2-го декабря 1806 года граф Ливен объявил военной коллегии следующее Высочайшее повеление: «Государь Император, в облегчение войск, Высочайше повелел изволил: всем нижним воинским чинам, исключая гвардии и гусарских полков, обрезать косы под гребенку; что же касается до генералов, штаб- и обер-офицеров, Его Величество предоставляет им поступить в сем случае по собственной их воле".

Затем для войск была придумана новая форма, екатерининская форма обмундирования не была восстановлена. Широкие и длинные мундиры перешиты в узкие и чрез меру короткие; низкие отложные воротники сделались стоячими и до того возвысились, что голова казалась в ящике, и трудно было ее поворачивать. Тем не менее все восхищались новою обмундировкой.

13-го апреля — об ежегодном отпуске Вольному Экономическому Обществу по 5.000 рублей.

23-го мая — восстановлен закон об освобождении священников и диаконов, впадших в уголовные преступления, от телесного наказания. При чтении этого указа Государь лично присутствовал в Синоде.

28-го мая — указ президенту Академии Наук, барону Николаи: «дабы объявление о продаже людей без земли, ни от кого, для припечатания в ведомостях, принимаемо не было".

Этот указ обращает на себя внимание как первое осторожное мероприятие Императора Александра, направленное против крепостного права.

13-го июня — о восстановлении ежегодного отпуска в 6.250 руб. из кабинета на содержание Академии Наук, находившейся в совершенном загоне при Императоре Павле. Позднее, в 1802 году, приказано было еще печатать издаваемые Академиею сочинения на счет кабинета.

В заключение этого краткого перечня, упомянем еще об указе 26-го июня, по которому отменялись шлагбаумы по городам и селам, где отсутствовал военный гарнизон.

К числу первых административных преобразований Императора Александра относится указ 26-го марта, по которому существовавший при Дворе Совет был упразднен, а членам его велено оставаться «при тех должностях и местах, где они по званию каждого состоять. В этом указе ясно выражены причины упразднения прежнего совета, который, «быв редко занимаем предметами существенными, доселе носил одно имя государственного установления, без ощутительного влияния на дела общественные". Действительно, при Павле деятельность Совета была обращена главным образом на рассмотрение рукописей и книг, запрещенных цензурою. 30-го марта учрежден Совет непременный для рассмотрения и уважения государственных дел и постановлений. В том же указе назначены «на сей раз" членами Совета 12-ти главнейших государственных сановников.

5-го апреля дан сему новому установлению наказ, коим определены: состав Совета, предмет его рассуждений, порядок производства в нем дел, степень власти, основные правила для его действий и образование его канцелярии. Император Александр присутствовав в этом Совете только один раз, 16-го мая 1801 года, при рассуждениях о непродаже крепостных людей без земли.

Д. И. Трощинскому в звании члена нового Совета вверено было главное заведывание его канцеляриею, состоявшей из четырех экспедиций. 20-го апреля статскому советнику Сперанскому повелено быть экспедитором по части гражданских и духовных дел.

Портрет графа Михаила Михайловича Сперанского 1817 г., холст, масло, 59,5х52,0. г. Пенза. Источник: ФГБУК "Государственный Лермонтовский музей-заповедник "Тарханы" Изображен погрудно, ? вправо. Одет в черный фрак с высоким отложным воротником. В вырезе фрака белый жилет со стоячим воротничком и белый шейный платок, завязанный спереди на узел. На шее на красно-черной ленте крест ордена святого Георгия III степени. Справа на груди звезда св. Владимира II степени.

5-е июня ознаменовано было изданием двух важных указов, которые следует признать первым гласным заявлением задуманных Государем обширных административных преобразований:

1) Сенату повелевалось представить особый доклад о своих правах и обязанностях, для утверждения оных силою закона на незыблемом основании, как государственный закон.

2) Управление комиссией составления законов поручено графу Завадовскому; он удостоился получить по этому случаю особый рескрипт. 

Мотивы учреждения комиссии, принятой Государем в собственное ведение, высказаны в нем следующим образом: «Поставляя в едином законе начало и источник народного блаженства, и быв удостоверен в той истине, что все другие меры могут сделать в государстве счастливые времена, но один закон может утвердить их на веки, в самых первых днях царствования моего и при первом обозрении, государственного управления, признал я необходимым удостовериться в настоящем части сей положении. Александр всегда знал, что с самого издания Уложения до дней наших, т.-е. в течении почти одного века с половиною, законы, истекая от законодательной власти различными и часто противоположными путями, и быв издаваемы более по случаям, нежели по общим государственным соображениям, не могли иметь ни связи между собою, ни единства в их намерениях, ни постоянности в их действии. Отсюда всеобщее смешение прав и обязанностей каждого, мрак, облежащий равно судью и подсудимого, бессилие законов в их исполнении и удобность переменять их по первому движению прихоти или самовластия".

