ГЛАВА V.

Размышления о причинах, приведших к упадку

Римской республики. Завоевание Галлов Цезарем.

Гражданские войны. Проскрипции. Победа Октавия.

С римской силой восторжествовала Человеческая воля. Судьба, вынужденная отовсюду отступить, удерживалась лишь на юге Азии, где стремительное течение уже угрожало ее настичь. Для этого нужно было только сокрушить служившее преградой Парфянское Царство (l'Empire des Parthes) (8), что произошло бы неотвратимо, если бы победоносная воля не разделилась сама в себе; но сие оказалось невозможным, по крайней мере, без вмешательства Провидения, ибо, как я уже повторял и как мне представляется, что история, которуя я в главных событиях разворачиваю перед глазами читателя, достаточно доказывает следующее: вне утверждающего явление Провидения не может существовать ничего продолжительного. Даже если Судьба и Человеческая воля действуют вместе или в отдельности, они произведут лишь преходящие вещи, более или менее блестящие формы, что разобьются друг о друга, растворившись в пространстве. Итак, Провидение более не признавалось в Риме, поскольку его не было у Афин. Лишенный основы общественный культ состоит только из напрасных чудовищных или смешных церемоний, уже более не воспринимаемых аллегорических формул. Народная общность наскоро приобщенная к неудобоваримой смеси финикийской, этрусской и греческой мифологий, быстро предалась каким-то смутным верованиям. Однако, верхушка нации не приняла ни одну из этих идей, как истинную; она их рассматривалатолько в качестве полезных и политически целесообразных. Авгуры и Аруспики вызывали жалость друг у друга и, по замечанию Цицерона, не могли больше смотреть на себя без смеха. Уже во время первой Пунической войны Клавдий Пульхер, готовый вступить с Карфагенянами в морское сражение, видя, как священные цыплята не хотели есть, бросил их в море, сказав в шутку, что их нужно напоить. Суверенный Понтифик, как и верховный жрец (rois des sacrifices), содержались только для формы, пользуясь пустым почетом и не обладая реальной властью. Эта должность оспаривалась в Риме, как и должность Эдила; и совсем не было разницы в выборе между моральным наставлением человека, возглавлявшего религиозные церемонии, и наставлением руководителя цирковыми играми. В целом, как в Европе, находившейся под властью Воли, так и в Азии, пребывавшей под игом Судьбы, Религия рассматривалась лишь в качестве политического института, некоей сдерживающей узды, разумно придуманной для успокоения толпы или ее возбуждения, для управления ею по воле правящих классов.

Завоевание Африки и Азии принесли в Рим роскошь и любовь к богатствам, являвшуюся следствием этого. Завоевание Греции дало римлянам склонность к изящным искусствам и литературе, а также тонкое философское чутье, присущее Грекам.

Многие системы, одни поднимавшиеся над обломками других, заполонили школы. Почти все они боролись с господствующим политеизмом, но, будучи не в состоянии ничего предложить взамен, терялись в обманчивых умозаключениях, которые, порой, одновременно принимая или отрицая все вещи, приводили к скептицизму. Некоторые из этих систем, развращенных несведущими софистами, угождали вкусу сладострастных и порочных людей, освобождая их от угрызений совести, нерешительности или преступления, предствляя Богов неинтересующимися всем тем, что творится на земле. Весьма искаженной системе Эпикура противостояла система стоика Зенона, обосновывавшая Всленский порядок необходимостью разумной Первопричины и утверждавшая, что счастье человека зависит от исполнения его обязанностей; но эта система, как и система Эпикура, являясь довольно высушенной в своей экзальтированности, извратилась, подобно первой, освободившись от своих ограничений. Таким же образом образовалось и римское общество либо из людейвесьма легко воспринимающих всякие веяния, либо из людей весьма грубых, чтобы кому-нибудь уступить. Это разделение, принцип которого я показываю, стало причиной распада Республики и помешало укреплению за ней последовавшей Империи даже тогда, когда сила вещей абсолютно ей не противостояла, ибо, с одной стороны, всякая податливость была готова ко всякой форме, а с другой - всякая непреклонность разбивала все формы. И не было во всем этом ни жизни, ни истины.

Юлий Цезарь покорил Галлию, но хоть он и испытал довольно большие трудности в этом походе, они оказались легкими в сравнении с теми, которые бы он встретил, если бы Галлы образовывали единую нацию. Но они были разделены на бесконечное число народов, часто соперничающих друг с другом, и их уже не объединяла никакая общая связь. Уже долгое время не существовало собственно Кельтов; древнее имя прекрасно сохранилось, но нация исчезла. Больше не существовало ни Галов (de Gaulois), ни Тудесков (de Tudesques), ни Полясков (de Polasques); эти имена дошли только как исторические памятники. В них тщетно искать нации, которыми они были первоначально названы. Нации эти распались на Галлов (Gaules), Ретов (Rhetes), Бибрактов (Bibractes), Рутенов(Rhutenes; Русин, Рутенцев - прим. пер.), Сенонов (Senones), Аллоброгов (Allobroges), Альвернов (Alvernes), Карнутов (Carnutes), Битуров (Bitures), Геннетов (Hennetes) и ряд других маленьких народов, перечислять которых здесь столь же скучно, сколь и бесполезно. Германия, возникшая на месте Теутсланда (du Teutsland) и Сарматия, занявшая место Польши (du Poland) и Руси (du Rosland), были одинаково поделены между бесчисленным количеством подобных народностей. Сотни раз случавшиеся нашествия с севера на юг и с запада на восток, африканские и азиатские колонии, вытесняемые поочередно за столь продолжительное временное пространство, тысячу раз меняли лицо Европы. Изменения, имевшие место в народах, проявились также в наречиях, нравах, законах, культах. Смешение стало таким, что невозможно было даже мысленно представить никакого типа единства. Сравнивая Грека с Бретонцем, а Римлянина с Сарматом, казалось невероятным, что все эти люди имели общее происхождение.

