Г. Р. Державин также принадлежал к числу лиц, сильно предубежденных против нового порядка вещей; он открыто восставал против «коверкания, как он выразился, всех начинаний Павла I-го, и, не стесняясь, изливал свое неудовольствие против ближайших советников и друзей Александра, не щадя даже екатерининских стариков. Обвинения его, направленные против Беклешова, уже приведены нами выше. Относительно же друзей Государя, составлявших его тайный совет, он пишет, что они ни государства, ни дел гражданских не знали. Увлечение и неудовольствие Державина постепенно возросло до того, что он обвинял советников Александра впоследствии в том, что они довели государство до близкой в 1812 г. погибели.

Адмирал А. С. Шишков, сделавшийся со временем одним из выдающихся деятелей Александровского царствования, должен быть причислен, подобно Державину, к числу недовольных новым правлением, хотя порицание его отличалось отчасти другим оттенком. Он находил, что торжественное обещание Государя идти по стопам бабки своей не осуществилось. По мнению Шишкова, «все то, чего при ней не было, и что в подражание пруссакам введено после нее, осталось ненарушимым: те же по военной службе приказы, ежедневные производства, отставки, мелочные наблюдения, вахт-парады, экзерциргаузы, шлагбаумы, и проч., и проч.; та же раздача орденов лекарям и монахам. Одним словом, Павлово царствование, хотя не с тою строгостью, но с подобными же иностранцам подражаниями и нововведениями, еще продолжалось. Не щадил также Шишков и влиятельных людей того времени, и оставил в записках характеристику, вполне совпадающую с оценкой их Державиным: «Молодые наперсники Александровы", пишет Шишков, «напыщенные самолюбием, не имея ни опытности, ни познаний, стали все прежние в России постановления, законы и обряды порицать, называть устарелыми, невежественными" (Записки адмирала А. С. Шишкова. — Берлин 1870, т. 1-й, стр. 84 и 85).

Но все эти более или менее скрытые чувства неудовольствия и порицания, высказываемый различными представителями общества, пока еще не могли затемнить общего восторга и сочувствия.

По словам современника, «если-б Государь составил совет из 15-летних мальчиков, то и его постановления были бы приняты как плоды высокой мудрости".

Касаясь деятельности ближайших советников и друзей Императора Александра в эпоху его воцарения, историки охотно прилагают к ним эпитеты - юные деятели", «юные сподвижники"; между тем это замечание до некоторой степени справедливо только относительно графа И. А. Строганова, которому минуло тогда 27 лет (родился 7-го июня 1774 года). Что же касается прочих, то Новосильцову было около 40 лет (родился в 1761 году), графу Кочубею — 33 (родился 14-го ноября 1768 года) и князю Чарторыжскому — 31 (родился 3-го января 1770 года). Всех моложе был Император Александр, вступивший на престол 24-х лет.

Нелегко было Императору Александру управлять государством и провести необходимые преобразования среди этих противоречивых течений, вызванных непримиримым антагонизмом, существовавшим между приверженцами прежних порядков и представителями прогрессивных мероприятий. Все эти затруднения усложнялись еще последствиями той исключительной обстановки, при которой совершилось восшествие на престол преемника Павла.

Впервые месяцы нового царствования преобладающее влияние выпало, конечно, на долю графа фон-дер-Палена. Пользуясь молодостью и неопытностью Государя, властолюбивый граф то принимал покровительственный тон, то позволял себе вступать с Императором в спор и навязывать ему собственные мнения; Александр тяготился влиянием и высокомерием графа Палена, но благоразумие требовало нова избегать открытая разрыва с могущественным временщиком. Опытный царедворец был, однако, введен в заблуждение притворною скромностью молодого Государя и, совершенно не подозревая близости готовящейся опалы, продолжал действовать по-прежнему. Вполне доверяя честности и прямодушию генерал-прокурора Беклешова, Император Александр не скрыл от него неприятных сторон его сношений с графом Паленом. Опытный делец ограничился ответом: «Когда у меня под носом жужжать мухи, я их прогоняю". Совет Беклешова произвел должное впечатление и не остался без последствий. Неизбежная окончательная развязка только ускорилась благодаря натянутым отношениям, существовавшим между графом Паленом и Императрицею Мариею Феодоровною; произошло, наконец, открытое столкновение. Вдовствующая Государыня потребовала от сына выбора между нею и графом. 17-го июня 1801 года последовал Высочайший указ следующего содержания: «Снисходя на всеподданнейшее прошение Генерала от кавалерии Санкт-Петербургского военного губернатора и управляющего гражданскою частью в Санкт-Петербургской, Лифляндской, Эстляндской и Курляндской губерниях графа фон-дер-Палена, всемилостивейше увольняем его за болезнями от всех дел". Но опала, постигшая графа Палена, этого «ливонского великого визиря", как называл его граф С. Р. Воронцов не ограничилась одним удалением его от участия в государственных делах; к немилости присоединилась еще ссылка, и ему приказано было выехать из столицы и удалиться в свое Курляндское имение. Граф Пален беспрекословно повиновался, и в тот же день покинул Петербург, с которым расстался уже навсегда.