Указ Сенату о представлении им доклада о сущности его прав и обязанностей раскрыл еще более намерения Императора Александра. По отзыву Шторха в начатом им периодическом издании. «Россия при Александре Первом" (Russland unter Alexander dem Ersten — St.-Petersburg und Leipzig 1804), можно судить, какое сильное впечатление произвел указ 5-го июня на общество. «Не подлежит никакому сомнению", пишет Шторх: «что Император мог без шума (ohne Aufsehen), более кратким, и верным путем получить те сведения, каких он требовал здесь столь публично и столь торжественно; мы в праве предположить, что он не без важных причин отдал предпочтение публичному запросу, и потому можем с вероятностью принять, что этот первый шаг предназначен был к тому, чтобы испытать общественное мнение и приготовить умы к предстоящим переменам. И эта мера не осталась без своего действия. Впечатление, произведенное этим указом в Сенате, было всеобщее и в несколько дней оно сообщилось всей образованной публике столицы".

Без всякого преувеличения можно сказать, что в 1801 году не было правительства в Европе, которое было бы столько занято общественным благом, как русское. Такое впечатление произвела, по крайней мере, в 1802 году на швейцарца Дюмона, друга Бентама, правительственная обстановка Императора Александра. «Если в чем есть недостаток", прибавляет Дюмон: «то в исполнителях, чтобы осуществить то добро, которое хотят сделать. Люди должны быть откопаны или созданы; и в этом заключается главное затруднение".

При воцарении Александра, лучшие друзья его, за исключением графа Павла Александровича Строгонова, отсутствовали в Петербурге и пребывали за границею. Граф В. И. Кочубей находился в Дрездене, князь Адам Чарторыжский в Неаполе, и H. Н. Новосильцев в Англии. Лагарп поселился в Париже. Все поспешили собраться вокруг своего венценосного друга, из них Строгонов, Новосильцов и Чарторыжский образовали более тесный союз, который современное общество называло триумвиратом.

Чарторыжский, по прибытии в Петербург, заметил в Александре некоторую перемену; он уже не думал, по-прежнему, об отречении; в нем сложился, под влиянием обстоятельств, более практический взгляд на дела и проглядывало сознание тех трудностей, с которыми сопряжено будет осуществление многих задуманных, в порыве юношеского увлечения, реформ.

Позже всех прибыл в Петербург Лагарп. Дружеские письма к нему Императора Александра побудили бывшего наставника Государя навестить, наконец, своего царственного друга после шестилетней разлуки.

Лагарп явился в северную столицу в августе 1801 года и девять месяцев провел почти неразлучно с Александром; только в начале мая 1802 года Лагарп вторично покинул Россию и выехал обратно во Францию. Лагарп, прибывший в Петербург в 1801 году, был уже далеко не тот «якобинец", который смущал русское придворное общество в 1794 году. Опыт восемнадцатимесячного управления Гельветическою республикою во многом изменил взгляды бывшего её директора. Отныне Лагарп с негодованием восставал уже против призрачной свободы народных собраний и видел величайшее благо в разумном самодержавии. Предостерегая юного Государя от либеральных увлечений, Лагарп убеждал его дорожить своею властью, видоизменяя ее мало по малу мудрыми и прочными учреждениями, и указывал на пример Пруссии, нашедшей тайну соединить абсолютизм с законностью и правосудием. Все советы Лагарпа об управлении государством сводились теперь к одному основному началу — твердой и непоколебимой власти; он стал также относиться с меньшим сочувствием к крестьянскому вопросу, выставляя необходимость охранять неприкосновенность помещичьих прав собственности. Единственный верный друг монарха, говорил Лагарп, его собственное здравое рассуждение; он советовал даже Государю в крестьянском деле избегать самого слова «освобождение, заменяя его выражением — перемены в экономическом быте". Лагарп высказывался не менее решительно против расширения прав Сената.

Деятельность Лагарпа не ограничивалась одними политическими советами; по просьбе Александра, он внимательно наблюдал за его выходами, чтобы высказать откровенно мнение, в какой мере обращение Государя, умение держать себя и т. и. соответствуют высокому званию, к которому он не успел еще привыкнуть. Для выполнения этой задачи, Лагарп неустанно следил за Императором во дворце и в обществе; на площади он смешивался с толпою, чтобы удобнее замечать каждое движение Государя; вынесенные им во время этих наблюдений впечатления он сообщал Александру, присовокупляя к ним свои советы. Новое консервативное направление, принятое Лагарпом, не примирило его, однако, с многочисленными недоброжелателями и завистниками. Неудовольствие против него многих влиятельных членов русского общества оставалось, по-прежнему, в полной силе. Граф Н. И. Панин, не стесняясь, распространял о нем самые язвительные отзывы; он старался даже препятствовать приезду Лагарпа в Петербург, опасаясь влияния исповедуемых этим злодеем (scelerat) ложных принципов и софизмов на восприимчивый ум юного Государя. «Швейцарец известный вам", писал граф Панин в Лондон графу С. Р. Воронцову: «едет сюда, не взирая на сильные представления матери и на мои. Сей человек будет управлять своим воспитанником и не допустить к нему верных сынов отечества. Все благомыслящие со мною в том согласны".

