Как уже выше упомянуто, соглашение Франции с Англией не оказалось долговечным. В 1803 году взаимный неудовольствия привели к новому разрыву, и на этот раз борьба продолжалась без перерыва до 1814 года. Одновременно с этим новым усложнением в международных отношениях, произошел также перелом в личных отношениях Александра к первому консулу, вызванный главным образом принятием Бонапартом в 1802 году пожизненного консульства. После этого решительного шага Бонапарта на пути упрочения присвоенной себе власти, существовавшие дотоле симпатии Государя к главе французского правительства подверглись сразу резкому изменению. «Завеса упала", писал Александр Лагарпу: «он сам лишил себя лучшей славы, какой может достигнуть смертный и которую ему оставалось стяжать, — славы доказать, что он без всяких личных видов работал единственно для блага и славы своего отечества и, верный конституции, которой он сам присягал, сложить через 10 лет власть, которая была в его руках. Вместо того он предпочел подражать дворам, нарушив вместе с тем конституцию своей страны. Ныне это знаменитейший из тиранов, каких мы находим в истории. (Maintenant c’est un des tyrans les plus fameux que l’histoire ait produit)". Эти неприязненные чувства Александра продолжали возрастать, благодаря различным мероприятиям первого консула, и окончательно превратили Бонапарта в глазах Императора в преступного честолюбца и завоевателя. К довершению всех бед, личные свойства русского представителя в Париже не могли содействовать к установлению дружеских отношений к Франции. Выбор графа Моркова для занятия этой трудной должности оказался вполне неудачным. Его приняли сначала с большою предупредительностью, но вскоре граф Аркадий Иванович своим бестактным поведением возбудил против себя сильнейшее неудовольствие и даже ненависть первого консула; он стал ему лично неприятен. Морков, в свою очередь, ненавидел Бонапарта и дозволял себе сарказмы и презрительное обращение к главе французского правительства. С каждым днем взаимный разлад принимал все большие размеры. Наконец, первый консул нашел себя вынужденным даже письменно жаловаться Императору Александру на графа Моркова за вмешательство его в интриги страны. Дела в Италии также давали не малый повод к взаимным пререканиям. Бонапарта в особенности раздражало участие, выказанное Россией, как он выражался, сардинскому царьку (roitelet de Sardaigne), которому настойчиво требовали возвратить Пьемонт. «Это дело решенное. Денег сколько хотите и сколько он хочет", сказал первый консул, «и ничего более". В другой беседе первый консул заметил Моркову, что это дело не должно было занимать Императора Александра более, нежели сколько занимают его дела в Персии. Наконец, в 1803 году граф Морков был отозван, по предварительно награжден орденом Св. Андрея, в котором он и откланивался первому консулу в Тюильри; не стесняясь, граф заявлял при этом присутствовавшим, что считает удаление из Парижа за величайшую милость своего Государя. По отъезде его, в декабре 1803 года, поверенным в делах России остался старший из чиновников посольства Убри. Когда же в 1804 году отряд французских войск увез из баденских владений герцога Энгиенского, и 9-го (21-го) марта последовала его казнь в Винсенском замке, то нельзя было более сомневаться в образовании новой коалиции против Франции; душою этой зарождавшейся коалиции явился Император Александр. Хотя Австрия в это время стала обнаруживать склонность к сближению с Россией, но вместе с тем она не желала немедленная разрыва с Францией; что же касается Пруссии, то она еще более уклонялась от всякого решительного шага. Александр, в отношении к Франции, принял более вызывающий образ действий; он наложил при дворе траур и выразил свое негодование по поводу этенгеймского события и его последствия в двух протестах. В ноте, поданной в Регенсбурге германскому сейму, Россия приглашала все немецкие державы протестовать по поводу неприкосновенности пределов Германии.

В Париже русский поверенный в делах вручил Талейрану другую ноту, в коей Император Александр, выражая скорбь о судьбе, постигшей герцога Энгиенского, изъявлял надежду, что первый консул примет самые действительные меры для успокоения германских держав и прекратит положение дел, угрожающее их безопасности и независимости. Талейран, в свою очередь, отвечал резкою нотою, содержание которой наносило личное оскорбление Императору Александру, соединенное с клеветою на английское правительство.

Между тем Бонапарт принял 6-го (18-го) мая 1804 года титул императора Наполеона и тогда с его стороны началось еще более бесцеремонное обращение с картою Европы, к которому Александр не счел возможным оставаться равнодушным. В ответ на эти действия Наполеона, Император Александр начал держать в разное время австрийским дипломатам такие речи: «Этот человек делается безумным, в зависимости от малодушия французов. Я думаю, что он сойдет еще с ума. Я желал бы, чтобы вы были на стороже. Преступное честолюбие этого человека желает вам зла; он помышляет только о вашей гибели. Если европейские державы желают во чтобы, то ни стало погубить себя, я буду вынужден запереть всем свои границы, чтобы не быть запутанным в их гибели. Впрочем, я могу оставаться спокойным зрителем всех их несчастий. Со мною ничего не случится; когда я захочу, я могу жить здесь, как в Китае". Политика берлинского кабинета также возбуждала сильнейшее неудовольствие Александра: «Я не понимаю малодушной политики Пруссии", сказал Государь австрийскому полковнику Стутергейму в 1804 г.: «мы можем только насильственными мерами заставить ее принять решение". Воинственному обороту, принятому русской политикой, не мало способствовало еще и следующее обстоятельство.

