Император изъявил желание познакомиться с возможно большим числом поляков, и в Пулавы стали стекаться из Варшавы и окрестностей, на смену одних другими, целые толпы гостей, стремившихся увидеть русского Императора. Согласно общему отзыву современников, молодой 28-ми-летний Император своею поразительною красотою и чрезвычайною любезностью производил на всех чарующее впечатление; видевшие его мужчины становились его горячими поклонниками; женщины же были в восхищении от венценосного рыцаря. Император отбросил ненавистный ему этикет и являлся только в качестве друга семьи. князь Адам, казалось, был тогда самым приближенным лицом к Императору, который на каждом шагу отличал его от других и не скупился изъявлениями своей искренней дружбы и полного доверия, рассыпаясь вместе с тем в любезностях к его родителям и пулавским гостям. Каетан Козмян посвятил впечатлению, вынесенному им в 1805 году в Пулавах, следующий восторженный отзыв: «Если бы Император Александр был частым лицом, он все же оставался бы самым красивым, самым приветливым в обращении и самым благовоспитанным человеком в мире; поэтому, можно себе представить, какое очаровательное впечатление производил этот самодержец могущественнейшего государства во всей красе расцветающей весны, сделавшийся с начала своего царствования предметом поклонения своих подданных и чужеземцев, надеждою всего человечества: он очаровывал тем более, чем менее окружал себя блеском пышного двора". Ежедневно утром Император в мундире отправлялся верхом в лагерь и производил смотры войскам. По возвращении, надевал статское платье и затем большую часть дня проводил среди собранного в Пулавах общества.

Обед происходил обыкновенно за общим столом в большой зале дворца; князь Адам представлял тогда вновь прибывших лиц Государю, который каждому подавал руку; если же сидел, то указывал место подле себя и имея всегда на готове какое-нибудь приветливое слово, завязывал более продолжительный разговор. Иногда Государь обедал в семейном кругу, в маленьких апартаментах. В рассказах о пребывании Императора Александра в Пулавах приводится оригинальный к тому повод: императорская свита, говорят, была слишком многочисленна, а её присутствие нагоняло тоску.

После обеда предпринимались прогулки и поездки в окрестности, где изобретательная княгиня Чарторыжская заранее подготовляла какие-либо зрелища или сцены из народной жизни, чтобы развернуть и эту страницу сельской польской поэзии перед монархом, сочувствовавшим поэтическим и идиллическим картинам, употреблено было все старание и искусство, чтобы Александр всецело проникся польской атмосферой. Во время прогулок по саду посещали также храм Сивиллы, построенный в 1798 году, где княгиня собрала памятники, относящееся к археологии и истории Польши, с надписью на дверях: «прошедшее будущему.

Император вписал свое имя в книгу посетителей. Продолжительные разговоры об искусстве, поэзии, истории, заканчивались обыкновенно воспоминаниями о минувшем величии польского народа, испытанных им несчастиях и правах его на существование в будущем. Казалось, что мечта о возрождении Польши принимала с каждым днем в уме Александра более осязательный образ.

Между тем вся Польша готова была восстать против Пруссии и увеличить ряды русской армии, поджидаемой как избавительницы. Варшава волновалась и готовилась к торжественной встрече Императора. Даже князь Иосиф Понятовский, всегда враждебно относившийся к России, приготовлял прием для Александра, в своем замке Виланове, если он явится в качестве врага Пруссии, чтобы провозгласить себя королем польским. В Варшаве положение дел между пруссаками и поляками обострилось до того, что, по современным донесениям, рыночные торговки открыто говорили прусским полицейским чиновникам: «ваше царство недолговечно, русские придут и вас выгонять". В дипломатических переговорах князь Чарторыжский добился отчасти удовлетворительного результата.

В Пулавы прибыл из Вены граф Стадион; Император Франц ожидал спасения от России и можно было рассчитывать, что Австрия не воспрепятствует провозглашению Александра королем польским в виду предназначенная ей вознаграждения: Силезии и Баварии. В Лондоне соглашались заставить силою оружия Пруссию присоединиться к коалиции, и Фокс писал, что, если враждебные действия откроются против Пруссии, нужно их вести решительно и не думать об остальном. Насколько Император Александр, видимо, склонялся к мысли о разрыве с Пруссией, можно судить по следующему месту из депеши Чарторыжского графу Разумовскому от 28-го сентября (9-го октября): «Sa Majeste est fermement decidee de commencer la guerre contre la Prusse". Между тем Император Александр избрал своего любимца князя Долгорукова для доверительных переговоров с прусским королем; таким образом в руках антагониста князя Чарторыжского сходились нити политики, прямо противоположной явным намерениям Императора, клонившимся к провозглашению себя королем польским. Сначала Фридрих-Вильгельм упорствовал в принятом первоначально решении считать за объявление войны всякое посягательство на нейтралитет Пруссии; но, когда получено было неожиданное