Наставления Лагарпа, в духе его новейших консервативных воззрений, не остались без влияния на Императора Александра, как это видно из слов, сказанных однажды (в 1803 году) Государем, во время доклада, Державину; «Ты меня всегда хочешь учить; я самодержавный Государь и так хочу." Из этих слов, сказанных хоть и в минуту неудовольствия, можно видеть, что Император успел уже перейти на реальную почву и расстался с своими юношескими политическими мечтами о какой-то свободной конституции, высказанными некогда с таким увлечением, 27-го сентября 1797 года, в письме к Лагарпу. Из намеченной тогда фантастической программы для будущего царствования осуществились только предположения, относящиеся до переводов «полезных книг чтобы «положить начало распространению знания и просвещению умов", и таким образом подготовить общество к восприятию отодвинутых в далекое будущее реформ.

Перечислим здесь некоторые из изданных в преобразовательную эпоху, по Высочайшему повелению, переводных сочинений, имевших очевидною целью внушить интерес к общественным экономическим и политическим вопросам, и дать по этим предметам последнее слово западной науки:

1) «Исследование свойства и причин богатства народов", соч. Адама Смита. Спб. 1802, пер. Николая Политковского.

2) Два перевода соч. Беккария о преступлениях и наказаниях, Д. Языкова (1803 г.) и А. Хрущева (1806 г.).

3) «Рассуждение о гражданском и уголовном законоположении" Бентама. Перевод с французского издания Дюмона М. Михайлова. Спб. 1805.

4) «Летописи К. Корнелия Тацита". Перевод с латинского Ф. Поспелова. Спб. 1805.

5) «Конституция Англии", сочинение де-Лолма. Перевод с французского Ивана Татищева. Москва 1806.

В посвятительном письме Императору Александру Татищев просит Государя Всемилостивейше воззреть на перевод сей книги «коея знаменитый автор занимается преимущественно изъяснением средств, употребленных в Англии для установления существующего там всеобщего и беспристрастного правосудия, толь любезной Вашему сердцу добродетели и одной из главных и надежнейших подпор престола и царств".

6) «О существе законов" Монтескье. Пер. Д. Языкова Спб. 1809.

Тесный кружок друзей Александра образовал особый келейный совет, который Государь в шутку называл: «Комитетом общественной безопасности" (Comite du salut public). Благодаря обыкновению графа И. А. Строгонова, по возвращении с комитетских собраний, записывать вкратце весь ход совещаний и даже споры, для истории сохранился драгоценный источник, чтобы судить о том, как велось дело в этом Комитете, и какие вопросы были там затронуты. Первое заседание негласного Комитета состоялось 24-го июня 1801 года, а последнее в конце

1803 года, когда первый преобразовательный пыл Александра уступил место новому увлечению: стать во главе зарождавшейся европейской коалиции против Франции.

По-видимому, забыт был Императором Александром только один из друзей юности: граф Аракчеев. Но в действительности этого не было. Александр шел еще тогда по восходящему пути широко задуманных реформ; неудобно было возбудить подозрение, что готовится некоторый поворот на старую дорогу; нельзя было изменить явным образом торжественному обещанию царствовать по законам и по сердцу Екатерины II; имя же графа Аракчеева связывало его неразрывно с Павловскими преданиями. Все эти обстоятельства обозначивали неприкосновенность сельской идиллии Аракчеева в Грузине еще на некоторое время.

Политические соображения побудили, однако, Александра призвать также к деятельности из вынужденного бездействия и некоторых екатерининских сановников; кроме уже выше упомянутых нами Д. И. Трощинкого и А. А. Беклешова, нужно поименовать еще графа Александра Романовича Воронцова, графа Завадовского, графа Моркова.

Находившийся в Англии, в опале, граф Семен Романович Воронцов снова занял прежний дипломатически пост при великобританском дворе, и запрещение, наложенное на его поместья Императором Павлом, снято Александром на другой же день по восшествии на престол.