В начале 1804 года канцлер граф А. Р. Воронцов по болезни удалился от дел и уехал в свое Владимирское имение; когда вследствие этого поднят был вопрос о том, кто заменит больного канцлера в управлении иностранными делами, Государь более всех настаивал на том, чтобы эту обязанность принял на себя товарищ министра, князь Чарторыжский. После некоторого колебания, Чарторыжский принял предложенное ему назначение.

Решение Государя возбудило в современном обществе и придворных сферах сильнейшее неудовольствие. князь Чарторыжский сознается в своих записках, что какое-нибудь почетное звание не столько бы возмутило русских людей, как привлечение его к ответственной государственной деятельности. «Поляк", —пишет он, — «пользующийся полным доверием Императора и посвященный во все дела, было явлением, которое оскорбляло самые закоренелые их понятия и чувства". Став во главе управления иностранными делами, князь Адам решился воспользоваться благоприятными обстоятельствами и при содействии коалиционной войны против Наполеона осуществить свою любимую мечту, с которой он никогда не раздавался: восстановить Польшу в пределах 1772 г., при условии династической связи с Россией. План Чарторыжского, по существу, состоял в следующем: 1) в европейской коалиции против Наполеона, и 2) в восстановлении польского королевства, но при личном династическом союзе с Россией, с возвращением ему польских областей, доставшихся Австрии и Пруссии при разделах Речи Посполитой. князь Чарторыжский указывал Александру, что единственная политика в грандиозном стиле, достойная такого монарха, заключается в том, чтобы пробудить в Европе чувство солидарности и уважения международного права и, встав во главе коалиции, поднять знамя во имя высших принципов. Чтобы низвергнуть колосса, недостаточно присутствия одной военной силы, необходимо противопоставить политике завоевания принципы справедливости и закона. С этим знаменем в руках князь Чарторыжский желал провести Александра по Европе, как избавителя народов и как противника Наполеона, поправшего по своему произволу династические законы и независимость народов. Вместе с тем Чарторыжский доказывал, что ключом положения, первым укреплением, которым необходимо заблаговременно овладеть в этой борьбе идеи и принципов: Польша. Следовательно, надо прежде всего предупредить в польском вопросе инициативу Наполеона и провозгласить восстановление польского королевства. Россия сделалась бы таким образом охранительницею международного права, порядка и свободы, и внесла бы в мировую политику историческую справедливость и евангельские начала. Но для осуществления подобного фантастического плана предстояло руководителю русской политики преодолеть, и вне нерешительного характера Александра, величайшие затруднения и препятствия. Они были двоякого рода: внутренние, исходившие от людей и партий в России, не сочувствовавших предположениям князя Чарторыжского, и внешние, выставляемые преимущественно прусской дипломатией. князь Чарторыжский, убежденный в том, что политическая обстановка требовала быстрых и решительных действий, говорил Императору: один только Наполеон сознает великое значение времени и он именно покоряет мир тем, что сразу облекает в действия самые ответные замыслы своих врагов. Но Император Александр уклонялся от решительных мер в духе политической программы Чарторыжского и время пропадало в бесплодных совещаниях и переговорах; довольствовались полумерами. Государь все еще не терял надежды убедить Фридриха-Вильгельма III в необходимости добровольно присоединиться к коалиции, между тем как князь Адам признавал войну с Пруссией залогом успеха воинственной политики, направленной против Наполеона.

Самым влиятельным противником Чарторыжского и его политической системы был в то время князь Петр Петрович Долгоруков, молодой генерал-адъютант Императора Александра (князь И. И. Долгоруков родился 19-го декабря 1777 г., и был, следовательно, ровесником Императора Александра). Пользуясь дружбой, которою его удостаивал Государь, он старался, по мере сил, препятствовать планам польского магната. Однажды за царским столом он вступил в жаркий спор со своим антагонистом и сказал ему: «Вы рассуждаете, как польский князь, а я рассуждаю, как русский князь". Чарторыжский побледнел и умолк. По поводу отношений князя Долгорукова к Чарторыжскому, в записках графа Ланжерона читаем следующее: «II etait l’objet de calomnies que rien не pouvait excuser. Le Prince Dolgorouky disait publiquement qu’il aspirait au trene de Pologne et que pour y parvenir il trahirait la Russie et son souverain; cette assertion etait absurde, Dolgorouky не l’ignorait pas, mais s"il parvenait e le faire croire e quelques personnes, son but etait rempli". (Campagne en Moravie et en Hongrie 1805). Вдовствующая Императрица Мария Феодоровна относилась также с недоверчивостью к Чарторыжскому, возбуждая против него, как он утверждает, гвардейских офицеров.

