стюарт и второй сын того самого Якова наследовали ему без малейшего труда, и отношение к изгнанному Якову ничуть не могли помешать их приходу к власти, что самым решительным образом доказывает торжество Воли над Судьбой. После смерти этой королевы, когда интриги ее фаворитов, в зависимости от их мелочных интересов (111), толкал страну то к войне, то к миру, английский парламент, заявив о своей способности выражать волю английской нации, призвал на престол Ганноверского электора, взошедшего на трон в 1714 году под именем Георга I. С этой эпохи Англия стала Королевской эмпорократией, в которой Король является почетным самодержцем, а парламент - истинным властелином или, за отсутствием оного, кабинет министров, который подчиняет или подкупает монарха. Предшествующая Англии в этой форме правления Голландия находилась в упадке и, вынужденная следовать более мощному, чем свое, движению, была лишь жалким спутником этой морской звезды, слава которой покрыла два полушария.

Но, наконец, после пятидесяти или шестидесяти лет блестящего существования, эта звезда должна была закатиться. Момент пришел, когда заброшенное в Америку заботами Фокса и Пенна зерно свободы развилось в одиночестве, имея проявить свою силу и принести свои плоды. Это случилось в 1774 году, когда английские колонии Северной Америки под предлогом отдельных притеснений со стороны их метрополии внезапно приняли решение избавиться от господства Англии и, создав с этой целью в Филадельфии всеобщий конгресс, передали Вашингтону командование повстанческими армиями. Это движение, поначалу казавшееся незначительным, едва ли привлекало взоры Европы и не подозревавшей о выдающихся результатах, достигнутых им, когда появился акт объединения, по которому колонии объявили о своей независимости, образовав республику под названием Соединенных Штатов Америки. Без всего сказанного мной будет, безусловно, трудно понять, какое помутнение рассудка помешало европейским государствам увидеть опасность, заключавшуюся для них в этом акте объединения. Они бы, несомненно, его увидели, если бы сила, вызвавшая движение, не ослепила их. Но все было заранее подготовлено, чтобы помочь имевшему место действию. Франция, едва уйдя от невыносимого правления, где пассивная королевская власть не могла сделаться ни уважаемый за пределами страны, ни более весомой внутри нее, Франция, отданная юным и неопытным Королем из лучших побуждений своим министрам, была совсем не в силах избежать устроенной для нее ловушки. В происходившем в Америке движении она видела только средство ослабления Англии и уменьшение преобладания в Европе этого государства. Людовик XVI, которому его совет представил дело именно так, не мог его оценить по-другому и принял решение о поддержке Америки, втянув в него Испанию и Голландию.

Благодаря этому мощному вмешательству и прибывшим в Америку французским отрядам, свобода восторжествовала в этой части мира. Английский парламент противился признанию независимости Соединенных Штатов, провозглашенную аутентичным биллем в 1782 году. Но потрясение, случившееся в Америке, ощутилось и в Европе: энергия американских повстанцев, их отвага, преданность родине и любовь к свободе сделались темой любых разговоров; с восхищением читались их манифесты, их речи с трибун, подобные тем, которые гремели некогда в Афинах и Риме, большую часть из сокровищкоторых образованные люди и государственные мужи вновь вспоминали от школьной скамьи. Вернувшиеся из Америки солдаты принесли отттуда зерна непослушания и спора, которые они посеяли в армии; и высшие офицеры, орудия мятежной воли, о действии коей они и не подозревали, поклонники Вашнгтона или Франклина, были все настроены им подражать, если бы к тому представился случай.

Земля, в которую Человеческая воля бросила эти принесенные из Америки семена революции, была чудесно подготовлена для их приятия и плодоношения. Скептические философы, во главе которых стояли Вольтер, Мирабо-отец, Дидро, Гельвеций и вся Гольбахова шайка, названная так по имени барона де Гольбаха (baron d'Holbach), у которого они собирались; политические философы, между которыми господствовали поочередно Руссо, аббат Мабли (Mably), аббат Райналь (Raynal) и прочие, - они все вместе взбудоражили умы различным способом, подготовив их к брожению. Их в определенном смысле противоположные воззрения задержались, однако, в воспринявших их головах, и эти головы являлись главными и наиболее крепкими в Европе. Две чистые установленные идеи сводились к следующему: в правительстве можно обойтись без священников и королей, алтарь и трон были изобретениями обмана и тирании, благими для времен невежества и слабости, но во времена мудрости и силы, когда просвещение, достигнув своей наивысшей ступени, не позволяло их дольше сохранять, их можно безбоязненно разбить и выбросить на мебельную свалку фанатизма и деспотизма.

Эти две культивируемые, главным образом, во Франции идеи проникли в Пруссию, а оттуда распространились по остальной Германии. Вейсгаупт их подхватил и, как я о нем выразился в начале этого произведения, увидел в их соединении осуществление знаменитого золотого века, описанного поэтами. Исполнившись этой причудливой грезы, по ее подобию он вообразил Утопию, в которую хотел включить всех без исключения людей, их собственных самодержцев и их собственных понтификов. Его учение, украсившееся именем Иллюминатства (d'Illuminisme; Иллюминизма - прим. пер.), достигло быстрых успехов; и, смешавшись с утраченными мистериями франк-масонов, пришло во Францию, создав новую закваску в уже бродивших умах.

Несколько финансовых злоупотреблений, несколько придворных интриг, несколько ошибок кабинета министров всколыхнули Францию, настроили против парламента, убедили короля Людовика XVI в необходимости принятия решительных мер, сродни его довольно легко податливому, но невыдержанному характеру. Хотя нужно более или менее знать вещи и людей, чтобы верить, будто подобные слабые причины могли вызвать такое чудовищное и полное разрушение, как имевшее место быть, если бы это разрушение не являлось следствием долгое время готовившегося морального движения. Это движение зависело целиком от Человеческой свободы воли, действовавшей в отсутствии Провидения, над необходимостью Судьбы, которую она преодолела, подобно вышедшему из берегов потоку, разрушив ее плотины, разворотив ее берега, прорвав, разбив и потянув за собой все сопротивляющееся ей, покатившись нагруженная обломками по опустошенному полю. Это движение являлось для политики тем же, чем приблизительно три столетия до него Лютеров раскол для культа. Оно имело ту же самую причину, как я уже об этом говорил, будучи одним из результатов долгое время шедшей борьбы между свободой и необходимостью, Человеческой волей и Судьбой.

 Я не стану вдаваться в подробности этого ужасного разрушения, называвшегося ограниченным именем революции. Эти подробности весьма представлены, весьма известны наибольшей части моих современников, как бы я не осмеливался их опускать. Малейшие прошедшие события оставили довольно глубокие следы в памяти тех, кто их пережил, как бы не могли из них изымать какую-нибудь часть, делая выбор в пользу другой. В подобном рассказе необходимо говорить все или не говорить ничего. На эту тему имеется много хороших произведений, среди которых написанное рукой госпожи де Сталь (madame de Staёl), конечно, не из худших. Эта удивительная женщина, одаренная изысканной восприимчивостью и вовсе выдающейся силой мысли, оставила немного желать лучшего в изображении событий, -это правда, она не ведала о раскрытых мной, в целом, метафизических причинах, но в эпоху, в которую она писала, ее невежество было вынужденным (112).