15-го (27-го) ноября началось наступление союзной армии; она подвигалась в величайшем порядке; войскам приказано было идти в одну ногу! На следующий день произошло дело у Вишау, памятное тем, что здесь был Император Александр впервые в огне. Кавалерия Мюрата была оттеснена; захвачено 500 человек пленных. Сначала в весёлом расположении духа Император следовал за наступавшими колоннами; но, когда пальба стихла, шагом и безмолвно объезжал он поле сражения, всматриваясь посредством лорнета в лежавшие тела и приказывая подать помощь тем, у кого замечал искру жизни. Опечаленный зрелищем пораженных смертью и ранами, Государь весь день не вкушал пищи и к вечеру почувствовал себя нездоровым. Успешная стычка у Вишау, в которой 56 эскадронов, поддержанных пехотою, прогнали 8 французских эскадронов, послужила к возбуждению еще большей самонадеянности союзной главной квартиры.

Наполеон немедленно приступил к сосредоточенно своей несколько разбросанной армии. С целью выиграть время, генерал Савари был вторично послан к Императору Александру, с предложением перемирия и свидания. Пользуясь этим случаем, Савари вновь проверил впечатления, вынесенные им при посещении Ольмюца, относительно слепой самоуверенности, господствовавшей среди влиятельных советников главной квартиры. Александр отклонил предложенное свидание, но послал для переговоров с Наполеоном своего любимого и доверенного генерал-адъютанта, князя Долгорукова. Наполеон, объезжая тогда передовые посты, встретился с русским посланным и вступил с ним в продолжительный разговор на большой дороге. Впоследствии Наполеон назвал князя Долгорукова “un freluquet impertinenet”, “се polisson de Dolgereuki”, и жаловался, что он говорил с ним, как с боярином, которого собираются сослать в Сибирь. Расспросив о здоровье Императора Александра, Наполеон сказал: «Долго ли нам воеватьe Чего хотят от меняe За что воюет со мною Император Александрe Чего требует онe Пусть он распространяете границы России на счет своих соседей, особенно турок, тогда все ссоры его с Францией кончатся". князь Долгоруков показал видь, что слушает Наполеона с отвращением и отверг сделанные им предложения, как несовместные с характером Императора Александра, не желавшая завоеваний и вооружившегося только за независимость Европы, не питая никакой вражды против Франции. Далее Долгоруков говорил, что Император не может равнодушно взирать на занятие французами Голландии, на бедствия сардинского короля, не получившего вознаграждения, обещанного ему договорами. «России надобно следовать совсем другой политике", ответил Наполеон, «и помышлять о своих собственных выгодах. В заключение Наполеон сказал: «И так, будем драться". князь Долгоруков повернулся и, не называя во время свидания Наполеона «императорским величеством", сел на лошадь и отправился в обратный путь. Упоминая в 30-м бюллетене о разговоре с князем ь Долгоруковым, Наполеон говорить, что он не принял бы предложенных им условии, даже если бы русские стояли на высотах Монмартра. Возвратившись к Императору Александру, князь Долгоруков представил донесение, существенные черты которого заключались в замеченной им у французов нерешительности, робости и унынии В 30-м бюллетене сказано: «Cet aide de camp put remarquer que tout respirait dans la contenance de l’armee franeaise la reserve et la timidite. «Наш успех несомненный", утверждал Долгоруков, «стоить только идти вперед, и неприятели отступят, как отступили они от Вишау". Таким образом, его донесения содействовали к усилению надежд на несомненную победу; опасались только, как бы противник не ускользнул своевременно от готовившаяся поражения. Поэтому союзники решили атаковать французов без дальнейших проволочек и приняли план, предложенный генералом Вейротером; он заключался в следующем: захватить путь отступления Наполеона, обойдя его с правого фланга, и отрезать его от Вены.