 Итак, побежденные Юлием Цезарем Галлы больше не являлись в точности Галлами, а еще меньше Кельтами. Это была смесь ста маленьких народов, которые зачатую не понимали друг друга. Они оборонялись с упрямой отвагой, уступив Римлянам из-за превосходства их дисциплины, власти и талантов их военачальников. В течение этих затяжных и кровавых споров многие жители Галлии полягли на полях сражений, еще большее число попало в рабство, а остаток, не в состоянии оказывать ужедлительного сопротивления, покорился победителям.

 Но перед этим событием симптомы распада проявились в Риме. Эта Респулика, превозносимая людьми скорее пылкими, нежели знающими, едва достигшими сорокалетнего возраста, клонилась к своему закату и, будучи не в состоянии больше проливать кровь иного народа, приготовилась потопить в потоках крови свой.

 Уже Марий (Marius) и Силла (Sylla), разошедшись друг с другом из-за своих характеров, нежели из-за притязаний, разожгли огонь гражданской войны, горькие плоды которой обернулись изгнанием огромного числа римских граждан. Более амбициозный и мрачный Катилина, попытавшись прийти к власти с помощью заговора, ибо мог ее достичь только победами на поле брани, был легко сокрушен Цицироном, который не сумел воспользоваться подобной удачей при дворе Цезаря и которого Антоний подло выслал, как Антипатер изгнал Демосфена тремя столетиями раньше. Тогда Помпей, чья слава предшествовала славе Цезаря, не одолев врага, расправившегося с ним, либо потому, что верил еще в возможность Республики, либо потому, что прикидывался в этом, увлек на свою сторону большинство сената и всех тех, кого Рим считал еще непреклонными гражданами и блюстителями древних законов. Катон, Брут и Кассий выступили за него. Но Цезарь, более умелый в улавливании настроений Римлян и более расторопный в выгодном использовании обстоятельств, в то время как сенат отдал ему приказание по возвращении из Галии распустить свою армию, ее, напротив, собирает и переходит с ней через Рубикон, границу его власти, вступив в Италию.

 Шокированный этим Помпей, осажденный в Брундизии, убегает, не осмеливаясь дальше выдерживать осаду. Цезарь, желая помешать объединению его войск, устремляется в Испанию, вводя в заблуждение наместников Помпея. Он возвращается по его стопам, осаждает и берет Марсель (Массилию), и отсюда, спеша в Македонию, дает битву Помпею на фарсальских равнинах, где ему наносит полное поражение. Помпей спасся в Египте, где был убит по повелению царя Птолемея. Шедший по его следам Цезарь входит в Египет, становясь хозяином Александрии и неся войну в Африку; там он выигрывает битву при Тапсусе (de Tapsus). Катон умирает. Вместе с ним испускает дыхание то, чем самым благородным и великим обладала Человеческая воля. Ее оставшиеся качества сопротивляются в Бруте и всех его сторонниках, озлобляются против событий, приведя себя в отчаяние, и дабы избежать беды измышляют преступление.

Цезарь мог бы избежать ожидавшего его удара, если бы он слушался только голоса Провидения, который разными способами предупреждал его об этом, воздавая должное удаче Цезаря, но, достигнув почти того же ее предела, как и Александр, он совершил ту же самую ошибку, что и македонский воитель, поручив все свои великие свершения своей звезде. И еще смелее Цезарь занес руку на тиару, вознамерившись объявить себя суверенным Понтификом. Он был убит.

 Перед вспышкой гражданской войнынекое подобие договора заключили между собой Помпей, Цезарь и Красс: этот небычный пакт, ставший именоваться триумвиратом, имел самые пагубные последствия. После смерти Цезаря образовался новый, не менее разнородный, чем первый, триумвират между Октавием, приемным сыном Цезаря, Антонием, наместником первого императора, и Лепидом, незначительной личностью. Возобновились проскрипции (высылки); Рим был наводнен кровью. Побежденные Антонием Брут и Кассий погибли. Сын Помпея был зверски убит. Почти все убийцы Цезаря пали от меча. Наконец схватились друг с другом Октавий и Антоний, морское сражение при Актиуме (d'Actium) решило их спор, отдав Римскую республику на милость победителя: это потрясенный своей победой победитель, будто не выдержав веса короны, свалившейся на его голову, не осмелился ни отказаться от Империи, ни ухватить ее свободной и непринужденной рукой. Окровавленный образ Цезаря, павшего пронзенным посреди сената, стояла перед его глазами. Октавий родился лишенным политической смелости; он обладал доблестью только в день битвы; данный ему титул Августа не переменил его характера (9); он считал себя счастливым, не считая себя почитаемым; и хотя он был облечен достоинствами суверенного Понтифика и Императора, он никогда не обладал ни провиденциальным влиянием одного, ни законной властью другого. Октавий являлся послушным, ибо имел могущество, дающее силу, но не потому что обладал могуществом, дающим превосходство; равным образом, его прямое руководство сенатом было большой выдумкой, а его двусмысленное правление, где бесконечно перемешивались противоположные понятия Республики и Императора, повлияло настолько на правления его преемников, что они восприняли от него погубивший их потом колорит. Тиберий правил при помощи террора, Калигула и Нерон не совершили бы такого количества бесполезных жестокостей, если быне заняли ложного и смешного положения, к которому их определила коварная и малодушная политика Октавия.