Сочувствие Александра к своим ближайшим сотрудникам. было, конечно, неодинаковое. К екатерининским сподвижникам Император относился вообще недружелюбно; это подтверждается в достаточной мере его перепиской и другими не менее достоверными историческими свидетельствами. Нерасположение к деятелям и к царствованию своей великой бабки сохранилось в нем и в позднейшие года жизни; его подметил также Михайловский Данилевский, который по этому поводу пишет: «встречая на пути лиц, служивших при бабке его, Государь обходился с ними сухо и почти не обращал на них внимания. Вообще он не любил, когда вспоминали при нем о царствовании Екатерины. О графе Завадовском Александр отзывался в письме к Лагарпу крайне резко. «Это ничтожество—настоящая овца" (un vrai mouton).

К графу А. Р. Воронцову Государь питал непреодолимое отвращение. Все было ему антипатично в старике: устарелые его приемы, звук голоса, протяжный и гнусливый, привычные телодвижения. Когда он, в 1804 году, по болезни, удалился от дел, Александр радовался, как ребенок (avait des joies d’enfant).

Для довершения затруднительности положения старых сановников при деловых сношениях с юным Императором, они еще враждовали между собою; стоит назвать Державина, Беклешова и Трощинского. Относительно двух последних Император Александр усвоил себе особую систему действий. «Они, без сомнения, по опытности своей в делах, знающее всех прочих государственных чиновников", сказал однажды Государь, летом 1801 года, генерал-адъютанту Комаровскому: «но между ними есть зависть. Я приметил это, потому что, когда один ин них объясняет какое-либо дело, кажется нельзя лучше; лишь только оное коснется для приведения в исполнение до другого, тот совершенно опровергает мнение первого, тоже, кажется, на самых ясных доказательствах. По неопытности моей в делах, я находился в большом затруднении и не знал, кому из них отдать справедливость; я приказал, чтоб по генерал-прокурорским делам они приходили с докладом ко мне оба вместе и позволяю им спорить при себе, сколько угодно, а из сего извлекаю для себя пользу".

Державин в своих записках выражает сожаление о вражде Беклешова и Трощинского, благодаря которой они ослабили доверенность к ним Государя «и сбили с твердого пути, так что он не знал, кому из них верить". Беклешова же он обвиняет в том, что он присвоил себе всю власть, так сказать самодержавную. Антагонизму существовавший между генерал-прокурором и Трощинским подтверждается также записками Михайловского-Данилевского, который замечает, что Беклешов и Трощинский не имели столько патриотизма и возвышенности души, чтобы совокупно споспешествовать ко благу России и оправдать тем доверие юного монарха. «Сколь ни велики были способности сих «особ", присовокупляет Данилевский, «но они не были в согласности с просвещением XIX века".

Из краткого очерка всех перечисленных выше мероприятий, сопровождавших в России перемену царствования, очевидно, на сколько Александр руководствовался в то время еще своими идеальными воззрениями. При каждом удобном случае Государь выставлял принцип законности, которому охотно подчинял неограниченность своей собственной самодержавной власти, и решительно отклонял от себя всякий произвол на который его нередко вызывали. Для примера, приведем ответ Александра на письмо княгини Голицыной (рожденной Вяземской), просившей остановить взыскание долгов, коих законность утверждена была подписью её мужа. Император ответил ей 7-го августа 1801 года, что как скоро он себе дозволит нарушить законы, кто тогда почтет за обязанность наблюдать ихe «Быть выше их, если-б я мог", продолжает Государь: «то конечно бы не захотел, ибо я не признаю на земле справедливой власти, которая бы не от закона истекала; напротив того, я чувствую себя обязанным первее всех наблюдать за исполнением его, и даже в тех случаях, где другие могут быть снисходительны, а я могу быть только правосудным".

Такое блистательное начало царствования Императора Александра не могло не возбудить к нему сильной любви всего народа. Золотой век наступил наконец для России, пишет г-жа Виже Лебрен. «В этом нельзя было сомневаться, смотря на любовь, почтение, восторг с которыми русские относились к своему новому Императору. Этот восторг был на столько велик, что всеми почиталось за величайшее счастье увидеть и встретиться с Александром; если он выходил вечером гулять в Летний Сад или проезжал по улицам Петербурга, толпа его окружала, благословляя, и он, приветливейший из Государей, удивительно милостиво отвечал на всю эту дань почтения".

Действительно, никогда еще в России не испытывали того чувства благосостояния, которым объята была Империя в первые шесть месяцев царствования Александра. «Любовь ею управляла, и свобода вместе с порядком водворялись в ней. Все чувствовали какой-то нравственный простор, взгляды сделались у всех благосклоннее, поступь смелее, дыхание свободнее". Современник ко всему этому присовокупляет, что чувства к Государю тогдашнего общества не могут быть выражены обычным понятием человеческой преданности: «его любили страстно, как любят обожаемую женщину".