В полночь с 19-го на 20-e ноября собраны были у Кутузова в Крженовице главные начальники колонн, предназначенных для атаки неприятеля. Генерал Вейротер, разложи в карту, приступил к чтению и разъяснению своей многоречивой диспозиции. По словам графа Ланжерона, он напоминал собою школьного учителя, объясняющая урок молодым ученикам. Кутузов тотчас погрузился в глубокий сон, в чем и выразилась в этом случае вся оппозиция плану, получившему уже одобрение Императора Александра. Вейротеру возражал только один генерал—граф Ланжерон. Он заметил: «а если неприятель нас предупредить и атакует в Працене, что мы будем делатьe Этот случай не предусмотрен". (Le cas n’est pas prevu). В это время князь Долгоруков и другие воинственные советники Александра проводили время в тревожном состоянии; опасались, что неприятель, пользуясь ночной темнотой, уйдет. князь Долгоруков, объезжая ночью аванпосты, предлагал тщательно наблюдать, по какой дороге будет отступать неприятель. В 3 часа пополуночи утомительная лекция Вейротера, наконец, окончилась. Пришлось разбудить Кутузова, который, отпустив собранных генералов, поручил им оставить в главной квартире адъютантов для получения русского перевода австрийской диспозиции. Исполнение этого перевода было поручено майору Толю. Злополучная диспозиция была получена начальниками колонн только к шести часам утра, некоторыми же еще позже, а в 7 часов вся армия должна была уже начать предназначенное ей движение/

В свите Императора Александра находился также граф Аракчеев. Государь намеревался поручить ему начальство над одной из колонн, но граф Алексей Андреевич пришел от предстоящей ему чести предводительствовать войсками в бою в неописанное волнение и отклонил от себя столь лестное поручение, ссылаясь на несчастную раздражительность своих нервов. Хотя некоторые писатели и называют графа Аракчеева в числе лиц, которые сопровождали Александра на аустерлицком поле сражения, но это, по всей вероятности, недоразумение. Аракчеев не отваживался никогда, даже в императорской свите, показаться в сражении в черте выстрелов. Эта особенность служебного поприща графа Аракчеева блистательно подтвердилась во время войн 1813 и 1814 годов; он никогда не мог возобладать над собою даже настолько, чтобы совершением столь скромного подвига уничтожить в формулярном списке слова: в сражениях не бывалу".

Настало утро 20-го ноября (2 го декабря), так нетерпеливо ожидаемое уверенными в победе союзниками. Часа два после восхождения солнца, «le soleil d'Austerlitz", густой туман покрывал еще местность, среди которой началось исполнение пагубного Вейротеровского плана. В 9 часов утра прибыли на поле сражения союзные монархи. В числе лиц, сопровождавших Императора Александра, находился также триумвират: князь Чарторыжский, граф Строгонов и Новосильцов. Подъехав к войскам четвертой колонны, при которой находился безвластный главнокомандующий, и видя, что солдаты отдыхали, сложив ружья в козла, Император Александр спросил Кутузова: «Михайло Ларионович, почему не идете вы впередe" «Я поджидаю", отвечал Кутузов, «чтобы все войска колонны пособрались". Император сказал: «Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки". — «Государь", отвечал Кутузов, «потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете! Приказание о немедленном начатии движения было отдано. Главная причина остановки четвертой колонны, независимо от вытягивания и перекрещивания третьей и пятой колонн, заключалась в том, что Кутузов, верно ценя значение Праценских высот, неохотно оставлял их и под разными предлогами затягивал движение. Наполеон не дал союзникам времени привести в исполнение мудрые предначертания Вейротера. Он занял Праценские высоты и, прорвав таким образом центр союзных войск, поставил тем своих противников в положение оборонительное, вовлекая их в случайный бон, со всей присущей ему беспорядочностью. «Все сознавали необходимость, во что бы то ни стало, вновь овладеть высотами; все стремились к этой цели; но войска находились в неудобном для боя порядке (походном); общего плана и общего руководства свыше не было. Следствием этого был упорный, отчаянный двухчасовой бой (с 9-ти до 11-ти), состоявший из ряда блестящих частных атак, без внутренней связи между собою, и кончившийся разгромом центра" (Г. А. Леер, «Аустерлицкая операция"). Слова, сказанные Наполеоном накануне аустерлицкого сражения, оправдались: «если русские покинут Праценские высоты, то они погибнут бесповоротно".