Это был первый пример решимости молодого Императора на царственном поприще; но это важное происшествие, как повествует современник, едва было замечено людьми, еще хмельными от радости — обе столицы и Россия утопали тогда в веселии.

Петербургским военным губернатором назначен был генерал-от-инфантерии Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов.

Немедленно после удаления от дел графа Палена, начались правильные заседания негласного комитета, при постоянном участии самого Государя; как уже выше упомянуто, первое заседание комитета состоялось 24-го июня 1801 года. До тех пор Император Александр, очевидно, не располагал достаточною свободою действия и должен был соображать свои начинания со взглядами всесильная петербургская военного губернатора.

По желанию Государя, комитет общественного спасения приступил к систематической работе над реформою безобразного здания управления Империи (reforme de l’edifice informe du gouvernement de l’empire).

После преобразования различных частей администрации, предполагалось увенчать все эти различные учреждения обеспечением, которое может представить конституция, установленная на основании истинного народная духа (et enfin couronner ces differentes institutions par une garantie offerte dans une constitution reglee d’apres le veritable esprit de la nation).

Члены комитета пользовались привилегией обедать за Высочайшим столом без приглашения. После кофе, поговорив несколько минут с прочими приглашенными, Император удалялся. Но пока остальные гости разъезжались, четыре избранника вводились через особый ход в небольшую туалетную комнату, смежную с внутренними покоями Их Величеств. Туда, приходил Государь, и там, в его присутствие и при его участии, происходили оживленные и продолжительные прения по всевозможным государственным вопросам.

«В этом собрании, пишет князь Чарторыжский: «Строгонов был самый пылкий, Новосильцов самый рассудительный, Кочубей самый осторожный и искренно желавший принять участие в управлении, я же самый бескорыстный и стараешься всегда успокоить чрезмерное нетерпение.

Лагарп никогда не присутствовал в заседаниях комитета, но вел продолжительные беседы с Императором и представлял ему длинные записки, которые Государь сам передавал своим негласным сотрудникам; некоторые из них получили применение в предположенных преобразованиях. Так, например, записка его об устройстве учебной части в Империи легла в основание новых законоположений об этой части. Уезжая, Лагарп сказал членам комитета, что мысленно всегда будет участником их совещаний.

Что же касается до свободы прений в Негласном комитете, то, по словам графа Строгонова, возражения и идеи Александра не всегда были основательны, но противоречить ему не решались. «Вступив в спор с Императором, следовало опасаться, чтобы он не заупрямился (qu’il ne s’entetet), и благоразумнее было отложить возражения до другого случая. Через несколько времени — это упорство ослабевало само собой, и он опять становился способным выслушивать возражения. По внешним делам этот оптимизм советников Александра оправдался менее всего; оказалось, что усвоенную раз Государем политическую точку зрения было всего труднее поколебать.

Политические затруднения, среди которых начался 1801 год, побудили Императора Александра обратить немедленно особенное внимание на устранение внешних затруднений и прежде всего на восстановление дружеских сношений с Англией. С этою целью немедленно отменена была фантастическая экспедиция казаков в Индию, затеянная по повелению Императора Павла и по поводу которой он писал атаману Донского войска, Орлову-Денисову, 12-го января 1801 года: «Карты мои идут только до Хивы и Амударьи реки, а далее ваше уже дело достать сведений до заведений английских и до народов индейских им подвластных".

Между тем английский флот, под начальством знаменитого Нельсона, прорвавшись через Зунд, приблизился к Ревельскому порту. Это обстоятельство не воспрепятствовало, однако, успешному ходу переговоров, начавшихся между великобританским кабинетом и русским. По требованию русского правительства, флот удалился с 6-го мая, затем последовало снятие эмбарго с судов английских купцов и освобождение имений их от секвестра. Конвенция же о взаимной дружбе окончательно заключена в Петербурге 5-го (17-го) июня 1801 года; она была подписана графом Паниным и лордом Сент-Геленс.