донесение

, что французские войска нарушили неприкосновенность прусских владений в Анспахе, король изъявил согласие на проход русских войск через прусскую территорию. Вслед затем Император Александр, с своей стороны, объявил 4-го октября Чарторыжскому намерение не идти с войском на Варшаву, но немедленно отправиться в Берлин, чтобы склонить Пруссию присоединиться к коалиции. И так, после продолжительная колебания, принято было, наконец, решение, прямо противоположное видимо усвоенной русским правительством политической программе.

Недоразумения с Пруссией кончились циркулярным предписанием главным начальникам русских войск сжечь немедленно все бумаги, в которых заключалось что-либо враждебное против этой державы, в особенности же проект декларации против Пруссии. В Козеницах, главной квартире генерала Михельсона, Государя встретил граф Калькрейт и здесь условились относительно движения русских войск через Силезию в Моравию. Отказом от враждебных действий против Пруссии упразднялась роль, предназначенная генералу Михельсону; он был отпущен в Россию и получил затем, в виде утешения, Андреевскую ленту. 13-го (25-го) октября Император Александр въехал в Берлин при пушечной пальбе. Весь гарнизон стоял под ружьем, население встретило русского Государя с восторгом. Ряды приверженцев Франции видимо редели, и Александр с полным успехом дал ход врожденной способности пленять людей. Сам король подчинился чарующему влиянию русского Императора, который с скромным и благоговейным вниманием ухаживал за королевой, сочувствуя её патриотическим мыслям и стремлениям. На долю князя Чарторыжского, сопровождавшего Государя в Берлин, выпала отныне второстепенная роль; союз с Пруссией полагал конец всем блестящим планам его о возрождении Польши; князь Долгоруков торжествовал и безбоязненно обличал перед Государем предательские, по его убеждению, замыслы министра-поляка. Тем не менее успех, достигнутый в политическом отношении, был более чем умеренный. 22-го октября (3-го ноября) подписана была Потсдамская конвенция, к которой в тот же день присоединилась также Австрия; присоединение Пруссии к коалиции было только условным и предстояло еще в далеком будущем. Вообще конвенция не послужила в пользу коалиции, уже сильно потрясенной в ту пору пленением Маковской армии под Ульмом. На следующий день, по подписании конвенции, Император намеревался покинуть Потсдам; он спешил к своей армии в Моравию в виду наступления Наполеона к Вене. Во время последнего ужина Государь выразил сожаление, что оставляет Потсдам, не воздавши дани уважения останкам великого Фридриха. «На это еще хватит времени", ответил король. В одиннадцать часов оба монарха и королева Луиза встали из-за стола; в полночь они спустились в склеп, освещенный свечами. Под влиянием душевного волнения Александр прикоснулся устами славного гроба, поцеловав его, протянул руку королю и королеве и поклялся им и королевскому дому в вечной дружбе, залогом которой будет освобождение Германии.

Император отправился из Потсдама в Веймар к великой княгине Марии Павловне, где провел три дня, и 29-го октября, через Лейпциг, выехал в Дрезден. Везде его ожидали торжественные встречи; народ приветствовал Александра, как избавителя Европы. Государь намеревался продолжать следование в Прагу, но продолжавшееся наступление Наполеона и известие о появлении французских разъездов в Пильзене, побудили его повернуть на Бреславль, чтобы этим путем достигнуть новой конечной цели путешествия — Ольмюца, где его поджидал император Франц.

В то время, как совершился переворот в намерениях и цели русской политики, успехи французского оружия продолжали возрастать. Наполеон устремился к Вене, занял австрийскую столицу, захватил Дунайский мост и выдвинулся к Брюну. Не смотря на критическое положение, в которое был поставлен Кутузов поражением Мака, он со славою совершил свое знаменитое отступление в Моравию и, соединившись с войсками графа Буксгевдена, сосредоточил в позиции под Ольшаном, впереди Ольмюца, до 82.000 человек; из этого числа на австрийцев приходилось только 14.000 человек.