Швеция первая приступила к союзу с Россией против Наполеона, подписав 2-го (14-го) января 1805 года в Петербурге трактат. Затем 30-го марта (11-го апреля) заключен здесь же союзный договор между Россией и Англией, и, наконец, Австрия, долго уклонявшаяся от последнего решительного шага, также приступила к союзному договору 28-го июля (9-го августа). Война стала неизбежною. Распределение русских сил, осенью 1805   года, было следующее: Армия, сосредоточенная около Радзивилова, в составе 50.000 человек, под начальством генерала Кутузова, должна была следовать через Галицию на соединение с австрийскими войсками в Баварии.

Армия, собранная на западной границе у Гродно и Брест-Литовска, в числе 90.000 человек, под главным начальством генерала Михельсона, предназначалась для действий против Пруссии. Она состояла из трех корпусов: один генерала Беннигсена, в составе 40.000 человек, имел целью демонстрацию против Пруссии, и следующие два: графа Буксгевдена и Эссена, силою до 50.000 человек (в том числе и гвардия), должны были действовать совокупно с австрийцами, если Пруссия дозволит им двинуться через Силезию в Моравию. В противном случае генерал Михельсон уполномочен был обратить их против Пруссии. Кроме того, 16.000 человек, под начальством графа И. А. Толстого, были отправлены морем из Кронштадта в Стральзунд, угрожал Пруссии с севера. На Днестре, на Молдавской границе, сосредоточивался резервный корпус генерала Тормасова, силою до 15.000 человек. Войска на Ионических островах, силою до 20.000 человек, предполагалось перевезти морем в Неаполь. Сверх того, 6-го октября генералу Римскому-Корсакову повелено было приступить еще к сформирована резервной армии, долженствовавшей расположиться вдоль нашей западной границы от Полангена до Проскурова.

9-го сентября, в осенний сумрачный день, Император Александр из Казанского собора отправился к армии, собранной на австрийской границе. В воспоминаниях Ф. И. Лубяновского сохранился любопытный рассказ о посещении Государем, за несколько дней до отъезда, известного в то время старца Севастьянова, жившего в Измайловском полку. Он умолял Императора не ездить и войны с проклятым французом теперь не начинать — добру тут не быть. «Не пришла еще пора твоя", говорил старец, «побьет тебя и твое войско; придется бежать, куда ни попало; погоди да укрепляйся, час твой придет; тогда и Бог поможет тебе сломить супостата". К несчастью зловещему пророчеству суждено было вскоре осуществиться. Александра сопровождали при поездке в армию обер-обер- граф Толстой, генерал-адъютанты: граф Ливен, князь И. И. Долгоруков и князь Волконский, управлявши министерством иностранных дел князь Чарторыжский, тайные советники: Новосильцов и граф Строганов, и Лейб-хирург Виллие.

Император следовал на Оршу, Минск и прибыл в Брест-Литовск 16-го сентября. В первый раз со времени кончины Петра Великого, русский Государь являлся на театре военных действий, и эта решимость показалась современникам событием чрезвычайными последующие частые и продолжительные войны Александровского царствовав приучили их к этому явлению.

17-го сентября Александр направился из Бреста в Пулавы, где он предполагал остановиться на некоторое время. Здесь должна была решиться судьба Европы.

князь Чарторыжский явился первым в Пулавы, чтобы предупредить свою мать о скором приезде Императора. Неожиданно ночью с 17-го на 18-е сентября, в два часа пополуночи, когда во дворце все уже спали, Александр прибыл пешком, забрызганный грязью, в сопровожден еврея, освещавшего дорогу фонарем. Запретив будить кого-либо в доме, Государь приказал провести себя в приготовленные для него апартаменты и там, не раздеваясь, бросился на кровать и проспал так до семи часов утра. Оказалось, что сопутствовавшие Императору, в качестве проводников, австрийские чиновники, преднамеренно устранявшие польских обывателей от высокого путешественника, не зная местности, сбились в темноте с дороги и затем скрылись; к довершению несчастия, кучер зацепил за пень и сломал экипаж. Государя выручил из беды еврей, везший бочку с водкой; у него оказались кремень и сальная свечка и он вызвался провести Государя по лесным тропинкам в Пулавский дворец, удаленный еще на полмили. Утром родители князя Чарторыжского были приняты Императором Александром. «Мы застали его", пишет княгиня, «в мундире прохаживающимся по комнате с сыном нашим Адамом. Мы выразили благодарность за честь, оказанную посещением нашего дома. На это он отвечал, что он нам более обязан, так как мы дали ему лучшего друга в жизни.