Император Александр отказался от острова Мальты, не принял сана Великого магистра ордена Св. Иоанна Иерусалимского, сохранив за собою только звание протектора, и признал, что нейтральный флаг не покрывает неприятельского груза. (По манифесту 16-го марта Император Александр принял на себя звание протектора державного ордена Св. Иоанна Иерусалимского; По указу же 26-го апреля крест этого ордена снят с русского государственного герба).

10-го мая последовал указ о восстановлении миссии при венском дворе. Графу А. К. Разумовскому приказано снова занять прежнее посольское место в Вене.

Первоначальные воззрения Императора Александра на политические задачи России лучше всего выяснились в инструкции, данной 5-го июля 1801 года представителям нашим при главнейших европейских дворах. В этой инструкции, между прочим, сказано: «Я не вмешаюсь во внутренние несогласия, волнующие другие государства; мне нет нужды, какую бы форму правления ни установили у себя народы, пусть только руководствуются в отношении к моей Империи тем же духом терпимости, каким руководствуюсь и я, и мы останемся в самых дружественных отношениях".

Новое направление русской политики, вызванное событием 12-го марта, не могло быть приятным первому консулу Бонапарту. Но на этот раз уклонение России от враждебных действий против Англии не привело к разрыву с республиканскою Францией. Для лучшего выяснения намерений русского правительства, Бонапарт поспешил прислать в Петербург своего доверенного адъютанта Дюрока, чтобы приветствовать нового Императора; прибыв 13-го мая, он встретил здесь самый предупредительный и радушный прием. Это было последствием личного сочувствия Александра к началам 1789 г., внушенного ему Лагарпом.

«Александр был в восторге", пишет князь Чарторыжский: «увидав, наконец, французов пресловутой революции, коих он считал еще республиканцами. Он взирал на них с любопытством и участием. Он столько наслышался про них, так часто о них размышлял! И он, и Великий князь Константин Павлович испытывали живейшее удовольствие, именуя их в разговоре «гражданами" (citoyen), название, которым — так думал Александр — они гордятся. Но это оказалось вовсе не по вкусу посланцам Бонапарта, и они вынуждены были несколько раз протестовать, что во Франции более не принято именоваться «гражданами", прежде чем Александр и брат его перестали их так называть".

Дюрок был в восхищении от Императора Александра и явился вообще сторонником союза с Россией, высказав по этому поводу в своих донесениях следующий взгляд: «Россия по своему географическому положению и по своим богатствам представляет державу, союз которой наиболее выгоден для Франции с точки зрения политической и торговой". Таким образом, взгляд Дюрока на русско-французский союз вполне сходился с словами, сказанными Бонапартом 10-го декабря 1800 года генералу Спренгтпортену: «Оба государства созданы по своему географическому положению (он в особенности оттенил это выражение) к тому, чтобы жить в тесной между собою связи". Относительно Императора Александра Дюрок отозвался самым сочувственным образом: «В Императоре красивая и приятная наружность соединяется с большою кротостию и вежливостию; он, кажется, обладает хорошими правилами и образован. Он любит военное дело и пользуется расположением солдат, которых он часто видит и заставляет учиться, не утруждая и не утомляя их. Его любит народ за простое обхождение и за предоставленную большую свободу, столь противоположную стеснительной жизни предшествовавшего царствования и суровым обычаям, господствовавшим при Павле".

24-го мая Император имел с Дюроком в Летнем саду замечательный разговор; в этой беседе, независимо от его политических воззрений, отразились также некоторые черты сложного характера Александра: «Я всегда желал поддержать дружбу между Францией и Россией", сказал Государь: «это две могущественные нации, которые доказали взаимное уважение и должны быть между собою в дружбе, чтобы прекратить мелкие раздоры на континенте. В этом смысле сделаны были предложения моему покойному родителю; я бы желал войти в непосредственное соглашение с первым консулом, честный характер которого мне хорошо известен, избегая содействия большого числа посредников, всегда опасных. Я говорю с вами откровенно, заявите ему об этом от моего имени; но будьте осторожны: не нужно даже об этом говорить ни одному министру. Вам не следует пользоваться почтою: ваши письма пройдут через слишком много рук. Скажите ему также, что я сочувствую его славе и что не нужно, чтобы считали его завоевателем... Мне ничего не нужно, я желаю только содействовать к спокойствию Европы".

Дюрок, следуя указаниям первого консула, намеревался отправиться в Москву и присутствовать при коронации; с этою целью ему был даже открыть особый кредит в 600.000 франков. Александр также желал, чтобы Дюрок находился в Москве. Но граф Панин не сочувствовал сближению с Францией и, встретив вообще Дюрока сухо и холодно, повел дело таким образом, чтобы он покинул Россию ранее предстоящего в Москве торжества.