В это счастливое для России время, немаловажным влиянием на некоторые начинания Императора Александра пользовался также Василий Назарьевич Каразин. Это был искренний идеалист, светлая, благородная личность, одушевленная страстным желанием добра своим согражданам, искреннею любовью в Александру и непоколебимою верою в возможность нравственного совершенства человека.

22-го марта Государь нашел в своем кабинете на столе безымянную записку, написанную с увлечением, где автор высказывал великие надежды, возбужденные в России воцарением Александра, и излагал свои политические взгляды, стремившиеся к водворению законности, при некотором содействии представительства и наделении помещичьих крестьян человеческими правами. По приказанию Императора, автор записки был разыскан. «Я бы желал иметь побольше людей, которые бы так думали, как вы, и говорили мне такую правду", — сказал Каразину Государь при первом своем свидании. «С чего начатьe" — спросил его затем Александр и получил ответ: «с образования народного". Александр выразил желание, чтобы Каразин подробнее обработал свою мысль о народном образовании. Явилась по этому предмету подробная записка, переделанная впоследствии в 1802 году в план Министерства Народного просвещения.

Дополним все вышесказанное о первых неделях правления Императора Александра выдержками из письма И. М. Муравьева Апостола, от 6-го апреля 1801 года, к графу С. Р. Воронцову в Лондон, по которым можно судить о степени общественного счастья и радости, преисполнившими этот медовый месяц нового царствования: «Я бы хотел передать вам", пишет Муравьев, «точное понятие о благополучии, которым все теперь пользуются в России, но эта задача слишком превышает мои силы... По воцарении, одним из первых действий нашего ангела, нашего обожаемого Государя было освобождение невинных жертв, которые целыми тысячами стонали в заточении, сами не зная, за что они были лишены свободы. Замечательнейшим из этих государственных узников был Иловайский, казацкий атаман, тот самый, которого отличала Екатерина II. Я был свидетелем, как этот почтенный старец в первый раз взглянул на свет Божий после трехлетнего заточения. Имя Божие мешалось в его устах с именем Александра; он просил, чтобы ему дали взглянуть на сына. Сын был уже в его объятиях, но он не мог его распознать: до такой степени время обезобразило этого замечательного молодого человека, который также в течении трех лет сидел в тюрьме, не подозревая, что только одна стена отделяла его от того каземата, где томился несчастный его отец. Вообразите, себе, что подобных сцен, какая произошла с Иловайским, насчитывалось до 15 тысяч, по всему пространству России, и ваше сиятельство составите себе понятие, что такое воцарение Александра. Нежный и почтительный в матери, обходительный со всеми, наш любезный Государь суров только к самому себе. В строгости при исполнении своих обязанностей он точно ученик Епиктета. С 7-ми часов утра до

11-ти он занят исключительно делами государственными, и ничто не может отвлечь его от них.

В 11 бывает кратковременный парад, и не столько для дисциплины, как ради удовольствия показаться бесчисленному множеству народа, который всегда жаден его видеть и не может на него наглядеться. Единственное время отдохновения — от полудня до обеда, который всегда подается в час. Затем он выходить пешком или едет верхом, но всякий раз приказывает гофмаршалу немедленно известить его, если до него будет дело кому-нибудь из его министров. С 6-ти часов пополудни он опять занимается делами правления, и эти занятия продолжаются иной раз до 11-ти часов ночи. Вот образ жизни, который предписал себе Государь, а вот несколько подлинных анекдотов, его изображающих. Он запретил через полицию выходить из экипажей при встрече с ним. Один офицер, желая поближе взглянуть на него, нарушил это распоряжение. Государь приблизился к нему и сказал: «я вас просил не выходить из экипажа". Фраки и круглые шляпы появились с первых же дней нового царствования. Военный губернатор, в видах охранения военной выправки, вошел к Государю с докладом, не прикажет-ли сделать распоряжение относительно одежды офицеров. «Ах Боже мой! — отвечал Государь — Пусть их ходить как хотят; мне еще легче будет распознать порядочного человека от дряни".