Утвердившись на Праценских высотах и заняв их сильною артиллерией, Наполеон перешел к решительному наступлению против обоих флангов противника, окончательно решившему участь дня. К вечеру союзная армия очутилась на дороге в Венгрию, потеряв до 27.000 человек (в том числе на русских приходится 21.000), 158 орудий (из них 133 русских) и 36 знамен и штандартов. К счастью побежденных, преследование французов было не так настойчиво, как могло бы быть. Наполеон с гордостью сознавал превосходство своих распоряжений под Аустерлицом: wJ’ai livre 30 batailles", говорил он, «mais je n"eu ai vu aucune oe la victoire ait ete si decidee et les destins si peu balances". До конечного поражения четвертой колонны Император Александр находился при ней. Подле него ранило картечью лошадь Виллие; находившуюся саженях в 30-ти позади Государя заводную лошадь убило гранатою; в двух шагах перед ним упало ядро и осыпало его землею. Смятение во время боя было так велико, что находившиеся при Императоре Александре лица потеряли его из виду, рассеялись в различные стороны и присоединились к нему уже в ночи, а некоторые через день, даже через два. Оттого в продолжение большей части сражения при Государе находились только Лейб-медик Виллие, берейтор Ене, конюший и два казака. Майор Толь следовал верхом с бегущими войсками четвертой колонны, и не мало удивился, увидев в некотором расстоянии Императора, который ехал по полю в сопровождена Виллие и берейтора Ене. Толь не посмел приблизиться к Государю, но ему казалось опасным оставлять его почти одного; он не терял из виду всадников, провожая их издали. Незначительный полевой ров задержал несколько Императора и его спутников. Александр не был хорошим ездоком и колебался перескочить ров, отыскивая удобный переезд, между тем как берейтор, перескакивая ров, неоднократно старался показать, насколько это легко исполнить. Наконец, лошадь Государя последовала за Ене и препятствие было побеждено. Уже четыре дня, со времени дела при Вишау, Александру нездоровилось; теперь он почувствовал такое расстройство физическое и моральное, что не мог ехать дальше. Он слез с лошади, сел под деревом на землю, закрыл лицо платком и залился слезами; резкий и внезапный переход от недавних победоносных надежд к последовавшим затем потрясающим событиям был, конечно, весьма горький. Спутники Государя стояли в смущении подле. Тогда Толь подъехал, слез с лошади и присоединился к ним. Видя продолжающуюся горесть Государя, Толь, после некоторого колебания, подошел и старался утешить и ободрить своего монарха. Александр выслушал Толя, отер слезы, встал, молча обнял его, сел на лошадь и поехал далее по направленно к Годьежицу. Здесь Государь случайно сошелся с Кутузовым и, переговорив с ним, за неимением экипажа, продолжал следовать верхом среди ночного ненастья, по дороге в Чейч; но более семи верст ехать не мог. Пришлось остановиться в селении Уржиц, где уже расположился на ночлег император Франц.

Государь приютился в крестьянской избе и провел ночь на соломе. Соединение нравственного и физического беспокойства аустерлицкого дня усилили болезненное состояние Александра; он жаловался на озноб и расстройство желудка. Виллие хотел подкрепить больного глинтвейном, но не нашлось красного вина. Послали к австрийскому обер-гофмаршалу Ламберти, который на обращенную к нему просьбу отозвался, что император Франц почивает и без приказания его он не может касаться собственного императорского запаса. Выручили из беды казаки: у них оказалось немного вина; изготовили горячий напиток, который, с прибавкой капель опиума, доставил облегчение Государю. После успокоительного сна, Александр сел на лошадь и поехал в Чейч. Появление Государя обрадовало войска, так как разнеслась весть, будто он был ранен. Наполеон, с своей стороны, не замедлил распространить другую басню, что Император Александр, после аустерлицкого сражения, будучи окружен войсками маршала Даву, неминуемо попался бы в плен, если бы великодушный противник его не предоставил ему возможность спастись — и все это было сделано из уважения к другу первого консула! (L’Empereur voulant respecter l’ami du Premier Consul). Ближайший разбор обстановки приводит, напротив того, к заключению, что это одна из самых наглых выдумок, которыми когда-либо пытались обогатить историю. В записке, диктованной по этому случаю Наполеоном Фэну (Fain), он утверждает, что положение, занятое маршалом Даву, было таково, что вне всякого сомнения, ни один русский не мог бы спастись, начиная с Императора и кончая последним барабанщиком (depuis l’Empereur jusqu'au dernier tambour).

Эта записка не появлялась до сих пор в печати, и подлинник её хранится в архиве министерства иностранных дел; она была куплена, вместе с собственноручными письмами Павла I-го и Александра I-го, в Париже, в 1821 году, при содействии генерал-адъютанта Жомини.

Военные действия прекратились; 22-го ноября (4-го декабря) состоялось свидание императора Франца с Наполеоном, после которого заключено перемирие для обеих союзных армий, с тем, чтобы русские войска немедленно очистили австрийские владения. Император Александр предоставил австрийскому монарху полную свободу действий, требуя только одного, чтобы Россию не впутывали в переговоры. Что же касается до выхода русских войск из австрийских областей, то Государь словесно изъявил на то свое согласие генералу Савари, присланному для этой дели Наполеоном в Голич.