Прибыв 6-го (18-го октября) в Ольмюц, Император Александр встретил здесь обстановку, далеко не радостную. Свидетель и участник событий 1805 года, граф Ланжерон, пишет по этому поводу: «Я был поражен, подобно всем прочим генералам, холодностью и глубоким молчанием, с которыми войска встретили Императора". Войска голодали, и это обстоятельство расстроило добрые отношения к австрийцам; не получая ничего законным образом, крайняя нужда заставила их прибегать к грабежам и опустошениям. Такие беспорядки развивали взаимную вражду и положили начало неприязни к австрийским властям. Среди войск двух союзных партий зарождался антагонизм, который вскоре дошел до открытого обвинения австрийцев в измене.

князь Чарторыжский высказался против намерения Императора Александра оставаться при армии и советовал предоставить Кутузову самостоятельное распоряжение военными действиями. Советы Чарторыжского не были приняты Императором и произвели даже неприятное впечатление. Почтительные представления Кутузова еще менее понравились. По мнению главнокомандующего, следовало избегать решительного сражения, о котором именно мечтал Наполеон, и продолжать держаться выжидательного образа действий, поджидая подкрепления. Такой осторожный план действия оскорблял тщеславие Александра; дальнейшее бездействие в Кутузовском смысле казалось Государю позором. В действительности у Кутузова отнято было самостоятельное начальство над армией, хотя он по имени и оставался главнокомандующими Положение его было крайне двусмысленное. Граф Ланжерон пишет: «Les jeunes gens qui entouraient TEmpereur le ridiculisaient sans cesse et l’appelaient le general Lambin, et il etait sans pouvoir comme sans consideration". Австрийский генерал-квартирмейстер Вейротер сделался главным советником Александра. Обладая вообще уменьем подделаться к влиятельным лицам, он вошел также в доверие к той молодежи, которая руководила главной квартирой союзной армии, и в особенности, к князю Долгорукову. Вспоминая, много лет спустя, о несчастном дне аустерлицкого сражения, Александр сказал: «Я был молод и неопытен; Кутузов говорил мне, что нам надобно было действовать иначе, но ему следовало быть в своих мнениях настойчивее". Едва-ли большая настойчивость со стороны Кутузова, при защите собственных убеждений, могла бы привести к более благоприятному результату. Для уяснения полной безотрадности его положения достаточно привести следующий пример: Однажды Кутузов, испрашивая приказания Государя относительно движения армии, получил ответ: «Cela ne vous regarde pas!" Упрекают Кутузова, что он, осужденный начальствовать при такой невозможной обстановке, не сложил с себя звание главнокомандующего. На это можно возразить, что сомнительно, чтобы ему дозволили отказаться от занимаемого им места; колеблясь между желанием пожать лавры полководца и опасением неудачи, Александр не хотел уступить Кутузову славы, в случае успеха, или же принять на себя ответственность в случае поражения.

Наполеон находился в это время в Брюне и, сознавая затруднительность своего положения, в случае, если война затянется, отправил в Ольмюц генерала Савари с письмом к Императору Александру, чтобы поздравить Государя с прибытием к армии. Александр отвечал уклончиво: «au chef du gouvernement franeais". Появление французского генерала в союзной главной квартире принесло, однако, делу коалиции громадный вред. В сущности Савари имел поручение высмотреть положение австро-русской армии, в особенности же ознакомиться с настроением и образом мыслей главной квартиры, причем он должен был притворно выразить опасение атаки со стороны союзников; не трудно было посланному вскоре убедиться в слепой самоуверенности пылкой и неопытной молодежи, с князем Долгоруковым во главе, окружавшей Императора Александра; сговорчивость же, выказанная Савари к начатию переговоров, послужила окончательным поводом к начатию предположенного наступления. Относительно пребывания Савари в Ольмюце, в 30-м бюллетене от 21-го ноября (3-го декабря) 1805    года читаем: «Il lui fut facile de comprendre, par la suite des conversations qu’il eut, pendant trois jours, avec une trentaine de freluquets qui, sous differents titres environnent l’Impereur de Russie, que la presomption, l’imprudence et l’inconsideration regneraient dans les decisions du cabinet militaire comme elles avaient regne dans celles du cabinet politique". Граф Ланжерон по этому поводу замечает: «Il n’y en avait pas trente, mais il y en avait encore malheureusement trop. Du reste Napoleon, а trouve le vrai mot, il peint parfaitement la chose". Таким образом Наполеону удалось выманить союзников для желанная им боя.