Г. Трощинский представил к подписанию милостивый манифест, начинаешься известными словами: «По сродному нам в верноподданным нашим милосердию и пр." Император зачеркнул эти слова, сказав: «Пусть народ это думает и говорит, а не нам этим хвастаться." Другой раз, тот же Трощинский принес указ Сенату с обыкновенным началом: «Указ нашему Сенату". — «Как, — сказал с удивлением Государь, — нашему Сенату! Сенат есть священное хранилище законов; он учрежден, чтобы нас просвещать. Сенат не наш: он Сенат Империи". И с этого времени стали писать в заголовке: «Указ Правительствующему Сенату". Г. Ламб, заведующий военною частью, возражая однажды против какого-то распоряжения, сказал: «Извините меня, Государь, если я скажу, что это дело не так". — «Ах, мой друг", сказал Император, обняв его: «, пожалуй, говори мне чаще не так. А то ведь нас балуют".

Я бы не кончил, если бы стал записывать вам подобного рода анекдоты нынешнего восхитительного царствования; их слышишь каждый день новые. Счастливые россияне с радостью и признательностью в сердце, и со слезами на глазах, восторженно повторяют всякое слово, исходящее из уст обожаемого Государя. Не могу изобразить вашему сиятельству, до какой степени все в восхищении" («Русский Архив" 1876 года, книга 1-я).

Может быть, к этому времени относится нижеследующая собственноручная записочка Императора Александра, найденная в его бумагах после его кончины и подаренная Императором Николаем графу Дибичу (в 1826 году): Ты спишь несчастный и груды дел тебя ожидают. Ты пренебрегаешь своими обязанностями, чтобы предаться сну или удовольствиям, и несчастные страдают, пока ты валяешься на своих матрасах. Какой срам, у тебя недостает храбрости, чтобы победить эту леность, которая всегда была твоим уделом. Встань, освободись от ига присущих тебе слабостей, сделайся опять человеком и полезным гражданином отечества (citoyen utile de la patrie)" (Военно-ученый архив. Отд. I, 1869).

Среди общего восторга раздавались, конечно, и неодобрительные голоса людей, которые не могли помириться с новыми веяниями. Александру в особенности принадлежат проявления мягкого человеколюбия и уклончивой скромности, с какой нередко он пользовался своею властью: это не нравилось людям старого века, выросшим в рабском страхе и привыкшим думать, что власть должна являться только в виде пугала". Недоброжелатели, однако, воздерживались пока от слишком громкого осуждения нового политическая направления и во всяком случае составляли меньшинство. В неизданных записках Д. И. Рунича можно прочесть следующую филиппику против новой эры: «Суровость Павла сменилась необузданною распущенностью. Либерализм обратился в моду. При вступлении на престол Александр объявил о своем намерении царить по примеру своей бабки Екатерины II. Только и было разговоров, что о манифесте, содержавшем эту пошлую и смешную фразу (cette phrase banale et ridicule), да о красоте юного Императора и свободе, которой жаждали. Увы, что это за свобода! Александр должен был лавировать. Его мать была недовольна им, дворянство тоже, сторонники его отца питали к нему отвращение (lе parti de son pere l’abhorrait). Тем не менее, когда могучая рука ослабляет петлю, уже было готовую затянуться, эту руку целуют. Было назначено коронование. Отправились в Москву, которая, охваченная восторгом, считала себя точно воскресшею. Вполне верно, как замечает Макиавелли, что маленькие обиды постоянно более чувствительны, чем большие! Запрещение носить круглые шляпы и панталоны возбудило ненависть к Павлу и среди знати, и среди не знати, между тем как купцы и народ любили его. Разрешение наряжаться шутами, обмен рукопожатий, болтовня без удержу, заставили полюбить Александра тотчас по вступлении на престол".