Александр расстался со своим бывшим союзником в Голиче 27-го ноября и поехал через Треншин и Тешен в Россию. В тот же день Кутузов выступил с русскими войсками через Кашау и Лемберг, и после трудных зимних маршей прибыл в Радзивилов 26-го декабря. Гвардия возвратилась в Петербург только 9-го апреля 1806 года.

После аустерлицкого поражения, князь Чарторижский убеждал Государя начать переговоры о мире совместно с императором Францем; он полагал, что Наполеон поставить Австрии менее стеснительные условия, когда он будет иметь дело с двумя союзными державами; кроме того, он советовал, в виду распадения коалиции, искать сближения с Наполеоном. Доводы князя Адама не удостоились одобрения и поступлено было как раз в противоположном смысле. Таким образом богатый событиями год беспрепятственно закончился полным торжеством Наполеона: 3-го (15-го декабря) Пруссия заключила с Францией оборонительный и союзный трактат, приняв от неё в дар Ганновер, принадлежавший Англии, и 14-го (26-го) декабря Австрия подписала тягостный и унизительный для себя пресбургский мирный договор, по которому она окончательно утратила свое первенство в Германии.

Возвращение Императора Александра последовало 8-го декабря. Вскоре затем, 13-го декабря, кавалерская дума Св. Геория просила Государя возложить на себя знаки этого ордена первого класса. Старший кавалер, князь Прозоровский, поднес доклад, а канцлер, князь Куракин, орденские знаки. Император благодарил думу и сказал, что первый класс Военного Ордена — награда за распоряжения начальственные, что он разделял с войсками опасность, но не командовал ими, а привел войско на помощь своего союзника, «который всеми оного действиями распоряжал по собственным своим соображениям". В доказательство же своего уважения к Военному Ордену, Александр возложил на себя только знак 4-го класса.

Несчастный день аустерлицкого сражения не остался без последствий для некоторых участников его. Графу Ланжерону Император Александр дозволил просить увольнения от службы. Генерал Пржибышевский, взятый в плен, был по возвращении в Россию отдан под суд и разжалован в солдаты. Та же участь постигла генерала Лошакова. Штаб- и обер-офицерам Новгородского мушкетерская полка Государь приказал носить шпаги без темляков, нижним чинам тесаков не иметь, и к сроку службы их прибавил по пяти лет. Имена офицеров и солдат, найденных в Вагенбурге, были обнародованы и, сверх того, они лишились некоторых служебных прав.

Кутузов был награжден орденом Св. Владимира первой степени и назначен военным губернатором в Киев.

Современник пишет (Записки Л. Н. Энгельгардта. Москва. 1867, стр. 221): «Аустерлицкая баталья сделала великое влияние над характером Александра, и ее можно назвать эпохою в его правлении. До того он был кроток, доверчив, ласков, а тогда сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду; к одному графу Аракчееву имел полную доверенность, который по жестокому своему свойству приводил Государя на гнев и тем отвлек от него людей, истинно любящих его и Россию".

И так, 1805 год принес Александру чувствительные огорчения. Он, который мечтал о политических и военных подвигах, при первом же выступлении на арену великих европейских событий отступился от явно покровительствуемая им польского дела, которое вскоре перешло в руки Наполеона, позволил Пруссии обмануть себя, не добившись от неё никаких уступок и существенной помощи. Стремясь к военной славе и жертвуя собою на поле сражения, он, во главе русской армии, испытал небывалое в летописях её ужасающее поражение, покинул союзника, не сблизился с противником и добровольно устранил себя от нового переустройства Европы.

Пребывание Александра в Пулавах вызвало, конечно, горькое разочаровавшие среди лиц, введенных в заблуждение насчет истинных намерений его; но тем не менее оно оставило, по себе неизгладимые воспоминания. Очарование, произведенное личностью Императора Александра, было так велико, что заставило позабыть политические заблуждения и огорчения минуты, поддерживая надежду, что он когда-нибудь, при более благоприятных обстоятельствах обратится снова к покинутому им делу. Незначащий сам по себе факт служил тому как бы подтверждением. Император прислал из Петербурга пулавским владельцам стеклянную плиту, предназначенную для помещения в своде над храмом Сибиллы. Этот дар должен был служить знаком, что, не смотря на изменчивость судьбы, монарх остался неизменным в своей дружбе и желает поместить в храме польских воспоминаний свой дар на вершине, чтобы он светил свыше лучом надежды.